Глава 7

После длительного путешествия по жаре в тряском паланкине, после пыли, мух и постоянной жажды Иерусалим показался желанным прибежищем. Обилие воды восхищало Альенору, романтически воспринимавшую славную историю древнего города. Задолго до Рождества Христова Иерусалим заняли римляне, соорудившие превосходные акведуки, которые обеспечивали водой жилые дома, великолепные общественные бани, городские фонтаны. Взирая на огромный город, Иисус Христос заявил, что настанет время, когда в нем не останется камня на камне. И в седьмом столетии новой эры Иерусалим был взят приступом и разграблен, и его жителям вновь пришлось пить воду из естественных источников с древними названиями — «Родник Давида», «Ключ Соломона». Прошло много лет, и сюда вторглись сарацины. Они принесли с собой практическую сметку, подарили миру математические символы и распространили среди населения мусульманскую ритуальную приверженность чистоте тела, которая заставляет правоверных даже в песках пустыни перед молитвой совершать символический обряд омовения рук и ног. Сарацины сразу же по достоинству оценили важное значение старых разрушенных римских акведуков и вновь восстановили их. Занявшие Иерусалим христиане унаследовали водонапорную систему, и к моменту прибытия Альеноры это был город поющих фонтанов.

Таким он навсегда сохранился в памяти Альеноры, быть может, еще и потому, что очень знаменательная в ее жизни беседа произошла в общественной бане, где три фонтана посылали свои переливающие цветами радуги звенящие струи в широкий бассейн. Альенора купалась с Мелисандой, вдовой Фулке, христианского короля Иерусалима, и матерью малолетнего наследника королевского престола Болдуина. Отец Мелисанды был крестоносцем, мать — сарацинка. Таким образом, в ее жилах текла смешанная кровь, но никто не думал об этом, вероятно, даже король Франции, ибо Мелисанда была женщина выдающихся достоинств и очень проницательная, умеющая заглянуть глубоко в человеческую душу.

В обстановке возбуждения и радости, вызванных прибытием в священный город Иерусалим, были преданы забвению прежние разногласия. Рыдая от переполнявших его чувств, Людовик VII вывел Альенору под руку из паланкина, будто она находилась в нем не как пленница, а исключительно по соображениям личного комфорта. И толпы людей, встретивших их у Яффских ворот, громко приветствовали королевскую чету восторженными возгласами. Внезапно Альенору охватило сильное волнение — ведь она наконец-то ступала по Священной земле. Последующие дни были в основном посвящены осмотру знаменательных мест: Гроба Господня, развалин храма Соломона, дворца Понтия Пилата, где он вынес приговор Иисусу Христу и омыл свои руки, холма Голгофы, на котором был распят Иисус Христос.

Всякие споры и даже серьезные противоречия казались такими ничтожными здесь, где от самих камней веяло священной историей. С точки зрения Альеноры, у Мелисанды не было никакой веской причины во время купания внезапно заявить:

— У вас не все в порядке, Альенора? Луи очень хороший человек, но с ним вы несчастливы! Я правильно поняла?

— В данный момент, — ответила Альенора, тщательно подбирая слова, — между нами нет гармонии. Я была на стороне тех, кто полагал, что целесообразнее выступить против Эдессы.

Мелисанда рассмеялась, захлебнулась, закашлялась и с трудом выдавила:

— И это все? — и снова рассмеялась. — Вы хотите сказать, что спорите с мужем по поводу того, куда должны идти войска? О эти женщины с Запада! Какие вы потешные. Военные вопросы — для мужчин, моя дорогая, у женщин — свои чисто женские заботы.

И это говорила женщина, которая после смерти мужа управляла государством — и довольно искусно — в качестве королевы-регентши за своего юного сына; Альенора напомнила ей об этом, и Мелисанда ответила:

— Но это совсем другое дело. У нас есть поговорка: «С рождением сына женщина достигает совершеннолетия». И в ней, как и во многих старых поговорках, содержится истина. Подождите, моя милая. Покачав однажды ногой колыбель с сыном Луи, вы убедитесь, что и к вашим словам станут больше прислушиваться. Однако тогда вы уже не будете толковать об армиях! Вы удивитесь, но это так. Невысказанные мысли вы сохраните в голове и в сердце, и если, не дай Бог, вы станете, как и я, вдовой, у вас не хватит мудрости.

«Типичная речь восточной женщины, — подумала Альенора. — На Востоке женщина ценится только как мать сыновей. Но был ли западный мир лучше… если взглянуть честно?»

И она упрямо заявила:

— И тем не менее я была права относительно Эдессы. Многие мужчины думали точно так же. И тот факт, что меня силой усадили в паланкин и притащили в Иерусалим против моей воли, заставив моих аквитанцев следовать за мной, нисколько не доказывает правоту Луи. Ему хотелось посетить Иерусалим, но он мог прийти сюда паломником позже. За недели, потраченные впустую на переход в город, где правят христиане и которому ничто не угрожает, сарацины существенно укрепили свои позиции.

— Не нам решать, — сказала Мелисанда спокойно. — На все Божья воля.

«И снова ее устами говорит Восток, — подумала Альенора. — Хотя ей следовало сказать: «На все воля Аллаха». Ведь именно он учит покорности и фатализму. А Бог, христианский Бог, наделил человека разумом и рассудком с тем, чтобы человек ими пользовался. Именно в этом вся разница». Людовик VII, по мнению Альеноры, не воспользовался ни тем, ни другим, а потому его крестовый поход был обречен на неудачу.

Все так и вышло. После долгих проволочек было решено атаковать Дамаск — крупный торговый центр, где сходились дороги, соединявшие важные опорные пункты сарацин, расположенные в Египте, а также в Багдаде. И вот христианское войско выступило в поход, таща с собой штурмовые лестницы, машины для метания камней, стенобитные орудия. Но жителей Дамаска предупредили. Готовясь к осаде, они вновь открыли и очистили все старые городские колодцы — некоторыми не пользовались уже многие годы, — наполнили водой все имеющиеся сосуды.

Затем они вышли за городские стены и собрали в окрестных садах, огородах и на полях все, что могло служить пищей для людей или животных. После этого они разрушили свои акведуки, уничтожили возведенную многими поколениями людей сложную ирригационную систему, орошавшую отвоеванные у пустыни плодородные земли, отравили или завалили разным хламом колодцы. Потом они заперли городские ворота, ввели водный рацион и стали ждать.

Подошедшая с развевающимися знаменами христианская армия была вынуждена стать лагерем в пустыне, вдали от источников воды, не считая те, которые находились в самом осажденном городе.

Оказавшись в тяжелом положении, крестоносцы устремились на первый штурм с яростью отчаяния. Нужно было или немедленно взять город, или отойти, иначе всем грозила ужасная смерть от голода и жажды. В какой-то момент король Франции, отважно бросившись в самую гущу схватки, почти пробил брешь в одной из стен, но в этот момент раздался крик — откуда он возник, никто не знал, — что с противоположной стороны города уже образовался пролом и требуется помощь отрядов короля, чтобы развить успех. Но на другой стороне никакого пролома не было. Когда же король вернулся на прежнее место, то увидел, что защитники города успели заделать первоначальную брешь и дополнительно укрепить стену.

Скоро люди и лошади начали страдать, а потом и умирать от жажды, и ничего не оставалось, как поспешно отойти в долину Иордан.

Здесь опять с особым ожесточением вспыхнули ссоры между баронами Иерусалима, сеньорами Франции, знатью Священной Римской империи и рыцарями Аквитании. Ложный клич обсуждался снова и снова, и вину возлагали то на одних, то на других. Немецкий император заявил, что поклялся сразиться с сарацинами. Клятву он, мол, выполнил и теперь может со спокойной совестью отправиться домой.

Неудача горько разочаровала Людовика VII. Он продолжал сидеть в Иерусалиме, надеясь, вопреки здравому смыслу, что все-таки подвернется случай возобновить войну, что какое-нибудь чудо спасет крестовый поход. Надежды не сбылись, ссоры не утихали. Другие сарацинские города, воодушевленные примером Дамаска, готовились использовать те же самые приемы защиты при первых же признаках угрозы нападения. С наступлением жаркого восточного лета всякие мысли о военной кампании пришлось волей-неволей отложить до следующего года.

Людовик остался на Пасху в священном городе и пережил незабываемые минуты, слушая возглас священника: «Христос воскресе!» — прозвучавший под сводами прелестной церковки, возведенной на том самом месте, где совершилось подлинное воскрешение. После этого он был готов вернуться во Францию.

Альенора уехала вместе с ним, было не время говорить о разводе. Чтобы покинуть человека, до такой степени подавленного неудачей, нужно было обладать куда более жестоким, чем у нее, характером. Она решила еще раз попытаться наладить совместную жизнь. Ей вспоминались слова Мелисанды: «С рождением сына женщина достигает совершеннолетия». Возможно, следующий ребенок будет мальчик. Все еще может устроиться к лучшему.

Глава 8

И снова наступила зима — такая зима, которая редко бывала в этом северном городе и которая затем в течение более чем столетия служила своеобразным мерилом суровости. От старых людей можно было часто услышать: «Ах, это ничто в сравнении с зимой 1149 года». А дети порой просили: «Расскажи нам о зиме, когда река замерзла». Все мельницы остановились, колеса вмерзли в лед, сковавший реки. Бездельничали и могильщики: земля сделалась твердой как камень и не принимала покойников.

И в этот заледеневший, неприветливый мир Альенора родила своего второго ребенка — принцессу Аликс. Теперь Альенора уже не говорила ободряющих слов относительно следующего раза и сыновей, которых напророчил вещун. Она видела, как Луи, выслушав сообщение о младенце, постоял какой-то момент, потирая замерзшие руки, а затем молча удалился. И она поняла, что вновь потерпела неудачу.