— Сравнительно неплохо.

— Тогда посмотрите внимательно на мою схему и скажите: где угроза нападения сарацин сильнее? В Антиохии или в Иерусалиме?

Вопрос представлялся настолько очевидным, что Альенора, опасаясь какой-то ловушки, заколебалась. В конце концов она сказала:

— Разумеется, в Антиохии.

— А теперь ответьте мне. Если бы вы захотели нанести сарацинам поражение, где бы вы ударили? Исходите из расстановки сил, как указано на моей схеме.

И вновь заколебалась она, потому что ответ напрашивался сам собой.

— Я бы нанесла удар по Эдессе всеми имеющимися силами, одновременно прикрывая Антиохию. Здесь я оставила бы отряд легкой конницы, чтобы перехватить сарацин, спешащих на помощь Эдессе с юга, или остановить тех, кто попытался бы прорваться из осажденного города в южном направлении.

Какой-то момент Раймонд молча глядел на линии на песке, и у Альеноры на лице проступила краска. Видимо, она все-таки поставила себя в глупое положение! Но каков тогда правильный ответ?

Но неожиданно Раймонд обнял ее за плечи и быстро поцеловал в обе щеки.

— Милая вы моя, голубушка-племянница, — проговорил он, — достойная дочь своего отца! Конечно же, только так, и не иначе, следует действовать.

Вновь обретя уверенность, Альенора могла позволить себе скромно заметить:

— Только слепой не увидел бы очевидное.

— Именно таким слепцом является ваш муж, дорогая! — нахмурился Раймонд. — Если вы не удержите его, он полон решимости маршировать прямиком в Иерусалим.

— Но ради всего святого — почему?

— По ряду причин. Во-первых, потому, что выступить против Эдессы предложил я. Во-вторых, потому, что взятие Эдессы укрепит безопасность Антиохии, а король не одобряет здешних нравов. И в-третьих, потому, что по его твердому убеждению Иерусалим — святой город: без единого грешника, без потомков от смешанных браков христиан и сарацинских женщин, без ростовщиков и пьяниц. Он был в самом деле страшно удивлен, когда я ему сказал, что Иерусалим ничем не отличается от Антиохии, Тира, Сидона; что, пожалуй, он лишь немного больше и порочнее.

— А Иерусалиму действительно угрожает опасность?

— В данный момент — нет. Со взятием Эдессы значительно укрепится христианское господство здесь, на севере, и тогда вообще исчезнет всякая угроза Иерусалиму. Но никакие доводы и аргументы не в состоянии убедить короля.

— Ну что ж, в таком случае я должна попробовать убедить его. Но не словами, дядя Раймонд. Он уже давно решил не слушать моих советов в серьезных делах. Аббат Бернар и капеллан Одо сумели внушить ему, что любые мои рассуждения или лишены всякого смысла, или содержат в себе какой-то подвох. Мне это точно известно. Думается, они заставили его заучить правило: «Будь с королевой любезен, но не доверяй ей». Но там, где доводы бессильны, порой помогают, во всяком случае с Луи, непосредственные действия. Мое участие в крестовом походе есть результат не разговоров, а конкретного поступка. Именно этот метод я намерена использовать и на сей раз.

— Какой метод?

— Я не пойду с армией Людовика VII на Иерусалим, а вместе с вашими отрядами поведу рыцарей Аквитании и Пуату на Эдессу. Они поймут разумность ваших планов, и, честно говоря, я не верю, чтобы Людовик VII рискнул двинуться в сторону Иерусалима без поддержки моих воинов.

— Мне кажется, уже угроза подобной акции с вашей стороны заставит его образумиться, — заметил Раймонд, чрезвычайно довольный тем, как повернулись дела. — Но имейте в виду, что это ухудшит ваши отношения с мужем, разъединит вас.

— И без того существует множество людей, постоянно заботящихся о том, чтобы вбить клин между нами, — проговорила Альенора с горечью. — Если бы нам не мешали, мы, пожалуй, неплохо ужились бы друг с другом или, по крайней мере, наши отношения сложились бы не хуже, чем у большинства людей. Луи добрый и мягкий по натуре человек и когда-то испытывал ко мне нежные чувства. Я со своей стороны тоже прониклась любовью к нему, вышла за него замуж и держу данное перед алтарем слово. Но не это теперь имеет значение. Главное сейчас — крестовый поход. Нельзя рисковать успехом предприятия, которое уже стоило больших человеческих жертв и финансовых затрат, только потому, что Людовику VII не по душе вы сами, ваш город или ваши планы. — Поднявшись, Альенора стряхнула песок с одежды и рук. — Сейчас мы вернемся во дворец, и я сразу же сообщу Луи о своем решении.

Беседа, которая состоялась вскоре, протекала в обычном русле. Людовик был вежлив и упрям, Альенора — рассудительна и настойчива. Людовик стал укорять ее, обвиняя в том, что она, дескать, переметнулась на сторону герцога, так как одобряет его легкомысленный образ жизни. Альенора возразила, что, насколько ей известно, Раймонд и Людовик VII принадлежали к одной и той же стороне. Король попытался прибегнуть к излюбленной успокоительно-пренебрежительной отговорке — мол, подобные проблемы выше женского ума, и их решение лучше оставить мужчинам. Здесь Альенора вышла из себя и, с силой хлопнув ладонью по карте, лежащей между ними на столе, сказала:

— Как я понимаю, вы преднамеренно закрываете глаза на правду. Когда у вас начинает гноиться палец на ноге и возникает опасность заражения крови, разве вы отрезаете себе ухо? Что угрожает Иерусалиму в данный момент? Абсолютно ничего. Сарацины захватили Эдессу и с каждым днем сильнее укрепляют свои позиции. Если их не выбить к следующему году, они завладеют Антиохией. Разве вы не видите, что необходимо начинать с главного…

— Я вижу, — ответил Людовик VII, рассердившись, — что вы затвердили, как попугай, слова, вложенные в ваши уста герцогом.

— Мне было достаточно взглянуть на карту, прежде чем герцог вообще начал говорить, — заявила Альенора в сердцах. — И я скажу вам, Луи, если вы бросите Эдессу на произвол судьбы и все-таки двинетесь в Иерусалим, то я с вами не пойду.

— Сударыня, вы отправитесь в Иерусалим, даже если бы мне пришлось тащить вас силой. Вы — моя жена!

— Попробуйте принудить меня, и я перестану быть вашей женой, Людовик Капетинг. Я разведусь с вами.

В пылу полемики вырвались страшные, незабываемые слова, за которыми последовало мучительное молчание. Затем ледяным тоном король спросил:

— И каким же образом вы думаете это осуществить?

— Придется обратить внимание папы римского на одну маленькую, но важную деталь, которой все молча согласились не придавать значения, — на тот факт, что мы четвероюродные брат и сестра и, следовательно, подпадаем под правило, запрещающее браки между родственниками. Не так давно вы сами запретили два брака между еще более отдаленными родственниками, чем мы. В тех случаях вам было выгодно вспомнить о предписаниях церкви, как было выгодно забыть о них, когда вы пожелали жениться на мне, на мне и моем герцогстве!

Одо, который до тех пор с видимым удовольствием следил за разговором, подтверждавшим многое из того, что он ранее говорил о королеве, теперь почувствовал, что дело зашло слишком далеко.

— Королева сама не своя, — заметил он. — Это от внезапно наступившей жаркой погоды. Она ездила верхом по солнцепеку. Я позову ее придворных дам.

Когда Альенора, все еще взбешенная, удалилась в свои покои, Одо сказал:

— Не принимайте близко к сердцу, ваше величество: болтовня капризного ребенка, и больше ничего. Герцог, вероятно, пообещал ей показать что-то особенно приятное в Эдессе, а потому ей непременно захотелось туда. — Глаза монаха хитро прищурились. — Тем не менее предположение, что она страдает от перегрева, внушили нам сами Небеса. Оно при необходимости может служить нам оправданием, если потребуется нести ее в закрытом паланкине.

— Молю Бога, чтобы до этого не дошло, — проговорил Людовик VII, уже пожалевший о своей угрозе.

Не прошло и недели, как король понял, что его вновь ожидает разочарование. Раймонд наотрез отказался отступить от тщательно разработанного плана нападения на Эдессу, и Альенора упорно держалась своего решения — идти вместе с ним. Спор, разгоревшийся среди высших военачальников крестового похода, быстро распространился; солдаты Антиохии и Франции уже открыто ссорились на улицах, а проходившие мимо аквитанцы присоединялись то к одной, то к другой стороне, в зависимости отличных симпатий. В конце концов Раймонд понял, что переубеждать Людовика VII совершенно бесполезно, и в ярости он не скупился на оскорбительные слова, которые произносил так же безудержно, как и прежде оказывал гостеприимство.

— Если вы собрались в Иерусалим, — кричал он, — то, пожалуйста, уходите! Вы пришли сюда со своей голодной ордой, чтобы помочь защищать этот город от неверных. Как союзников я кормил вас и предоставил вам жилье, но я не могу себе позволить содержать кучу бездельников, намеревающихся совершить приятную прогулку в Иерусалим!

— Мы уйдем сегодня, — ответил король, а когда Раймонд, резко повернувшись на каблуках, вышел, послал пажа к королеве с просьбой явиться в комнату для совещаний. Он хотел еще раз попытаться уговорить ее. Однако Альенора, убежденная в собственной правоте, не уступила.

Этим вечером, когда с минарета мечети, наводившей такой ужас на Людовика VII, прозвучал призыв муллы на молитву, спешно собранное войско крестоносцев начало вытягиваться через южные городские ворота на дорогу, ведущую в Иерусалим. В середине боевых порядков под охраной суровых французских рыцарей несли в закрытом паланкине разгневанную, беспомощную женщину. На безопасном расстоянии знаменосец держал высоко знамя Аквитании, и за ним следовали верные, но сбитые с толку воины Аквитании и Пуату. Они поклялись всюду следовать за своей герцогиней, и вот она была здесь в паланкине, и они держались за ней, не зная, что заставило ее внезапно изменить первоначальный план.

То был момент триумфа Людовика VII — триумфа, который ему еще очень дорого обойдется. Он прибег к насилию, а Альенора была женщиной, которая умела держать слово и выполнять угрозы.