– Джанет!

Я оглянулась.

– Ты тоже не должна ничего говорить моему отцу.

Я думала сделать это, и он знал о моих намерениях.

– Пообещай мне! Поклянись честью Плантагенетов, которой ты так дорожишь.

Это была просьба, в которой я не могла отказать.

– Обещаю.

Глава шестнадцатая

Год 1376 от Рождества Христова. Кеннингтонский дворец

Я сидела в тишине своей комнаты. Нед умирал не как воин или славный король, а как человек, истощаемый низкой болезнью, – вся его слава была в прошлом, а честолюбивые замыслы оказались не реализованы. Когда-то ликующая Англия шумно восхваляла его доблестные подвиги; теперь же здесь все казалось мрачным и безнадежным, страна была раздроблена и погружена в безысходность – быстро угасающий старый король, умирающий наследник и алчная фаворитка короля.

Я отложила в сторону свой часослов, который взяла, надеясь найти в нем утешение; я злилась на свое бессилие, поскольку в который раз позволила своим мыслям вернуться к другой смерти. Когда умирал Томас, он был далеко от меня. Я не застала его последние часы, не видела отчаянных попыток уцепиться за жизнь, не слышала его воли исповедоваться, пропустила то, как он завещал распорядиться своим имуществом, как хотел напоследок проститься с близкими и друзьями; все то, что делает смертное ложе выдающегося лорда публичным местом, прошло мимо меня. Я узнала обо всем этом позже, когда все было кончено и Томаса уже похоронили. Я жалела, что меня тогда не было рядом, и даже негодовала, что он умер без меня.

Я много слышала о людях, попавших в сети великой любви, которые четко знали не только день, но даже минуту и секунду, когда их возлюбленный сделал свой последний вдох. Я же ничего не почувствовала, когда Томас покидал этот мир. И в тот момент даже не догадывалась, что где-то далеко он прощается с жизнью.

Но если бы я и была там, если бы стояла на коленях у его кровати, я все равно мало что могла бы сделать. Смерть Томаса никак не повлияла на мое положение в обществе и мой ранг, поскольку титул мой принадлежал мне по праву рождения. Наши с ним дети, с гордостью носившие имя своего отца, через меня в любом случае унаследовали бы имущество Томаса и его почет, и тоже по праву. Моя любовь к нему была абсолютна, и все, что мне было нужно, – это просто стать свидетельницей того, как сострадательный Господь забирает его к себе. Но этого не случилось, и я до сих пор испытывала раздражение и досаду.

Тосковал ли Томас по мне в свои последние часы? Долго ли мучился? Понимал ли он, что умирает? Я не знала. Все, что мне досталось тогда, это обычные банальности от священника, старавшегося утешить скорбящую вдову, и от гонца, доставившего то печальное известие. Я же в своем горе больше не хотела ничего обсуждать. А свое утешение искала в том, чтобы помолиться вместе с церковниками о том, что Томас почил с миром и под заботливым оком Господа.

Насколько же отличался от этого уход Неда!

Против него мы отчаянно боролись, потому что пребывали в ожидании и боялись. Я понимала, что вместе с Недом потеряю и ту любовь, которая расцвела за годы, прошедшие с того момента, когда он настоял на нашей свадьбе вопреки добрым советам и всякому здравому смыслу. В этом была большая разница, разъедавшая мне душу. Мое собственное положение как дочери и вдовы Плантагенета оставалось нерушимым, но вот моего сына Ричарда, ребенка-наследника, могли посчитать несостоятельным в этой взрывоопасной атмосфере, когда парламент шумно выступал за свое право говорить и принимать решения, а за границей началась вся эта катастрофа, поскольку Франция вновь обрела силу. Кто захочет иметь на престоле девятилетнего мальчика, когда старый король последует в могилу за своим сыном, что почти наверняка произойдет в течение ближайшего года? Иногда было трудно сказать, кто умрет раньше, король или принц. Король Эдуард угасал прямо у нас на глазах, несмотря на твердую руку Алисы Перрерс, с которой я по необходимости была вынуждена смириться после ее триумфального возвращения ко двору. Игнорируя парламент и все обвинения против нее, она заботилась о короле со всем упорством, которое я не могла в ней отрицать, хоть и презирала ее за неуемное желание прибрать к рукам все, до чего она могла дотянуться.

Тем временем я сражалась за жизнь Неда не с помощью каких-то знаний о лечебных снадобьях и настойках, которыми я не обладала, – эти прозаические задачи я предоставила решать лекарям Неда, – а силой своей воли. Я молилась за него. Я разговаривала с ним. Я не отпускала его, не давала ему уйти. Он прожил всего сорок пять лет – не возраст для человека такого калибра, чтобы умирать от столь уродливой и унизительной болезни. Это было неправильно. И несправедливо.

Я не показывала своей опустошенности и скрывала сострадание, потому что перед лицом Господа Нед не хотел, чтобы его жалели. Вместо этого я сохраняла видимое спокойствие и искренне радовалась возможности находиться рядом с ним; его общество для меня сейчас было бесценно в преддверии долгих лет, которые мне придется провести одной. И мы решили остаться в Кеннингтоне, во дворце, который он построил для себя, а потом обставил для меня в первые месяцы после нашей свадьбы. Он любил Кеннингтон больше всего – даже больше Беркхамстеда. Он примет смерть в своих покоях, окруженный своими домочадцами. Рядом со мной. Рядом с Ричардом.


Мои люди сообщили мне о приезде короля. Было уже довольно поздно, и Нед отдыхал, пока июньский день переходил в волшебный вечер, а умирающее солнце расцвечивало деревья и поверхность воды своими огненными красками. Что такого срочного могло произойти, чтобы подтолкнуть человека преклонного возраста совершить неблизкое путешествие из Лондона и не подождать до утра? Ведь по утрам у принца всегда было больше сил.

Не слишком довольная, я привела в порядок свой наряд, распорядилась, чтобы принесли вина, и спустилась в холл у входа, чтобы оказаться там к появлению гостя. При этом я, скрывая раздражение, надеялась, что он все-таки не привез с собой эту Алису Перрерс. Я приготовилась вести себя с ним холодно и свысока и даже решила не позволить ему навестить его больного сына, но то, что я увидела, сразу заставило меня забыть обиду на то, что король потревожил нас в такое время. За несколько месяцев, которые мы с ним не виделись, Эдуард настолько постарел и сдал, что теперь ему приходилось опираться на руку слуги, чтобы просто подняться по пологим ступенькам дворцовой лестницы.

Я учтиво присела в глубоком реверансе. Он по-прежнему был моим королем и моим кузеном.

– Добро пожаловать, милорд.

Эдуард растерянно взглянул на меня, а затем под бдительным присмотром слуги, который неотлучно находился при нем, направился вперед, шаркая ногами по полу, как будто у него не хватало сил переставлять их.

– Милорд. – Я взяла его под руку, жестом отослав слугу, который намеревался это сделать.

Король внимательно посмотрел на меня, словно собираясь с мыслями.

– Мне нужно присесть на минутку.

Я подвела его к стоявшей у стены скамье.

– Что случилось? – спросила я, глядя на него. Лицо его было нездорового серого цвета, еще хуже, чем у принца.

– Это все парламент, – ответил он бесцветным, лишенным интонации голосом, как будто сам не верил в то, что говорит. – До меня дошло, что они добиваются моего низложения.

– Нет! – Я тоже не могла в это поверить. – Они не могут этого сделать. Это клевета, откуда вы узнали такое?

– Об этом рассказал мне один из моих рыцарей. Они поступят со мной так же, как когда-то поступили с моим отцом: просто отберут корону, принадлежащую мне по праву. А еще они ополчились на Алису. Я должен поговорить со своим сыном.

У меня не хватало сострадания на двух столь больных мужчин. Все мои чувства были направлены на принца, который лежал в своих покоях и буквально боролся за каждый новый вдох, и тем не менее человек, который поддержал меня в свое время, который взял меня на воспитание к себе, когда моя семья была в опале, заслуживал большего. В те минуты я просто испугалась за него. Это был уже не тот великий лидер, который вел Англию за собой к победам и славе, который занимался строительством для своей семьи и будущего страны. Куда подевалось его прошлое величие? Передо мной был старик, который боялся бесчестия больше, чем смерти. Я сделала знак, чтобы ему подали вина, и подождала, пока взгляд его станет более ясным и щеки немного порозовеют.

– Чем я могу помочь?

– Где сейчас мой сын? Я хочу видеть его.

– Он в своих покоях. Отдыхает.

– Мне нужно обсудить с ним одно дело.

– Думаю, сегодня не самый подходящий для этого день.

Эдуард посмотрел на меня на удивление проницательным взглядом:

– Он поправляется?

Могла ли я солгать? Могла ли в этот момент его просветления наполнить сердце старика надеждой, чтобы позволить ему поверить в то, что его сын сможет дать ему дельный совет, что он будет бок о бок с ним сражаться против парламента за сохранение короны, если, конечно, его страхи по этому поводу обоснованны?

– Я желаю, чтобы он был со мной.

Но когда голос Эдуарда взвился в не допускающем возражений приказе, как это происходило с ним в предыдущие годы каждый божий день, я не смогла больше прятать от него правду. Король сам все поймет, как только увидит сына. Лучше уж подготовить его к этому, предупредив прямо сейчас. Я нарушила свое обещание, данное Неду, и мягко, но непреклонно, потому что это необходимо было сделать, произнесла:

– Нет, принц не будет с вами. Он больше не сможет встать подле вас, милорд. И для будущих сражений вам нужно будет привлечь других своих сыновей.

Это был самый тяжелый и самый болезненный совет, который я когда-либо давала; я впервые произнесла этот приговор вслух, облекла его в слова, которые, будучи произнесенными в неподвижном воздухе под сводами дворца, уже никогда нельзя будет вернуть назад. Жестоко? Да, наверное, жестоко, но при этом абсолютно необходимо. Мы слишком долго скрывали эту горькую правду. И тем не менее все еще было трудно поверить, что блистательный принц доживает свои последние дни на этой земле.