Медаль называлась Крест Виктории и имела форму мальтийского креста, выполненного в бронзе. В центре была корона, поддерживаемая львом, а вокруг короны свиток с надписью «За доблесть». Медаль крепилась на лавровой ветви, а снизу крест поддерживала большая буква V.

К моей большой радости, я наконец-то увидела эту легендарную женщину, мисс Найтингейл, которая так много сделала на полях сражений со своими сестрами милосердия. Когда она вернулась в Англию, я пригласила ее во дворец на ужин. Я была удивлена и растрогана этой встречей; мисс Найтингейл выглядела очень привлекательной, с мягкими манерами настоящей леди… восхитительная, изумительная женщина, поразившая мое воображение.

За столом она рассказала мне о жизни в Крыму, и ее рассказы вызывали одновременно сердечную боль и гордость.

Я потом сказала Альберту, что встречи с такими людьми, как мисс Найтингейл, и рассказы о наших храбрых воинах возродили во мне веру в человечество, заставив на время забыть об этих ужасных смутьянах.

Наконец эта злосчастная война кончилась. Как я была рада! Альберт и я обсуждали условия мира. Альберт сказал, что он был вполне ими удовлетворен: Черное море на какое-то время было в безопасности, Россия потерпела поражение и Турция была спасена.

Народ Англии ликовал. Как я была счастлива, стоя на балконе Букингемского дворца, отвечая на приветствия толпы. Потом я поехала в Спитхед на морской парад. А когда в Олдершоте я объезжала войска, солдаты приветствовали меня, снимая каски и подбрасывая их в воздух, а драгуны поднимали сабли и размахивали ими под общие крики «Боже, храни королеву».

Я была очень довольна, что меня сопровождал Берти. Он прекрасно выглядел на коне, и народ кричал «Да здравствует принц Уэльский», на что он отвечал с достоинством, наполнявшим меня гордостью. Я рассказывала об этом впоследствии Альберту. Он улыбнулся и сказал:

— О да, Берти очень хорошо умеет принимать благодарность за то, чего он не сделал.

— Его приветствовали как наследника престола.

— Вот именно, — сказал Альберт. — Все, что от него требуется, это существовать. То, что он ничего не делает, не имеет ни малейшего значения.

— Он еще слишком молод, чтобы делать что-нибудь.

— Кроме того, как овладевать знаниями и готовиться к будущему.

Я не стала продолжать разговор. Я была слишком счастлива, чтобы дать разразиться очередной буре.

Это было замечательно, что народ любил Берти, и что ему нравилось показываться ему; а самое замечательное было в том, что кончилась эта несчастная война.

Мне удалось довольно долго избегать беременности, но это не могло длиться вечно, и среди этих волнений я обнаружила, что это снова произошло! Благодаря дивному хлороформу я уже не ожидала родов с таким ужасом, как раньше.

В положенное время я родила своего девятого ребенка — девочку. Я была так благодарна за волшебный эффект хлороформа и воспользовалась им с большой готовностью. Беатриса-Мэри-Виктория-Феодора родилась в апреле. Слава Богу, она была здоровая и крепкая, не как Леопольд, который доставлял нам много беспокойства. Рождение Беатрисы успокоило мою совесть, потому что я не могла избавиться от мысли, что хлороформ мог плохо подействовать на Леопольда. Но моя здоровая девочка ясно показала мне, что дело было не в этом… Нам пришлось с большой осторожностью выбирать кормилицу, потому что год спустя после рождения Леопольда, к нашему ужасу, обнаружилось, что его кормилица Мэри Бру сошла с ума и убила своих шестерых детей. Одна мысль, что такая женщина кормила и проводила много времени с моим ребенком, ужасала меня. Я была очень признательна сэру Джеймсу Кларку, которому Мэри Бру, пробыв у нас некоторое время, показалась немного странной, и он предложил заменить ее. Он нашел кормилицу из Кауса, так что Мэри Бру пробыла с Леопольдом не так уж долго.

В июне состоялось впервые вручение Крестов Виктории. В Гайд-парке был великолепный парад, и я приколола медаль на грудь шестидесяти двум героям, заслужившим ее. Альберт предложил, чтобы Викки, уже взрослая и невеста, ужинала с нами. Я этого не желала, потому что за ужином мы обычно бывали с Альбертом одни и я дорожила этой возможностью побыть в счастливом уединении. Теперь мне предстояло делить эти моменты с Викки. Альберт уделял ей, как известно, очень много внимания, и в разговоре я часто чувствовала себя лишней, что уязвляло мое самолюбие. Викки была сообразительна, и, поскольку она была так же предана Альберту, как и он ей — или почти, — она очень старалась сказать то, что он от нее ожидал, и я должна заметить, что она умела поспорить, когда это забавляло его, или соглашалась с ним, тонко чувствуя его настроение. Между ними была тесная связь и полное взаимопонимание. Я любила свою дочь, я ею гордилась, но в отличие от Альберта я не считала ее совершенством. Она была тщеславна, ей нравилось общее восхищение, она была своевольна, она любила брать верх над Берти. Думаю, я спокойно относилась бы к ней, если бы Альберт не считал ее таким воплощением всех добродетелей. Меня удивляло, что он, всегда такой проницательный во всем, мог быть столь ослепленным, когда речь шла о Викки.

Викки была кокетлива и склонна к флирту, Альберт этого не замечал. Я помню, как, когда мы однажды выехали в экипаже, она уронила платок. Было ясно, что она хотела, чтобы адъютанты соперничали друг с другом за честь поднять и вернуть его ей. Поняв это, я остановила экипаж И велела ей выйти и поднять платок самой. Она посмотрела на меня хитро, зная, что я догадалась о ее уловке.

Время шло. Я была в нерешительности. Иногда я боялась потерять Викки. Она казалась такой молодой и неопытной, и ей предстояло жить с чужими людьми в чужой стране. Судьба Викки волновала меня. Но, с другой стороны, после того, как она уедет, Альберт будет принадлежать только мне. Каждый день я с нетерпением ожидала завершения ужина, когда Викки уходила к себе, и мы оставались с Альбертом одни.

Во время одного бурного разговора с Альбертом он обвинил меня в желании избавиться от Викки. Я была в ужасе, но, страшно признаваться в этом, в его словах была доля истины.

Время шло, и наступил момент, когда мы ни о чем думать не могли, кроме предстоящей свадьбы. Возникла унизительная необходимость получить согласие парламента на содержание Викки. Я всегда терпеть не могла торговаться из-за денег и опасалась этого, но я должна сказать, что Пальмерстон был великолепен. Он знал, как решать подобные вопросы, и, несмотря на мои чувства к нему в прошлом, трудно было вообразить себе лучшего главу правительства в это время.

— Лучше всего, мэм, — сказал он с усмешкой, — прежде чем обсуждать этот вопрос в палате, узнать, каково мнение оппозиции. Мы придем к соглашению еще до голосования.

Как он оказался прав! Большинство было за, против были только какие-то восемнадцать голосов. Викки выделили приданое в 80 000 фунтов и 8000 ежегодно, что было совсем не плохо.

Из-за сопротивления моих дядей Альберт так и не получил полагающегося ему титула. Каждый раз, когда об этом вставал вопрос, поднимался крик. Дяди боялись, что Альберт будет идти впереди них при каждом торжественном случае. Но теперь все они умерли.

Теперь этого стал бояться Альберт. Он очень беспокоился, что наступит день, когда Берти займет положение, позволяющее ему быть впереди отца. Конечно, для отца было неловко занимать второе место, хотя Берти был принц Уэльский и, если бы я умерла, он стал бы королем и был бы выше всех. Но без всякого титула положение Альберта было действительно очень невысоким.

Я обсудила этот вопрос с лордом Пальмерстоном, и он предложил убедить парламент дать согласие на провозглашение Альберта принцем-консортом, то есть супругом царствующей королевы. Поскольку он не мог стать королем, я это понимала, мне оставалось довольствоваться для Альберта этим титулом. И я оставила решение этого вопроса в умелых руках лорда Пальмерстона.

Когда я уже считала дело улаженным, то с ужасом услышала от лорда Пальмерстона, что лорд-канцлер обнаружил препятствия в законе и что для получения Альбертом титула принца-консорта был необходим особый закон.

Я была в ярости. Им доставляло особое удовольствие унижать Альберта. Все сделанное им для их же блага было забыто; они помнили только одно: Альберт — бедный немец, разбогатевший за счет брака с королевой. Но я была твердо намерена, чтобы он получил титул. Он не мог и не должен был далее оставаться непризнанным. Я заявила, что сделаю его принцем — по исключительному праву монарха. Пальмерстон одобрительно улыбнулся:

— А почему бы и нет, мэм? Так что наконец после всех долгих лет это совершилось.

Нас поразила ужасная катастрофа. В Индии разразился мятеж. Я не могла поверить ужасным сведениям, поступавшим ко мне, — индийцы убивали англичан. Ко мне явился лорд Пальмерстон.

— Но почему? Почему? — спрашивала я его.

— Трудно сказать почему, мэм, — с раздражающим спокойствием ответил он. — Я полагаю, это произошло из-за быстрого распространения европейской цивилизации, поглощающей национальные установления страны. Вспомните, ведь мы только недавно присоединили Пенджаб и Ауд, и индийцы наверняка думают, что мы намерены аннексировать всю страну, пренебрегая их обычаями и верой. Сипаи одерживали победы под командой англичан, и, несомненно, они полагают, что могут побеждать и сами.

— Их следует подавить… немедленно.

— Так скоро, как только будет возможно, ваше величество.

Меня преследовали ужасные картины происходящего там. Наших людей пытали и убивали!

— Это недопустимо, — сказала я Пальмерстону. — Какие принимаются меры?

— Делается все возможное, — отвечал он.

— Этого недостаточно, — возразила я. — Необходимы решительные действия.

— К счастью для меня, ваше величество не находится в рядах оппозиции.