Огорошенная и сбитая с толку, Альенора на какое-то время лишилась дара речи. Затем медленно проговорила:

— Вы просите меня отнять герцогство у Ричарда и отдать его Иоанну?

Генрих II кивнул, не сводя с нее напряженно-внимательного взгляда.

— Я никогда даже и не подумаю совершить подобную несправедливость, подобное сумасбродство, — заявила она решительно.

— Постойте, давайте не будем торопиться, — проговорил Генрих, с усилием сдерживая себя, отчего его лицо густо покраснело. — Вас мое предложение застало врасплох, у вас не было времени как следует подумать. У меня же его было достаточно, и я в состоянии видеть все преимущества моего проекта. Спокойно обдумайте сказанное мною и затем объясните, почему вы находите мой план несправедливым и сумасбродным.

— Могу объяснить без долгих размышлений, — ответила Альенора с жаром. — Во-первых, это было бы несправедливо по отношению к Ричарду, которого я объявила своим преемником, еще когда он был ребенком, которого я представила своему народу, принявшему его, как такового. Его способы и методы отличаются от ваших, но в Аквитании, то есть в том месте, которое ему принадлежит по праву, он справляется с государственными делами совсем неплохо. Его связывали по рукам и ногам установленные вами ограничения власти и порой доводило почти до сумасшествия вмешательство ваших попечителей, и тем не менее он много сделал, чтобы навести порядок и обуздать могущественных баронов. Простой народ любит Ричарда. А потому, во-вторых, это было бы несправедливо по отношению к моему народу. И турниры, о которых вы отзываетесь с таким пренебрежением, усиливают любовь к нему, — люди очень гордятся тем, что их герцог самый знаменитый рыцарь во всем христианском мире. Они приняли Ричарда в качестве моего преемника, и для них, а также и для меня он останется им до конца дней своих. И помимо всего прочего, Генрих, вы создаете опасный прецедент, обращаясь с законными правами наследования так, будто они ничего не значат и могут передаваться из рук в руки по сиюминутной прихоти.

— Но необходимо считаться и с Иоанном, — упорствовал Генрих. — Болтаем о справедливости! А разве справедливо, когда у Ричарда слишком много, а у Иоанна — ничего?

Альенора отметила, что совсем не упоминается Ирландия, и она знала почему.

— Генрих, — проговорила она, — вы владели многими землями, прежде чем стали королем Англии, но я не помню, чтобы кто-то предложил забрать у вас часть из них и передать вашему младшему брату. И кроме того, следует учитывать еще кое-что. Послать Иоанна в Аквитанию — значит вынести ему смертный приговор. Посмотрите, как он вел себя в Ирландии! Даже находясь взаперти в Винчестере, я слышала о его проделках, о том, как старых племенных вождей, которые пришли засвидетельствовать ему свое почтение, он таскал за бороды, приговаривая, что их вонючее дыхание поганит его руку и что им следует целовать ему вместо руки ногу. А когда они пытались это сделать, он пинал их, к удовольствию молодых шалопаев-придворных! Чтобы управлять государством, нужно, как и во всяком другом деле, иметь талант. У Иоанна его нет. Мои аквитанцы не потерпят такое обращение и неделю! Вы забыли, как они поступили с вашим человеком, когда он их оскорбил? Бог свидетель, они изрубили его на такие мелкие кусочки, что из них можно было бы приготовить начинку для пирога. Если вы отнимите у них Ричарда и поставите взамен Иоанна, то страшно даже подумать о последствиях.

Альенора ожидала, что Генрих вспылит, но он оставался внешне спокойным. Если бы она была в соответствующем настроении, то заметила бы зловещий характер этого спокойствия — спокойствия охотника, крадущегося тихо, не спеша, в полной уверенности, что добыча от него не уйдет.

— Многое из того, что вы сказали, вполне разумно. Мне известны недостатки Иоанна, как, впрочем, и Ричарда. Нам не нужно торопиться. — Он оглянулся. — Я приказал… ах да, вот оно. Вы выпьете? Превосходное красное вино из Бордо. — Наполнив два серебряных кубка, он поднял свой. — За благополучное разрешение этой трудной проблемы. Ну вот. Я знаю лишь одно — и эта мысль гвоздем засела в моем мозгу, — пока Ричард в Аквитании, мне никогда не заставить его слушаться…

— Потому что с самого начала вы обращались с ним неправильно. О, я не сомневаюсь, вы любите его и будете любить еще сильнее, если он станет ходить по струнке. Но Ричард уже достаточно зрелый мужчина, чтобы брать на себя всю ответственность. И он не дурак и замечает ваше чересчур легкое отношение к его правам и титулу, которые вы, не моргнув глазом, предлагаете отобрать и передать кому-то другому. Я в состоянии убедить Ричарда в чем-то разумном и даже уговорить его на длительное время приехать в Англию, чтобы здесь, как вы говорите, набить руку в управлении королевством. Но если Иоанн получит Аквитанию…

— Я вовсе не предлагаю наделять Иоанна в Аквитании большой властью. Он еще слишком молод, у него нет опыта. Государственными делами займется специальный совет, который я назначу. А вы сможете поехать в Аквитанию вместе с сыном.

— Этого не будет, — ответила Альенора просто. — Если я совершу подлость и обману доверие Ричарда и аквитанцев, я никогда не смогу снова смотреть в лицо ему или моему народу.

— Если будете продолжать упрямиться, то вы их больше вообще никогда не увидите. Попробуйте встать мне поперек дороги, и вы тотчас же отправитесь обратно в Винчестер!

Так вот каким оказалось условие!

Альенора, не отрываясь, смотрела на ткань с вышитой на ней сценой Соломонова суда, и ее содержание настолько отвечало ее состоянию мучительной раздвоенности, что однажды, много лет спустя, она воскликнула: «Снимите ее, изрежьте, сожгите! Я не могу ее видеть». Она понимала, что на этот раз она, вероятно, останется в Винчестере до конца жизни. Могла ли она приговорить себя к медленной смерти? К одиночеству, невообразимой скуке бесконечных серых, пустых дней. Альенора мысленно сопоставила это с другой возможностью — она и Иоанн в Пуату, в солнечной Аквитании. Разве она не в состоянии сдержать сына, научить рационально править? Нет, невозможно, другого ответа быть не могло. На вероломстве и предательстве не создать ничего устойчивого и хорошего. Женщина, способная сознательно, с открытыми глазами совершить измену только ради собственного благополучия, утрачивает всякое право на уважение.

И она с обычным спокойствием, которое всегда выводило Генриха из себя, сказала:

— К чему затрагивать этот несущественный вопрос? Какое имеет значение, где я окажусь? Ведь мы обсуждаем судьбы Ричарда и Иоанна.

От сдерживаемой ярости краска бросилась в лицо Генриху, и глаза налились кровью.

— Скажите мне прямо, — потребовал он, — согласны вы или нет?

— Лишить Ричарда наследства? Не стану и не могу. Никто не может, ни вы и никто другой. Я вовсе не упрямая, Генрих, и согласна с вами, что Ричарду следует больше времени проводить в Англии. Я готова помочь вам убедить его в этом, но я не могу отобрать у него то, что принадлежит ему по праву. Вы с вашим уважением к законам прекрасно знаете, что, если бы даже он скверно управлял, был прикован к постели или сошел с ума, он все равно остался бы герцогом Аквитанским.

— Вы могли бы пойти мне навстречу, но я все-таки добьюсь своего. Не в моих силах сделать Иоанна герцогом Аквитанским против вашей воли, это правда, однако у меня есть средство остановить Ричарда. Я упрячу его в Тауэр немного поостыть. У меня достаточно доказательств о его заговоре с королем Франции, чтобы обезглавить его за измену! Вы удивлены?

— Нисколько. Ричарда всегда влекло к тем, кто смотрел на него как на взрослого человека, а не как на ребенка. А ваше отношение ко мне едва ли усилят у моего сына верноподданнические чувства к вам.

— Во избежание конфликта мне придется слегка его урезонить. Он сейчас рядом бренчит на лютне, безоружный и ничего не подозревающий. Если вы не измените своего решения, он уже к полуночи очутится в Тауэре и будет находиться там до тех пор, пока не покорится. А Иоанн тем временем поедет в Аквитанию в качестве его представителя. Вы недооцениваете Иоанна. Когда захочет, он может быть очень обходительным, и аквитанцам, возможно, он понравится скорее, чем вы думаете. По крайней мере, он не станет постоянно вертеться подле короля Франции. Он мой преданный сын. Я даю вам еще один шанс принять мое предложение, иначе вы отправитесь в Винчестер, а Ричард — в Тауэр.

— Вы, Генрих, упускаете из виду одно весьма важное обстоятельство, — проговорила Альенора спокойно. — Ричард уже совершеннолетний. Я могу сделать выбор за себя, но я бы не рискнула выбирать за него. Возможно, он действительно предпочтет сидеть в канцелярии канцлера, а не в Тауэре. Думаю, что большинство людей поступили бы именно так. Почему бы не позвать его и не спросить самого?

Генрих какое-то время пристально смотрел на Альенору, и постепенно до него дошел весь важный смысл ее речи. И он подумал: «Какая все-таки она сообразительная! По сути, я должен позвать его и сказать: «Или ты обещаешь, вернувшись домой, беспрекословно слушаться меня, или же твоя мать поедет обратно в Винчестер». Она точно знает, что он выберет; таким путем она, сохраняя видимость собственной твердости, остается на свободе, а я добьюсь своего… Хитро задумано».

Подойдя к двери, он распахнул ее. В комнату ворвались музыка и веселые голоса. Генрих крикнул с порога, и наступила тишина, затем в кабинет вошел Ричард, улыбка уступила место выражению настороженности, которое неизменно появлялось в присутствии отца.

— Лучше вы сами объясните ему ситуацию, — сказала Альенора, поднимаясь и приближаясь к столу, на котором в канделябре горели четыре высокие свечки.

— Дело вот в чем, Ричард, — начал Генрих преувеличенно легко и бойко: высказать свое несправедливое предложение своему наследнику вот так прямо в лицо было не совсем просто.

— Ваша мать и я…