Альберт взглянул на меня, по своему обычаю, с нежным упреком и сказал, что, по его мнению, препятствий нет никаких ни с одной из сторон.

В тот вечер у нас были гости, но я заметила, как Луи и Алиса о чем-то очень серьезно разговаривали. Я подошла к ним, и Алиса прошептала:

— Мама, Луи просил меня стать его женой. Могу я просить вашего благословения?

Я ласково ей улыбнулась и прошептала, что сейчас этот разговор неуместен. Мы поговорим попозже.

Альберт был со мной, когда я послала за Алисой и Луи. Мы сказали юной паре, как мы рады за них. Это был очень счастливый вечер.

Мне никогда не забыть тот март. Мама была нездорова. У нее образовалась опухоль под мышкой, и сэр Джеймс считал, что она не поправится, пока опухоль не удалят.

Операция была сделана, и мы думали, что она поправляется, когда вдруг услышали, что она сильно простудилась. Сэр Джеймс сообщил нам, что ее состояние внушает опасения. Альберт и я тотчас же отправились во Фрогмор.

Мама лежала на софе, на ней был красивый легкий пеньюар. При виде ее я почувствовала облегчение, но потом поняла, что цвет ее лица обманул меня благодаря опущенным шторам.

— Альберт и я приехали, как только узнали, — сказала я и, опустившись на колени, взяла ее руку и поцеловала.

Мама смотрела на меня отсутствующим взглядом. Я оглянулась на Альберта, положившего мне руку на плечо, и меня осенила жуткая мысль, что мама не узнает меня. Альберт обнял меня.

— Мы останемся здесь на ночь, — сказал он.

Сон был невозможен. Я знала, что она умирает, и испытывала ужасное раскаяние. Картины из прошлого мелькали в моей памяти. Мне не было покоя.

Рано утром — еще до четырех часов — я встала и пошла к ней в комнату. Она лежала неподвижно. Глаза ее были открыты, но она меня не видела. Позже я опять пришла к ней, но все было кончено. Она умерла. Альберт успокаивал меня.

— Это неизбежно, любовь моя, — говорил он.

Я прижималась к нему. Он понимал мое раскаяние. Я была в очень угнетенном состоянии. Я перечла мои дневники, все те жестокие слова, которые я писала о маме. Как ужасно… такой разрыв между нами! А мама ведь только старалась защитить меня. Лецен и я говорили о ней ужасные вещи, а она желала только моего блага. Все это объяснил мне Альберт.

И мне теперь очень хотелось объяснить все маме, сказать ей, что я не всерьез писала все эти жестокости. Я хотела, чтобы она знала… Погрузившись в скорбь, я никуда не выходила, никого не принимала.

Альберт вразумлял меня. В обществе пошли разговоры. Я странно вела себя. Из-за дедушки я не должна была даивать повод считать себя странной. Люди только того и ждали, чтобы начать распускать сплетни, всякую порочащую меня ложь.

Я должна перестать тосковать. Я была не права перед мамой, но я осознала свою вину и сожалела о том, что было. Вина лежала не только на мне, но в большей степени на моем окружении. Я ведь была еще дитя. Так он говорил мне и убеждал меня относиться ко всему разумно.

Я заставила себя поверить Альберту. Снова начала выходить. Я даже смеялась и веселилась. Прошло время, и я увидела все в ином свете. В конце концов, мама не стала совершенством только потому, что умерла. Она и в самом деле старалась выдвинуться на первый план, она грубо вела себя с дядей Уильямом и не проявляла доброты к тете Аделаиде.

Я должна быть разумна. Я сожалела о том, что я сделала дурного. Но я была молода и неопытна. И все же мне хотелось бы объяснить маме кое-что.

Берти вернулся из Ирландии в Кембридж. Усилия Викки найти ему невесту не увенчались успехом. Мы все больше и больше думали о датской принцессе Александре. Датская королевская семья не представляла собой ничего особенного, но Викки писала, что Александра — самая красивая из принцесс.

— В таком случае, — сказала я, — мы не станем говорить о ней Берти. Пусть он не подозревает о ее существовании, пока мы не найдем для него более подходящую принцессу.

К сожалению, брат Альберта Эрнст был против союза между нами и Данией — как и все немецкие родственники. Он написал Берти, советуя ему отказаться от этого брака. Поскольку Берти услышал об этом впервые, он был очень заинтригован. Альберт рассердился на Эрнста и написал ему письмо, полное упреков.

Мы все обсудили. И устроили Берти встречи с принцессой Мейнингенской и дочерью прусского принца Альбрехта. Ни та, ни другая не произвели на него ни малейшего впечатления. Дочь Фридриха Нидерландского была слишком некрасива. У Луи Гессен-Дармштадтского была сестра, но, поскольку Алиса, выйдя замуж, входила в эту семью, мы не желали двойных связей.

Получалось так, что Александра оставалась единственной, и, поскольку все говорили о ее изумительной красоте, было вполне вероятно, что Берти не станет возражать.

Наступила зима. Альберт мучился простудой; у него разыгрался ревматизм, и он совершенно лишился сна.

Затем в один унылый ноябрьский день разразился удар. Я об этом ничего не знала, потому что Альберт тщательно скрывал от меня. Я так бы никогда и не узнала, если бы впоследствии, разбирая его бумаги, я не нашла письмо от Штокмара. Все, что я знала, было то, что он стал задумчив, печален и чем-то обеспокоен. Я знала, что что-то волнует его, и спросила, в чем дело.

— О, ни в чем, что могло бы касаться тебя, мое милое дитя.

Я подумала, что ему просто нездоровится, и убеждала его отдохнуть и, главное, не выезжать в плохую погоду.

Через несколько дней он сказал, что должен поехать в Кембридж. Он хотел увидеть Берти.

— Но не в такую погоду, — сказала я, — Берти может подождать.

— Я хотел бы поехать сегодня, — возразил он.

— Нет, Альберт, погода плохая. Ты же нездоров.

— Я поеду и тут же вернусь.

— Я запрещаю, — сказала я.

— Нет, любовь моя, мне непременно надо это сделать. Я еду в Кембридж.

Твердость в его голосе убедила меня, что мне его не остановить, и против моего желания он все же поехал.

Когда он вернулся, его бил озноб. Я настаивала, чтобы он немедленно лег. На этот раз он не возражал.

Я сидела у его постели, упрекая за неповиновение моим желаниям. И только для того, чтобы повидаться с Берти! Это было глупо.

— Как будто с этим нельзя было подождать! — сказала я. Он улыбнулся и покачал головой, а я прекратила разговор, видя, как он утомлен. На следующий день ему стало немного лучше. Я радовалась, веря, что он стряхнет с себя эту простуду; мы найдем какое-нибудь средство от ревматизма. Он скоро поправится.

В это время возник кризис, который угрожал принять международные масштабы. В Америке шла война между Севером и Югом[62]. Южане отправили к нам двух послов с поручением поддержать их. Эти двое, Мейсон и Слайделл, отплыли на «Тренте», английском пароходе. Пароход был захвачен врагами южан, и послы арестованы. Этого нельзя было допустить. Никто не смеет покушаться на британские суда, а те, кто решался на это, должны были испытать всю мощь возмездия. Похоже было на то, что американцам предстояло воевать не только друг с другом, но и с нами.

Британское правительство потребовало, чтобы послов немедленно освободили, или мы отзовем своего посла из Вашингтона. Правительство было готово к жестким мерам, и я их поддерживала. Лорд Джон Рассел прислал мне черновик ультиматума, который он собирался послать.

Я никогда не забуду Альберта в теплом халате с алым бархатным воротником и с выражением суровой решимости на бледном лице.

— Это не годится, — сказал он, прочитав черновик.

— Альберт, — сказала я с упреком, — ты должен сейчас же лечь. Ты слишком нездоров, чтобы заниматься делами.

— Ситуация очень опасная, — отвечал он. — Ультиматум не может быть отправлен… в таком виде.

— Но мы не можем позволить этим… головорезам… брать на абордаж наши суда.

— Есть особые обстоятельства. Нам не нужна война с Америкой. Нам нужен мир… мир в Англии.

— Конечно, нам нужен мир, но мы не позволим им диктовать себе на море или на суше.

— Дело в том, как составлен ультиматум. Я уверен, что американцы не хотят с нами воевать. Им достаточно междоусобной войны. Но ты должна понять, что, послав такой ультиматум, мы не оставляем им выбора. Его надо составить по-другому.

— Лучше скажи об этом Расселу. Нет… не лучше. Тебе лучше лечь и отдохнуть.

— Я не могу отдыхать. Я должен переписать документ. Я думаю, мы сможем избежать неприятной ситуации.

— Милый Альберт, ты болен.

Он зажег маленькую лампу под зеленым абажуром на письменном столе и принялся за работу. Кончив писать, он облокотился на стол и положил голову на руки.

— Виктория… любовь моя, — сказал он. — Я чувствую такую слабость. Я с трудом могу держать перо в руке.

— Я говорила тебе не делать этого, ты вновь не послушался меня. Он слабо улыбнулся.

Позже я узнала, что то, что он сделал, спасло нас от очень неловкой ситуации, которая могла бы привести к войне. Это дело с захватом «Трента» стало одним из тех, что редко упоминаются в учебниках истории, и роль в нем Альберта забыта многими; но это был еще один пример того, как много сделал Альберт для блага страны.

На следующий день ему стало хуже, и сэр Джеймс сказал мне, что он желал бы устроить консультацию. Доктор Бейли, работавший вместе с сэром Джеймсом и о котором Альберт был очень высокого мнения, недавно погиб в железнодорожной катастрофе. А со времени истории с Флорой Гастингс я подозревала, что сэр Джеймс утратил уверенность в себе.

— Так вы находите, что принц серьезно болен? — спросила я с тревогой.

— Мне бы хотелось посоветоваться, — уклончиво ответил он.

— Ну так посоветуйтесь, — сказала я.

Он в тот же день пригласил еще одного врача, и я ужаснулась, увидев, что это был доктор Дженнер, специалист по тифозным горячкам. Пока доктор Дженнер осматривал Альберта, я с трепетом ожидала приговор.