— Чего хотела от вас моя жена?

— Она просила защитить ее…

— От кого?

— Она не сказала.

— А что же она сказала?

— Почти ничего. Плакала…

— И вы пришли, чтобы мне это рассказать? И только?

— Не совсем. Я хотела спросить у вас…

— Не знаю ли я, чего она боялась и почему пришла к вам, а не поделилась своими страхами со своим мужем, не так ли? Пришли посмотреть на мужа, которому не доверяла жена, не доверяла настолько, что бросилась просить помощи у детективов… Бред какой-то… — Он залпом выпил виски из своего стакана и уставился на Екатерину светлыми несчастными глазами. — «Каин, где брат твой, Авель?» — написано у вас на лице. Нет, я не убивал моей жены! И не подстрекал к самоубийству! И не создавал условий, невыносимых для жизни. Я не знаю, почему она это сделала, если это, конечно, не случайность. Я не знаю, откуда у нее яд. Она казалась такой спокойной, повеселела… вы уже, наверное, знаете, полтора года назад погибла сестра жены, погибла трагически, нелепо… Елена долго болела тогда, но потом как будто успокоилась, полтора года — немалый срок… даже стала заговаривать о работе. Убить ее, кроме меня, было некому. Незачем. Но я ее не убивал. И я стараюсь об этом не думать. И если вы ожидаете, что я сейчас спрошу вас: «Вы мне верите?», то ошибаетесь. Меня ваше мнение не интересует! — Он замолчал, откинулся на спинку дивана и закрыл глаза.

Екатерина внимательно рассматривала мужчину, сидевшего напротив, — лысеющий рыжеватый блондин, почти альбинос, с интеллигентным лицом человека, занимающегося умственным трудом. В возрасте до сорока. А чем он, собственно, занимается? Чем зарабатывает на жизнь?

«Что это? — думал Ситников, в свою очередь, сидя по-прежнему с закрытыми глазами. — Любопытство, скука, тщеславие? Не думает ли она, что ей удастся узнать, что произошло на самом деле? Узнать правду… а я сам знаю? Или догадываюсь о том, почему? Кому нужна правда? Мне? А разве я не знаю правды? Разве она не знала, не понимала, что происходит? Я виноват, с самого начала, только я один. Но я есть, продолжаю быть, а их уже нет… Алина, Алина, что же ты наделала? С тебя все началось…»

— Я ничего не знаю о страхах моей жены. Чего ей было бояться? Мы были женаты четырнадцать лет. Доверяли друг другу. Елена не отличалась особой живостью, была скорее домоседкой, да ведь и я никогда не был душой общества… — «Надеюсь, мой голос звучит достаточно убедительно?» — подумал он. — У нее было все — деньги, дом, одежда! — И добавил про себя: «У нее не было главного. А у меня было?» — Знаете ли вы, как важно иметь деньги? Говорят, они не дают счастья, но я думаю, без счастья, но при деньгах все-таки легче, чем без счастья и без денег. Деньги — это свобода, это выбор, это когда ты создаешь обстоятельства, а не обстоятельства давят на тебя, заставляя принять решение. У тебя прекрасная квартира, а не унижающая достоинство нора. Первоклассные еда и питье. Красивая одежда. Путешествия наяву, а не во сне или по телевизору. У нее это было, а ведь это есть далеко не у всех. Да, я уходил рано и приходил поздно. Но ведь работа требует полной самоотдачи, времена сейчас, сами знаете, какие, нельзя терять ни минуты. Или — ты, или — тебя. Я ей ни разу не изменил. — «Правда, наш союз был вечной, мучительной изменой другой женщине, но это совсем вас не касается», — последняя фраза опять про себя. — Друзья? Откровенно говоря, у меня так мало свободного времени… А потом, после смерти сестры, как-то не до этого стало… Жена очень переживала, я даже боялся за ее психику. Она целыми днями не поднималась с постели. — «Слава Богу, у меня работа, а то и моя психика бы не выдержала», — про себя. — Чем она занималась целыми днями? Ну, я уходил, когда она еще спала, я ухожу в семь, а то и раньше. — Он задумался, вспомнив, как она пыталась готовить ему завтраки, но он быстро поломал эту затею, сказав, что утром не голоден — скотина, даже этого не смог ей дать… — Ходила по магазинам, ей нравилось делать покупки. Звонила подругам. Нет, я их не очень хорошо знаю. Застал как-то одну, кажется актрису, экстравагантно одетую, раскрашенную, как индейский вождь.

Он тогда поразился перемене, произошедшей с Еленой, — она была счастлива. Они хватали друг друга за руки, перебивая, рассказывали что-то, хохотали. На это стоило посмотреть. Школьницы! Елена всегда была маленькой девочкой, вечной младшей сестричкой, она так и не повзрослела. В свои тридцать два она выглядела на семнадцать. В ее жизни не было ничего того, от чего взрослеют, — ни забот, ни проблем, ни необходимости принимать решения. Сначала решения принимала Алина, а потом он, Александр. А она была милой, послушной и любила их обоих. Ему завидовали мужья работающих, постаревших, растолстевших и крикливых жен. А он завидовал им. Смешно сказать, завидовал их скандалам — раз скандалят, значит, у каждого свое мнение. А у них в семье было только одно мнение — его.

Как-то раз он застал жену в слезах. Захлебываясь и глотая слова, она рассказала, что у них в подъезде под чьей-то там дверью пищат от голода три крошечных котенка, а их мать дворовые хулиганы сбросили с восьмого этажа, и она разбилась вопреки бытующему мнению о живучести кошек. Елена рыдала от жалости, а принести котят в дом не решилась, не посмела. Побоялась? Не сообразила? Не умела принять решения?

— Иди и принеси их сюда, — разрешил он.

— Всех? — Слезы сразу высохли.

— Ну разумеется, всех!

Она побежала за котятами, но их уже не было, разобрали добрые люди. А ему подумалось, что судьба не приняла его жертву за ту собаку, значит, он еще не прощен…

Отец его был заядлый охотник, в доме их всегда были ружья. Как-то раз, очень давно, еще в другой жизни, Саша предложил Алине научить ее стрелять. Им было тогда… сколько же им было? Десятый класс… шестнадцать, семнадцать? Авантюристичная и смелая, как мальчик, она тут же согласилась.

Они отправились в заброшенный песчаный карьер, и он преподал ей первый урок стрельбы. И последний. Чудом было то, что их не поймали там.

Туда же забрела бродячая собака, и он, опьяненный близостью Алины и стрельбой, закричал: «Сейчас поохотимся!» Выстрел и ее вопль «Не надо!» раздались одновременно. Он попал в собаку, но не убил ее. Окровавленное животное, визжа от боли, пыталось отползти, чтобы спрятаться… Алина бросилась на него с кулаками: «Сволочь, сволочь, убийца! Ненавижу!»

Он в ужасе перезарядил ружье и выстрелил еще раз, и еще раз, страстно желая только одного: чтобы прекратился этот ужасный собачий визг…

Потом он долго сидел на земле, даже, кажется, прилег и уснул. Очнулся, когда было совсем темно. Подошел к мертвой собаке, прикладом ружья несколько раз ударил в песчаную стену, пока стена не обрушилась и не погребла под собой животное.

На другой день он не мог подняться с постели. Все тело ломило от боли. То ли нервное, то ли простыл, лежа на земле. Он не пошел в школу и пролежал весь день в постели. Никто бы никогда не подумал, что сильный, независимый, несгибаемый Сашка может так переживать из-за жалкой собаки… Алина так и не позвонила…

Он думал тогда, что сойдет с ума от стыда и горя. Но все проходит в конце концов. Алина не разговаривала с ним несколько месяцев. Потом они стали перебрасываться словом-другим, даже бывали вместе в компаниях, но все это было уже не то. Совсем не то. Что-то закончилось для них, а они не знали, как это восстановить и, вообще, возможно ли.

Выпускные экзамены прошли, как в тумане. Потом нужно было поступать, учиться, сдавать сессии. А потом он узнал, что Алина вышла замуж за Володю Галкина, одноклассника и друга. Он воспринял новость спокойно, даже с легким презрением — как она могла? За этого тюфяка? Разве он стоил ее? Остроумной, самоуверенной, темпераментной! Да разве он с ней справится? Предатель! А еще друг! Там ему и место — под ее каблуком.

Они не искали с ним встреч. Он — тоже. Как-то он встретил в читальном зале Елену, сестру Алины. Что-то дрогнуло в сердце — Елена смотрела на него глазами, так похожими на глаза старшей сестры.

Они стали встречаться, а спустя полгода поженились. На свадьбе он увидел Алину. Впервые за несколько лет. Она поздравила молодых — сияющую хорошенькую невесту в длинном платье из белого гипюра, с букетом красных тюльпанов, и его, скорее озадаченного, чем обрадованного происходящим.

— Совет вам да любовь, — сказала Алина и прижалась губами к его щеке. И он понял, что ничего не прошло…

Они дружили домами, то есть собирались вместе на праздники. Иногда выбирались на природу или в театр. Но их отношениям недоставало тепла, они не были нужны друг другу в таком составе. А сестры могли видеться и так, без мужчин.

Он иногда спрашивал себя: неужели Володька не знал об их с Алиной отношениях? Неужели не помнил их вместе? Неужели его не интересовало, почему они расстались? Он понял, что ничего не прошло и этих лет словно не было, что он по-прежнему любит Алину, теперь вдвойне недосягаемую и вдвойне желанную. Он любил ее и ненавидел — за жесткость, неумение прощать, беспощадность. Из-за его дурацкого мальчишеского поступка она погубила две жизни — свою и его. Да, да, свою тоже!

Они оба это понимали — иногда их взгляды встречались, огонь вспыхивал в ее глазах, и, словно одержимая дьяволом, она начинала дерзить, издеваться над его работой, деньгами, называя мафиозо. Он резко отвечал ей, и они, не стесняясь тех двоих, что сидели молча (что они чувствовали при этом?), начинали скандалить, не выбирая выражений, ненавидя и желая друг друга. «Гицель!» — однажды крикнула она злобно, подхватила мужа и была такова.

Что такое «гицель»? Он никогда не слышал этого слова. Алина переняла у своей бабки, выросшей в украинско-немецко-польской среде в небольшом городке на юге Украины, странные словечки, значения которых никто не знал.

Что такое «гицель» он не знал, поэтому не обиделся, хотя и понимал, что ничего хорошего это слово не значит. Он осторожно спросил у двух-трех знакомых, не знают ли они такого слова. Безрезультатно. Такого слова никто не знал. Он решил, что оно, должно быть, немецкое, судя по звучанию. Спросил в книжном магазине словарь, попытался найти похожее слово, примерно представив себе, как оно пишется. «Hitze» — «жара», «страсть», «воспламененность». Не то. Может, это на идиш?