С наступлением вечера по лондонским улицам, заполненным толпами веселящихся людей, подогретых бесплатным элем, прошла большая, более сотни человек, группа переодетых актеров, выдававших себя за рыцарей и оруженосцев, кардиналов и папских легатов, которые, резвясь и беснуясь, размахивали факелами, отбрасывавшими причудливые тени. Это была шумная пирушка, которую не забудут еще долго. Оттуда вся эта чрезвычайно шумная ватага актеров по моему личному приглашению направилась в Кеннингтон, где всех нас, включая славное семейство королевских дядьев Ричарда и самых влиятельных магнатов страны, уже ждали.

Это был дальновидно продуманный вечер, наполненный смехом и весельем. Ричард, получив в подарок от ряженого в кричащие пурпурные с золотом одежды императора шулерские игральные кости, вдохновенно бросал их на кусок черного шелка и раз за разом выигрывал вполне настоящие золотые вещи, визжа от детского восторга и ничего не подозревая об обмане. По моему приказу, но от имени Ричарда, всем лицедеям были розданы золотые кольца, а сопровождавшей их толпе – бесплатный эль. Под веселую музыку танцевали все: и лорды, и простолюдины, и даже королевские дядья моего сына, поддавшиеся беззаботной хмельной атмосфере. Я была удовлетворена сверх всякой меры, и это ощущение не омрачалось даже немалым количеством денег и разных хитроумных уловок, потребовавшихся для постановки такого красивого действа. Оно того стоило, и я готова была вытерпеть и вонь от немытых тел, и жирную копоть факелов, от которой местами потемнели стены прекрасного Кеннингтонского дворца, построенного Недом.

– Умна. – У моего плеча стоял Ланкастер, запыхавшийся, с влажными от пляски волосами. Он сразу понял, кто стоял за этим представлением. – Ричард Счастливчик, Ричард Необычайно Щедрый. Ты достойна высших похвал.

– А что, нет? – Я продолжала наблюдать за толпой, улавливая малейшие нюансы смены настроений.

– Это твои кости?

– Нет, они принадлежали Неду. Опережая твой следующий вопрос, хочу сразу сказать, что выигранные золотые украшения настоящие и обеспечены мной. Актерам это стоило только их согласия.

– Мне кажется, я узнал нож с драгоценными камнями на рукояти, который выиграл Ричард. Это я подарил его Неду много-много лет тому назад. – Он рассмеялся, возможно признавая мои амбиции не менее сильными, чем его собственные. – Но для твоего сына ничего не жалко, верно?

– Верно. Ничего.

Я перевела взгляд туда, где Ричард продолжал танцевать в процессии с кардиналом и горсткой неряшливых рыцарей с бутафорским оружием. Именно этого я и хотела для своего сына. Оставив Ланкастера, я проследила, чтобы чаши были вновь наполнены, и увела Ричарда с собой, потому что он устал и мне хотелось, чтобы он был рядом со мной. Его светлые волосы блестели от пота, а глаза сияли от восхищения, которое он читал на лицах людей. Просто идеальный принц, которого будет любить народ; король, которому обязательно улыбнется фортуна, – даже если для этого фортуну придется хорошенько лягнуть ногой в щиколотку.

В другом конце комнаты Ланкастер принимал очередной кубок вина. Я думала о том, как мне поговорить с ним. Но нет, не сейчас. Здесь не место и не время, однако сделать это нужно уже скоро. Жизнь короля явно подходила к своему завершению. И я должна быть терпелива в период ожидания его кончины.

Я ничего не пила. И мое восприятие событий того вечера ничем не было искажено.


Время для осуществления моих планов наступило позже, в феврале, когда я меньше всего ожидала этого, причем все это произошло обескураживающим и захватывающим образом, что в очередной раз напомнило мне, насколько все мы уязвимы в этом мире. Поздно вечером, когда священник на вечернем богослужении уже благословил нас ко сну, к нам в Кеннингтон пожаловал нежданный гость. После короткого разговора со мной и моего согласия мой камергер провел ко мне Ланкастера, мокрого, взъерошенного, злого, который, прямиком войдя в мои личные покои, тут же резким жестом удалил оттуда всех моих женщин, даже не спросив на это моего разрешения.

Я не возражала. Было ясно, что события в городе, вести из которого доходили до нас ежедневно, докатились до критической ситуации. Вооружившись всем своим терпением, я ждала, пока он расхаживал по комнате, сбрасывая на ходу свой плащ с изящно сложенным капюшоном и оставляя за собой на полу капли дождя, и одновременно оценивала его настроение – он был мрачнее тучи.

– Не говори ничего, пока не выпьешь вот это, – наконец сказала я.

Поднявшись со своего стула, я налила ему вина, которое он выпил одним большим глотком, после чего села обратно и дождалась, когда он осушит и второй кубок.

И тогда в тишине моей комнаты он принялся рассказывать короткими, рублеными фразами, как будто со злостью выплевывая подробности происшедшего. Он ужинал с друзьями на частном приеме в доме одного из верных сторонников могущественного клана Перси, когда им сообщили о приближающейся толпе, которая хотела отомстить Перси и Ланкастерам за их посягательства на свободы парламента, церкви и городских жителей.

– И это тебя удивило? – спросила я преднамеренно спокойным тоном.

Потому что к этому времени я уже взяла себе за правило держаться в курсе всего, что происходит в городе. Почему невозможно доверять ни одному мужчине в том, чтобы он вел себя благоразумно? Ланкастер демонстративно подбросил яркий факел в уже разгорающийся костер обидчивости парламентариев и священников. И это вызвало настоящий пожар. Я злилась на него, хотя и признавала, что сама ничуть не удивлена его поступками. Когда он выходил из себя, то редко следил за своими словами. Я допускала, что он был холериком по темпераменту, человеком, чьи манеры по их надменной высокомерности могли уступить только манерам его старшего брата Неда, но все равно это было непростительно.

Взывая к своим сторонникам, Ланкастер распространялся насчет того, чтобы отменить или игнорировать всю предыдущую законодательную деятельность «хорошего парламента», и даже предлагал, по каким-то своим альтруистическим соображениям, находящимся вне моего понимания, восстановить положение при дворе Алисы Перрерс как постоянной компаньонки короля. Спикер, возглавлявший не желавшую молчать оппозицию, был арестован и заменен ставленником Ланкастера, что обеспечило незамедлительное поступление значительной суммы налогов в пользу короны, которую отрядил новый парламент. Очень многим не нравился такой контроль со стороны Ланкастера – слишком уж деспотичным и неразборчивым он был в смысле средств достижения цели. Поэтому у него осталось мало друзей, когда он усилил свое личное королевское влияние и начал всячески гнобить парламент, отрицая, что тому вообще принадлежит какая-то власть в этой стране.

Не самая мудрая политика, учитывая, что именно парламент контролировал сбор налогов для короны, все больше погружавшейся в долги.

И как будто этого было недостаточно, антагонизм усилился еще больше за счет конфликта с церковниками. Почему Ланкастер решил поддержать этого радикально настроенного богослова Джона Уиклифа, да еще так открыто и яростно? Я, возможно, тоже испытывала симпатию к этому человеку, но порой принципы должны быть подчинены соображениям целесообразности. Тем не менее, когда собравшаяся в августе Ассамблея Церкви выступила против Джона Уиклифа, призвав его прекратить распространять взгляды, подрывающие могущество и благосостояние духовенства, и явиться перед их собранием, чтобы ответить на обвинения в ереси, что в это время сделал Ланкастер? Ничего особенного: просто ворвался в собор Святого Павла, дабы спасти своего протеже от расправы толпы, а потом еще пригрозил стащить епископа Лондонского с его престола за волосы. И все духовенство тут же дружно ополчилось против него, как прежде это сделал парламент.

– Мне не оставалось ничего другого, кроме как просто удрать, – заявил мне теперь Ланкастер, предпочитая не обращать внимания на циничное выражение моего лица. – Это их бесчестие, как они его называют, привело их просто в бешенство, ни о каком примирении не могло быть и речи. К тому же кто-то пустил слух, что я собираюсь отрубить голову этому проклятому епископу. У меня, возможно, и была такая мысль, но только дурак мог бы пойти на такое.

– Тогда как ты не дурак. И поэтому был вполне готов пойти на переговоры с ними.

– Господи! Нет же, нет! Им не добиться от меня примирения. Разъяренная толпа уже угрожала ворваться в Савойский дворец. Ты знала это? Мне удалось найти какую-то вонючую лодку и не менее вонючего лодочника, который и перевез меня на веслах на другой берег Темзы. На голени у меня рана величиной с кулак, не меньше, и при этом мне пришлось отказать себе в целом блюде великолепных устриц, каких я в этом месяце еще не ел. Говорю тебе, Джоанна, бежать от всякого сброда – это тяжелый удар по моей гордости. Чтобы принц королевства вынужден был спасать свою жизнь…

Так вот оно что. Ланкастер оказался в опасности. И поэтому пришел ко мне. Все возможные последствия происшедшего мгновенно возникли у меня в сознании, причем уже сформированными и в завершенном виде – словно Афина, родившаяся из головы Зевса сразу в полном боевом облачении.

Он принялся снова шагать по комнате, и, пока он это делал, на чем свет стоит ругая лондонцев, которые посмели объявить его предателем принципов рыцарства и которые прибили его герб к дверям собора Святого Павла и Вестминстер-холла в оскорбительно перевернутом состоянии, я думала о том, какая великолепная возможность сейчас сама плывет мне в руки. Этот человек был необходим мне в качестве союзника. Если бы я попросила совета у кого-то из своих знакомых, любой бы сразу предупредил меня держаться подальше от Ланкастера с его непомерными амбициями и непредсказуемым нравом. Но я и сама разбиралась в таких вещах. Мне нужно было связать свое будущее с будущим Ланкастера, и сейчас у меня появился блестящий шанс пришить его к себе – и к Ричарду тоже. Оставалось только забросить появившуюся у меня аппетитную наживку, чтобы подцепить эту исключительно важную для меня рыбу.