— Если ты невиновен, — сказала я, — люди это поймут. Невинность — лучшая защита.

— Мордонта представляет в суде Бэллентайн. Говорят, что он довольно свиреп.

— Держись твердо и говори правду, Берти, и ты одолеешь кого угодно. Он обнял меня. Странно, но в этот момент он показался мне ближе, чем когда-либо.

Интерес в обществе к этому процессу был огромен. Газеты были полны подробностей. Я понимала, что все это очень серьезно, потому что, каково бы ни было решение присяжных, Берти все равно будут считать виновным. Людям доставляет удовольствие осуждать других — особенно вышестоящих.

Я слышала о том, как все происходило в суде. Давая показания, Берти отвечал на дотошные вопросы обвинителя, как мне показалось, спокойно и откровенно. Он признал, что знал леди Мордонт и был с ней в дружеских отношениях.

— Совершили ли вы и леди Мордонт какие-либо непристойные или преступные деяния? Это был самый важный вопрос, и Берти ответил очень твердо:

— Нет.

Берти был оправдан. Более того, было доказано, что леди Мордонт была душевнобольная, и дело было прекращено.

Какая удача для Берти! Я надеялась, что это послужит ему уроком на будущее. Что подумали Викки, Алиса и Ленхен, услышав все это?

Я считала своей обязанностью написать Викки, потому что была уверена, что она всегда была невысокого мнения о Берти, а сейчас, конечно же, была убеждена в его виновности.

«Я не сомневаюсь в его невиновности, — писала я. — Его появление в суде принесло пользу, но все это было очень болезненно и унизительно. Наследник престола не должен был соприкасаться с такими людьми. Я надеюсь, это будет ему уроком. Я воспользуюсь этим примером, чтобы напомнить ему, что может случиться, если возникнет такая необходимость. Поверь мне, дети — это источник ужасного беспокойства и причиняют куда больше скорби, чем радости».

Но я была благодарна, что Берти вышел из этого неловкого положения, хотя и не без ущерба для своей репутации, так как несмотря на то, что его показания и были приняты и леди Мордонт была признана сумасшедшей, такие истории всегда бросают тень на человека.

Как раз когда я начала приходить в себя после процесса Мордонтов, накалилась обстановка в Европе. Умер лорд Клерендон, на чье мнение я всегда полагалась, и его место занял лорд Гренвиль. Гренвиль был хороший человек, но ему было далеко до лорда Клерендона, а в этот момент нам был нужен сильный и опытный министр иностранных дел. Уже некоторое время между Францией и Германией назревал конфликт. Я писала главам обоих государств, призывая их к осторожности, но моими уговорами пренебрегли, и в июле Наполеон объявил войну. Я сочла это неоправданным безрассудством, и, когда я услышала, что он посягает на независимость Бельгии, я твердо стала на сторону Германии.

Бельгия была мне особенно дорога. Я благодарила судьбу, что дядя Леопольд не дожил до этой угрозы своему королевству. Несмотря на то, что я не выносила Бисмарка, у меня были прочные связи с Германией. Это было почти семейное дело. С другой стороны, у меня были дружеские отношения с Наполеоном. Берти был особенно к нему расположен. И вот… нам снова предстояло разрываться между двумя сторонами. Какая глупость все эти войны и как глупы люди, затевающие их.

Мужья Викки и Алисы были глубоко втянуты в конфликт и даже находились в действующей армии. Я посылала Алисе в Дармштадт все необходимое для госпиталей и с ужасом следила за ходом войны.

Скоро стало ясно, что французам не устоять против немцев, захватывающих Францию. Я написала Викки и Фритцу, умоляя использовать их влияние, чтобы предотвратить обстрелы Парижа, которые бы привели к уничтожению такого прекрасного города. К величайшей ярости Бисмарка, они обратились с такой просьбой, и Бисмарк горько жаловался на женскую сентиментальность, препятствующую успехам немецкой армии.

Побольше бы еще женского влияния, думала я, и было бы не так легко втягивать страны в войны, приносящие многим потери и скорбь. Император сдался при Седане, и немцы вошли в Париж. Война была окончена.

Мне было очень жаль Наполеона и Евгению и тяжело видеть их унижение. Мне нравился император, и Евгения была очень привлекательна. Теперь они стали изгнанниками, которым было некуда деться. Евгения обратилась ко мне, и я предложила ей убежище в Англии. Она поселилась в Чичестере. Наполеон несколько месяцев оставался в плену у немцев, но, когда его освободили, он присоединился к Евгении.

Хотя я никак не одобряла его политику и мои симпатии были на стороне Германии — поскольку там жили многие члены моей семьи и через Альберта и мою мать у меня были с ними тесные связи, — я не забыла, что Наполеон и Евгения всегда были моими друзьями. Как они были благодарны, бедные! Пасть могут и сильные! Это урок для всех нас.

Для меня был поистине печальный день, когда я узнала о смерти бедняжки Лецен. Нахлынули воспоминания, и я почувствовала укоры совести. Мы были очень близки, и в молодости она была для меня самым родным человеком. Иногда я даже называла ее мамой. А потом… Она уехала, и мы почти уже больше не виделись. Я надеялась, что она не слишком часто и не слишком печально вспоминала о своей жизни в Кенсингтонском дворце.

Гладстон и его министры находились в напряжении из-за положения дел 6а континенте. Германские государства объединились в одну большую империю. Ее создание было провозглашено в Зеркальном зале Версаля, чем подчеркивалось верховенство Германии над Францией. Такой жест был типичен для Бисмарка. Так что теперь вместо нескольких небольших государств существовала единая могущественная империя. А кроме того, в то же самое время Франция стала республикой.

Явился Гладстон и, стоя передо мной — я не предлагала ему сесть, — подробно распространялся об опасной ситуации. Король был низложен. Это должно внушить опасения всем монархам. Им необходимо иметь поддержку народа. Суть этого разглагольствования сводилась к тому, что монархи, запирающиеся от народа, на такую поддержку рассчитывать не могли. В настоящий момент даже у принца Уэльского поубавилось популярности. Дело Мордонтов не пошло ему на пользу, и, каково бы ни было решение суда, всегда находятся смутьяны, пытающиеся представить его виновным.

Я сказала ему, чтобы он обратился за разъяснением к доктору Дженнеру, настаивавшему на том, что я нуждаюсь в покое и отдыхе.

— Тяжкий труд убил принца-консорта, — сказала я. — Он не щадил себя. Если бы он столько не работал, он был бы жив сейчас.

Мистер Гладстон продолжал свою речь об опасностях, проистекающих из новой ситуации в Европе.

Мои мысли начали блуждать. Бедная миссис Гладстон, подумала я. Как она переносит этого человека?

Александра казалась мне в то время очень печальной. Она, конечно, очень разочаровалась в Берти. К тому же ее постиг еще один удар — умер ее новорожденный ребенок, маленький Александр. Она советовалась со мной по поводу витража в его память в церкви в Сэндрингэме. Мне очень понравилась эта мысль, и, я думаю, разговоры со мной об этом приносили ей большое утешение.

Ее опять стали мучить ревматические боли. Когда я вспоминала свое знакомство с веселой хорошенькой девушкой и как она надела черное платье, чтобы показать, что она разделяет мой траур, мне становилось грустно. Она была по-прежнему прекрасна — этого ничто не могло у нее отнять; но она утратила свою веселость.

Быть может, мне следовало бы поговорить с Берти. А может быть, и нет. От разговоров с ним никогда не было толку.

Когда мы были в Балморале, Луиза очень подружилась с семейством Аргайл, и особенно с сыном и наследником герцога, маркизом Лорном. Я несколько опешила, когда Луиза сказала мне, что Лорн хочет на ней жениться. Не из королевской семьи, подумала я. Это не годится.

— Милое дитя мое, — сказала я, — а что ты чувствуешь?

— Я люблю его, мама. Я хочу выйти за него замуж. Я надеюсь, вы дадите нам свое благословение. Что мне оставалось делать? Милая девочка так и сияла.

— Я надеюсь, что ты будешь счастлива, дорогая. Она обняла меня.

— Милая, добрая мамочка! — сказала она. Конечно, я была рада видеть ее счастливой, но все-таки я напомнила ей, что девушки из королевской семьи редко выходили за простых смертных.

— Я знаю, мама. Последний раз это случилось, когда сестра Генриха VIII[70] Мэри вышла за герцога Саффолкского.

— Помнится, — сказала я, пытаясь принять строгий вид, — она сначала вышла замуж, а потом уж попросила разрешения.

— Но, мама, с Генрихом VIII так было всего вернее. Вы же не тиранка, а самая чудесная, милая мамочка в мире.

Я очень разволновалась. Они уходят от меня… все. Осталась только одна Беатриса. И мне казалось, что я не смогу выдержать разлуки с ней.

Откладывать свадьбу не было причин, так что она состоялась в марте следующего года. Я возглавляла процессию в черном атласном платье, чтобы напомнить всем, что я все еще в трауре, но в этот раз я все же надела украшения из бриллиантов и рубинов. Как и всегда в подобных случаях, я думала об Альберте и воображала его стоящим рядом со мной.

А после бракосочетания воцарилась снова печаль. Я старела; мои дети вырастали. Со мной осталась только Бэби Беатриса! Я надеялась, что она никогда не покинет меня.

Слова Гладстона произвели на меня некоторое впечатление, и, хотя я не намеревалась выйти из своего уединения, я открыла больницу св. Фомы в Альберт-холле. Я присутствовала на открытии парламента в платье, отделанном горностаем, нечто вроде полутраура, и на мне была новая корона, очень освежившая мою наружность.

По поводу моего появления раздавался и ропот. В эту парламентскую сессию должны были обсуждать сумму приданого для Луизы и ежегодную ренту Артура, и в некоторых газетах намекали, что этим и вызвано мое появление и что я подготавливала почву, чтобы обратиться с просьбами. Ехидные намеки на дело Мордонтов и недовольство моей уединенной жизнью привели к тому, что престиж королевской семьи сильно упал. Гладстон вновь и вновь говорил об опасностях, в особенности ввиду того, что произошло во Франции; когда против ежегодной ренты Артура проголосовали пятьдесят четыре человека, для меня это было ударом.