Любила ли я Томаса Холланда? Подтолкнула ли меня к этому опрометчивому шагу любовь, когда мой разум затмила юношеская одержимость? Достаточно ли я знала о любви, чтобы отдать себя в его руки, когда все вокруг буквально кричало против нас и против него, соблазнившего юную девицу королевской крови? Но меня не соблазняли. Меня не принуждали к этому против моей воли. Я не была упирающейся невестой. Во всем этом я могла винить только себя, и никого другого. Женщины при королевском дворе быстро становятся взрослыми. Я хорошо понимала, что делаю.

Я внимательно смотрела на Пресвятую Деву в ее звездном венце; вырезанное в камне лицо отвечало мне загадочной улыбкой, полной сострадания, как будто я могла найти в ней свой ответ. И я действительно нашла его, хотя на самом деле он давно теплился в моем сердце.

Я любила его. Томас Холланд попросил мое сердце, и я с радостью отдала его ему. Когда же он покинул меня, моему сердцу стало больно и оно беспомощно затрепетало в груди, словно ночная бабочка, рвущаяся к свету и бьющаяся в закрытые ставни.

Это, безусловно, была любовь к человеку, выхватившему меня из ограниченного мирка королевских отпрысков, обращавшемуся ко мне как к женщине, которая может и сама взять на хранение отданное ей сердце рыцаря, даже если он сам никогда бы не смог использовать столь поэтические обороты. Его лицо, его прекрасная фигура пробудили во мне желание. Я с восторгом следила за его искусством, аплодировала его честолюбивым амбициям. Он должен был стать великим рыцарем, знаменитым, как сэр Галахад. Он будет прославлен, он будет увешан наградами, а я буду его женой. Он был мужчиной, бывалым и уверенным в себе, тогда как меня окружали юноши, неопытные и лишенные мужского лоска. Он разжег пламя моих чувств, охватившее меня целиком.

Но этот идеальный плод все же имел червоточину, порожденную подозрением, основанным на моем собственном опыте и предупреждениях моей матери. Может быть, Томаса все-таки привлекало во мне мое королевское происхождение как путь к осуществлению своих амбициозных планов? Если даже Монтегю считали меня завидной невестой, то для Томаса Холланда я должна была быть ценной вдвойне.

Мысль эта была не такой уж бессмысленной. Человек с циничным складом ума или просто по-житейски практичный мог бы сказать, что Томас Холланд, позарившись на богатство, поймал неопытную принцессу, как форель в ручье на лету ловит бабочку поденку. Граф и графиня Солсбери буквально рвались к тому, чтобы заполучить меня для их сына; может быть, и Томас Холланд, демонстрировавший такое же горячее желание связать свою судьбу со мной, тоже руководствовался своекорыстными интересами? Могло ведь быть и так, что за простыми словами, которые он произнес тогда среди королевских соколов, скрывался продуманный план человека, искавшего путь к величию на этой земле через выгодный брак со знатной невестой, который открывал ему многие двери или мог бы их открыть, если бы я досталась ему с благословения нашего короля. Могло быть и так, что Томас Холланд был бы готов жениться на мне, даже если бы я была самой некрасивой принцессой во всей Европе, а не Джоанной Прекрасной. Возможно, я попала в ловушку вопреки своим светлым устремлениям. Если так, то мне следовало избавиться от Томаса, отвергнув его ради Уилла. И позволить своей любви увянуть и умереть, задушив ее горькими обвинениями.

Но я не считала себя пойманной в западню. В своем затруднительном положении я была виновата не меньше, чем Томас.

– Может быть, Томас Холланд просто хитрый мошенник? – спросила я у Девы Марии.

Несмотря на то что ответа не последовало, сама я так не думала. Он казался мне очень порядочным и честным. О чем я действительно думала, покидая Святую Деву в тишине часовни, так это о том, в какую немилость мы с ним попадем перед королем и королевой, когда до них докатится известие о таком скандале.

Путь к мирскому величию через меня оказывался очень сомнительным.

Глава четвертая

И что же теперь? Для тех, кто знал всю правду, вопрос ближайшего будущего был предметом серьезных раздумий.

После того как в маленькой часовне королевы Филиппы схлестнулись противоположные интересы, я не удивилась, что Томас не делал попыток публично объявить меня своей женой. А что ему еще оставалось? Громогласно заявить об этом под барабанный бой, а потом притащить во дворец своего пажа и сквайра, чтобы они под присягой поведали королю о том, что случилось в мае? Могу себе представить эту сцену: опозоренный рыцарь, его покинутая жена и ее невиновный муж втроем стоят перед лицом разгневанного короля, который выставлен дураком, будучи привлеченным в свидетели бракосочетания, не имеющего законной силы.

Поэтому Томас держал рот строго на замке, а поскольку тревожные ветры не волновали спокойной глади дворцовой жизни вот уже несколько месяцев, прошедших с момента возвращения рыцаря, мы все вроде бы вздохнули с облегчением. Мои остававшиеся настороже мать и дядя в итоге пришли к выводу, что Томасу следует просто постепенно раствориться где-то на заднем плане, а вместе с ним позволить раствориться также и небольшому недоразумению с его претензиями на мою руку. Граф Солсбери, вернувшийся в конце концов из плена под честное слово больше никогда не воевать против Франции, ликовал по поводу как своего освобождения, так и того факта, что получил в невестки принцессу из рода Плантагенетов. Мы с Уиллом продолжали вести жизнь, предусмотренную устоявшимися при дворе традициями, тогда как король, счастливый в своем неведении, не видел причин, почему бы ему не продолжать привлекать Томаса к своей царственной груди, поощряя его воспоминания о битвах и ратных подвигах.

Мы все играли отведенные нам роли в состоянии нервного приятия сложившейся ситуации. Никаких сплетен или слухов не было. Ни единого слова, даже шепотом, про ту странную свадьбу в каморке королевского сокольничего в Генте. Прошло уже много месяцев, и в конце концов стало казаться, что ничего этого и не было.

Что же касается нас троих, то Томас оставался молчаливым и отчужденным, я следовала его совету, а Уилл с похвальной беззаботностью, образно говоря, просто спрятал это дело под сукно, решив для себя, что Томас для него опасности больше не представляет.

А как же я? Я наблюдала за Томасом и Уиллом со стороны, став настоящим экспертом по части скрывания своих истинных чувств. К этому времени мне уже трудно было решить, кем они были для меня. Вся эта ситуация была похожа на какой-то сон, в котором я чувствовала приближение черных туч неминуемой бури. Я была уверена только в одном: долго вся эта безмятежность продолжаться не может. В конце концов эти черные тучи обернутся грозой, и тогда всех нас накроет ливнем позора и скандала.

– Я впечатлена, Джоанна. – Моя мать становилась очень обходительной по отношению ко мне, как и графиня Кэтрин. – После свадьбы с Монтегю ты очень повзрослела. Я хвалю тебя.

– Да, мадам.

Мы с ней шли бок о бок позади королевы, по обыкновению направляясь к ранней мессе.

– Все это только к лучшему.

– Конечно, мадам.

Она подозрительно прищурилась, как будто не совсем верила в искренность моей безропотной покорности, а затем добавила:

– Я признаю это неохотно, но у меня есть основания восхищаться и Холландом тоже. – Она слегка кивнула в ту сторону, где Томас стоял в группе рыцарей позади короля, ожидавшего прихода королевы. – У него хватило здравого смысла сообразить, что, если он заговорит, это навредит в первую очередь ему самому.

Ну и мне, разумеется. Для моей репутации такой исход не обещал ничего хорошего.

Но о таких вещах мы с ней не говорили.

Тем временем Томас вернул себе свое положение одного из придворных рыцарей, а поддержка и одобрение короля придали ему дополнительную уверенность в себе. Однако он ничего не забыл. И он, в отличие от моей матери, говорить со мной о таких вещах не стеснялся.

– Я отвоюю вас обратно, – коротко бросил он мне, когда мы вышли после мессы, замолив свои грехи еще на один день, и придворные короля и королевы смешались перед церковью.

Мне не запрещалось разговаривать с ним, чтобы не привлекать этим к себе ненужного внимания. И мы с ним стали весьма искусны по части того, чтобы использовать для наших бесед малейшую представившуюся возможность.

– Каким образом вы можете отвоевать меня? – Я дала ему понести свой молитвенник под предлогом того, что мне нужно поправить заедающую застежку на поясе. – Как мы вообще можем развязать этот узел с законами о браке? Он затянулся уже так сильно, что теперь нам его не распутать.

– На поле боя я никогда не отступал. Не отступлю и теперь, потому что правда на моей стороне.

– Но здесь вам не поле боя, – возразила я. – А положение наше скорее похоже на разгром, полное поражение. Которое потерпели мы все.

– Это не разгром. И не поражение. Я знаю, что делать.

Мне хотелось спросить, что бы это могло быть, но тут я заметила, как в нашу сторону торопливо движется моя мать. Томас, возможно, не утратил своей храбрости, но я быстро покорялась своей судьбе, не видя никаких ухищрений, с помощью которых мне можно было бы уклониться от одного брака, чтобы законно остаться в другом. В эти последние мгновения нашей уединенности я обернулась к нему; он внимательно смотрел на меня, глаза наши встретились, и я уже не могла оторвать от него взгляда. На самом деле я этого и не хотела. Эти несколько коротких секунд произвели на меня шокирующий эффект, заполнив страстным желанием все уголки моего сердца, опустевшего с отъездом Томаса. Мне пришлось призвать всю свою силу воли, чтобы не протянуть к нему руку, не коснуться его или хотя бы слегка не тронуть его за рукав. Это было бы безответственно с моей стороны и пагубно для мифа, в который мы все старались верить. Ох, Томас! Растревоженная такой своей реакцией, я выхватила у него свой молитвенник и отошла в сторону, оставляя свои страхи и желания при себе. До следующего раза…