Мадам-воспитательница ушла неудовлетворенная, зажав ладонью ноющий большой палец.

Глава 9

В Аквитании вновь была весна. В садах вокруг города Пуату дождем сыпались на землю белые лепестки с отцветающих сливовых, персиковых и грушевых деревьев, но трава под ними и обочины дорог захлестнула густая волна ярких полевых цветов, и воздух был напоен запахом свежескошенной травы. Тонкий аромат проникал даже в верхнюю комнату, где Альенора сидела перед зеркалом, а Амария расчесывала ей волосы.

Впервые за последние пятнадцать лет, думалось Альеноре, она встречает весну на своей земле и для полного счастья ей не хватает только детей. Она скучала по ним сильнее, чем ожидала. В Париже из-за множества существовавших формальных правил и предписаний, определявших порядок воспитания и поведения девочек в повседневной жизни, Альенора проводила с ними мало времени. Но тем не менее они были где-то рядом, недалеко, и когда она куда-нибудь уезжала, то там, вдали, придумывала для детей различные маленькие забавы и смешные истории, и потому их встречи, хотя и непродолжительные, всегда проходили весело и сердечно.

Вздохнув, Альенора сказала:

— Сегодня, Амария, мы будем отдыхать. Целых десять дней я занималась государственными делами, расспрашивая и отвечая на скучные вопросы, просматривая неинтересные отчеты. Сегодня я отложу все дела, мы поедем верхом на прогулку, посмотрим, как заготавливают сено, возьмем с собой провизию и устроим пикник под деревьями, затем поспим в тени и по вечерней прохладе вернемся домой. Должна признаться, Амария, что мне доставляет огромную радость говорить: «Я сделаю это или то», не спрашивая ни у кого предварительно разрешения и не опасаясь последующих упреков.

Альенора заметила в зеркале угрюмое выражение лица Амарии.

— Что тебя беспокоит? — спросила она, видя, что Амария отмалчивается. — Если у тебя болит голова, ты можешь не ехать…

— Если вы поедете, то я поеду с вами. Но я думаю, вы поступили бы разумно, оставаясь, по крайней мере, в пределах городских стен, хотя, Бог свидетель, даже здесь вы не можете чувствовать себя в безопасности. Мне кажется, что мы вообще больше никогда не будем в безопасности.

— Ах, перестань! Ты явно преувеличиваешь. Две небольших стычки по пути из Парижа? Просто проказы глупых юнцов. Мы ведь под надежной защитой.

— Я не столь отважна, как вы. Но я знаю, что, когда мужчины защищают женщин от других мужчин, отдельные удары, которыми они обмениваются, могут достаться и самим женщинам.

— Никто не тронет даже волоска на наших головах. Что с тобой, Амария? Ведь ты не была такой робкой во время крестового похода.

— Я всегда была робкой, но там, по крайней мере, мы узнавали наших врагов по одежде, по внешнему виду. Те же юнцы, как вы их назвали, которые ждали в засаде у брода, выглядели как христиане, и им почти удалось захватить нас врасплох. Два молодых аристократа уже пытались увезти вас и силой заставить выйти замуж… Алчных, бессовестных молодых сеньоров так же много, как одуванчиков в поле. А вы толкуете о том, чтобы поспать под деревьями на солнышке. Если мы поедем на прогулку, то я умоляю вас, миледи, взять с собой сильную охрану.

— Для твоего успокоения я это сделаю, однако не забывай: мы теперь в пределах моих владений.

— А разве аквитанским аристократам чужды честолюбие или жадность? Это было бы для меня большой новостью.

— Но я уже не простодушная наивная девушка, Амария. Когда-то меня ужасала мысль о том, что меня могут украсть и заставить против воли выйти замуж. Человек, который осмелится на такое сейчас, быстро обнаружит, что откусил больше, чем в состоянии проглотить. Можешь мне поверить.

— Смелость, — проговорила Амария с необычной для нее кислой миной, — это главным образом способность недооценивать опасность. С кляпом во рту и связанными за спиной руками — а именно так предстала перед алтарем бедная Беатриса десять лет тому назад — вы будете столь же беспомощны, как и любая другая женщина, — Амария отпустила прядь волос и стояла, водя гребнем по ладони. — Возможно, мои слова будут вам неприятны, но у вас нет другого выхода, кроме как поскорее снова выйти замуж.

— И с кем же, по-твоему, я должна пойти под венец? Кажется, ты уже все спланировала, Амария. Поспешность при планировании, позволь мне заметить, свидетельствует о способности недооценивать трудности.

Амария впервые за все утро улыбнулась:

— Я знаю такого человека, миледи. И вам он, я думаю, тоже знаком.

— Ну что ж, назови его! — взглянула Альенора в зеркале своими бирюзовыми глазами в глубоко запавшие серые глаза Амарии.

— Генри Плантагенет, герцог Нормандский, — ответила Амария, заметив, как опустились веки Альеноры и легкая краска проступила на шее и поползла вверх, чтобы слиться с чистым розовым цветом лица. Затем, всего с секундным опозданием, она рассмеялась.

— Амария, если молодой человек не прибавил себе лишних лет, то ему всего восемнадцать годков!

— И что из этого? Последние пятнадцать лет прошли для вас бесследно. Мы как-то недавно между собой говорили, что вы выглядите сейчас не старше, чем когда уезжали из Аквитании. А молодой человек — настоящий мужчина, несмотря на юный возраст. Мужественнее, если хотите знать, чем его отец. Вы, конечно же, заметили, когда они оба посетили французский двор, как Генри в разговоре всегда брал на себя ведущую роль и как отец, прежде чем ответить, взглядом спрашивал совета у сына. Это не могло ускользнуть от вашего внимания. — В первую очередь мне бросилось в глаза необыкновенное сходство с кем-то, кого я знала много лет назад… с кем-то, кого я очень любила… — Альенора задумалась, вспоминая первую невинную любовь, затем встрепенулась и проговорила: — Заканчивай расчесывать волосы, Амария, иначе мы пропустим самое хорошее время дня.

— Вам не мешает поразмышлять над тем, что я сказала, — не отступала Амария. — Замужем за ним вы будете как за каменной стеной. И он обожает вас, я видела.

— Даже если так, брак между нами почти невозможен. Если бы подобная мысль когда-нибудь и мелькнула у него в голове — хотя я в этом сильно сомневаюсь, — он ее безусловно отбросил бы. Против брака стал бы возражать король Франции, а ведь при всей мощи Плантагенетов они владеют Бретанью и Анжу милостью французской короны.

— Ну, я не утверждала, что это должно произойти завтра или послезавтра. По общему мнению, молодой герцог однажды станет королем Англии и тогда будет независимым от короля Франции. Не забывайте о Генри, миледи, а пока избегайте риска оказаться перед алтарем против своего желания. — Амария взглянула в окно. — Сегодня ничего не выйдет из прогулки: собирается гроза.

— Напрасно радуешься, — заметила Альенора.

Пока Амария укладывала волосы, закалывая их серебряными и янтарными шпильками, в комнате потемнело, С готовой прической Альенора подошла к окну. Черно-лиловая туча закрыла солнце, но из-под нижней ее кромки пробивались интенсивные мертвенно-бледные лучи, освещавшие внутренний двор замка, подъемный мост, соединявший замок с городом и крыши ближайших домов. Картина казалась нереальной, напоминала какую-то сцену из кошмарного сна.

Внезапно Альенора увидела, что у дальнего конца подъемного моста остановилась группа всадников, потом от нее отделился человек и продолжил путь один. На середине моста он на какой-то момент задержался, окидывая заносчивым оценивающим взглядом замок.

У нее перехватило дыхание; она узнала крепко сбитую, широкоплечую и длинноногую фигуру, высокомерно вскинутую голову, рыжие волосы, выбивавшиеся из-под шляпы, на которой красовался пучок дрока, давшего династии Плантагенетов ее фамилию. Не успела она сказать, что он не осмелится приехать, как он уже явился, точно с таким же видом, с каким прибыл в свое время к Людовику VII, чтобы заверить его — надменно и с опозданием — в своей лояльности. И он выглядел таким молодым, таким красивым и таким мужественным. Альенора тогда не сводила с него глаз и думала: «Конечно, он нравится мне, такого сына мне следовало бы иметь». Когда он высказывал свои короткие прямолинейные суждения, его голос напомнил ей о Ришаре де Во, и она вообразила, что именно в этом секрет его привлекательности.

Теперь, смотря сверху из окна, Альенора ясно сознавала, что ни одна из названных причин не соответствовала истине.

Внезапно, задыхаясь от волнения, она отвернулась от окна и скомандовала:

— Амария, быстро! Мое лучшее платье. Он приехал!

— Плантагенет? Ну и ну, легок на помине.

Амария кинулась к большому сундуку, где лежали платья, привезенные Альенорой из Парижа, побрызганные духами лаванды и розмарина. Как только она приподняла крышку, сверкнула ослепительная молния и тут же раздался оглушительный треск, будто тысяча таранов одновременно ударили в небесные врата.

— Он приехал вместе с грозой, — с трудом выговорила побелевшими губами Амария. — О, какое предзнаменование, миледи! Какое предзнаменование!

Альенора поспешно схватила платье и стала его расправлять.

— Не стой здесь как истукан, Амария. Беги и скажи им — де Ранкону и остальным, — чтобы оказали ему официальный прием, предложили угощения и провели в приемную. Пришли ко мне Сибиллу, затем передай всем моим дамам самые лучшие наряды… и побыстрее.

Генри Плантагенет, герцог Нормандский, законный наследник графства Анжуйского и в глазах многих правомочный претендент на английский королевский престол, гордился своей простотой и прямолинейностью. Выросший в седле и в охотничьих угодьях, воспитанный в суровой школе войны, он не любил тратить время на разного рода «глупости и придворные церемонии». У себя дома он был так же доступен, как любой фермер или лавочник. Всякий, пришедший по делу, коротко излагал существо проблемы, получал столь же короткое указание и отпускался. Сегодня он прибыл сам просить об аудиенции. Спешившись и громким твердым голосом заявив о своем желании переговорить с глазу на глаз с герцогиней Аквитанской, Генри серьезно рассчитывал, что его без промедления проводят к ней и оставят одних, чтобы он мог сообщить о цели своего приезда. Однако, оказавшись в тесной приемной в окружении нескольких аристократов и рыцарей, которых Альеноре удалось за десять дней собрать вокруг себя, он начал чувствовать себя не совсем в своей тарелке. Эти аквитанцы — порой веселые и беззаботные — обладали особым талантом в соблюдении всяких этикетов и ритуалов. Ему припомнилось, что много лет назад, еще при старом герцоге, этот двор считался колыбелью рыцарского духа, который предполагал кодекс чести для мужчин и галантное отношение к женщинам. При дворе старого герцога существовало даже своего рода учебное заведение, так называемая «школа любви», где молодых рыцарей обучали правилам обращения с дамами: как забавлять их изысканной речью, приятной музыкой, веселой песней. Занятия проводились по тщательно разработанной специальной программе и представляли собой что-то похожее на спектакль со множеством участников. До сих пор Генри отметал все это как величайшую бессмыслицу, как бесполезную трату времени. Но теперь он не был так уверен… Стоя в приемной и похлопывая себя перчаткой по ноге, он уже не испытывал прежнего удовольствия от мысли, что он простой и прямолинейный человек.