– Моя мать, мой дядя Уэйк и графиня Солсбери просто заставили всех наших домочадцев поклясться молчать. Но на самом деле обо всем знал только наш священник, так что выполнить это было несложно. – Поколебавшись, я добавила, стараясь сохранить на лице невозмутимое выражение: – Все они надеялись, что вы просто никогда не вернетесь.

– Ваша мать надеялась, что меня нет в живых?

Я промолчала в ответ, и это было красноречивее слов. Томас отпустил рукоять своего меча и взял паузу, чтобы привести в порядок свои мысли и чувства, а мы с Уиллом обменялись взглядами, в которых было больше злости, чем отчаяния.

– Но ваш брак с Монтегю недействителен, Джоанна. – Томас наконец выиграл битву с собственным негодованием и обидой. – С точки зрения закона.

– Нет, все не так, – возразил Уилл, продолжая бросать ему вызов за вызовом. – Это как раз ваше обручение совершенно незаконно.

Томас сжал кулаки, и я, испугавшись, что он все-таки может пустить их в ход, снова встала между ними, в беспомощном отчаянии схватив Уилла за рукав.

– Нет, Уилл, оно законно. И ты это сам прекрасно знаешь. Даже наш священник сразу сказал, что это брак per verba de praesenti и что он вполне легален, даже если это кому-то очень не нравится. И ты не можешь делать вид, что это не так. Все мы просто притворяемся, Уилл.

– Значит, я должен быть благодарен, услышав, что вы признаете это, – сказал Томас. – Так что же мы будем теперь делать, госпожа Джоанна? Вы все-таки Холланд или Монтегю? Будем жить втроем, как соколы в клетке? Будем хранить все в тайне? Или же мы с вами во весь голос объявим о нашей свадьбе и бросим вызов всем, у кого могут возникнуть вопросы?

– Только в том случае, если вы включите в свой маленький план, что мы с вами улетим за море, – заметила я. Во мне просыпалась моя язвительность. Я не собиралась этого говорить, но захлестнувшие меня эмоции сводили на нет все мои усилия сохранять спокойствие. А Томас Холланд оставаться спокойным даже не старался.

– А мне видится более светлое будущее, и я не откажусь от своих честолюбивых притязаний. Послушайте меня, Джоанна. Я не отпущу вас. И я от вас не откажусь. Невзирая даже на короля или графа Солсбери. Вы моя на основании того, что мы с вами обменялись клятвами верности в присутствии свидетелей. И этого уже ничто не изменит.

– Я буду это отрицать, – заявил Уилл.

– Ничего вы отрицать не можете. Это объявление открытой войны. – В голове у него мелькнула еще одна мысль, и он нахмурил брови. – Кстати, а ваш брак был консумирован? – спросил Томас.

Уилл густо покраснел, а я промолчала. Это вызвало у Томаса взрыв недоброго хохота.

– Нет, – признался Уилл. – Но она все равно моя.

– Это мы еще посмотрим! Клянусь Всевышним!

Томас широким шагом покинул часовню. Оставшись одни, мы с Уиллом посмотрели друг на друга.

– Он воспринял это не очень хорошо, – заметил Уилл.

– Верно. А ты ожидал чего-то другого? Ты бросил ему перчатку, и Томас принял твой вызов.

– Мне жаль, что ты дала ему слово, Джоанна. Мне жаль, что ты попала в такое тяжелое положение. Зачем, скажи на милость, ты вообще это делала? Ведь для меня очевидно, что ты не испытываешь к этому человеку каких-то глубоких чувств. Если бы это было иначе, ты не дала бы согласия на брак со мной в самый последний момент. Или же ты просто легкомысленна сверх всякой меры.

Это обвинение ранило меня. Сожалела ли я сама, что сделала это? Здесь, в тишине этой маленькой часовни, я не могла бы дать ответ на этот вопрос. Когда же я никак не отреагировала на его нападки относительно моих мотивов и моего характера, Уилл ушел вслед за Томасом, оставив меня наедине с Девой Марией. Я испытывала ужасное разочарование, и от этого чувства было не уйти. В отчаянии я преклонила колени перед статуей, вероятно надеясь найти утешение в этом. Внезапно сквозь маленькое оконце внутрь пробился луч света и, коснувшись чепца на моей голове, осветил плавающие в неподвижном теплом воздухе пылинки. Я вдруг чихнула.

Вот оно. Я вновь мысленно вернулась в тот день, когда давала Томасу свое обещание. Пережив это снова, я перестала печалиться. Я зажглась восторгом, прекрасным чувством бунтарского протеста и сомнениями, которые переполняли меня в тот день. Это был чудесный момент, яркий и красочный, а присутствующие здесь звуки и запахи пробудили во мне весь набор испытанных ощущений. Я села на пятки, крепко сцепила пальцы рук у себя на коленях и позволила этим воспоминаниям захлестнуть меня с головой.


Весна, 1340. Гент

Томас Холланд ждал меня за углом контрфорса внешней стены, где имелась дверь, ведущая в сарай, в котором держали ловчих птиц для королевской охоты.

– Мы здесь одни? – спросила я его.

Похоже, что да, как и требовалось для осуществления наших намерений. Его паж и сквайр были не в счет, а королевского сокольничего отослали отсюда, пообещав в награду эля и горсть мелких монет.

Томас кивнул и предложил мне руку.

– Время у нас есть, – сказал он.

У его ног лежали его пожитки – связка разного оружия, завернутого в испачканную, всю в пятнах дерюгу, набор боевых мечей и видавший виды дорожный сундук, побывавший с ним в многочисленных походах. Я отметила это для себя, подумав еще, что где-то должен дожидаться и его конь. Все это подсказывало дальнейший ход сегодняшних событий, но я не могла позволить, чтобы мысль о скором расставании испортила то, что мы собирались сделать. То, что сейчас мы с ним будем делать вместе.

За угол контрфорса стены налетел порыв ветра, взъерошив его волосы и осыпав мой плащ и вуаль сухими листьями, собиравшимися в таких укромных уголках вроде этого. Позднее я думала, что это могло быть знамением, но тогда мое воображение было слишком занято, чтобы обращать внимание на знаки судьбы. Все чувства были напряжены до предела. Я быстро оглянулась через плечо: скоро меня хватятся и пошлют слугу выяснять, куда я пропала. Надзор за всеми нами здесь был менее строгий, но у всего есть свой предел; в Генте у меня, возможно, было намного больше свободы, чем в Виндзоре, но принцесса крови все равно не могла разгуливать где попало и без сопровождения.

Или отдавать кому-то свои руки и губы где заблагорассудится.

Томас Холланд взял мою руку, прижал пальцы к своим губам, а потом притянул меня к себе и поцеловал в щеку.

– Вы опоздали. Я был в нерешительности и уже собирался уходить, – сознался он.

Начало не было обнадеживающим, но он открыл дверь и завел меня в пыльную теплоту сарая; сильно пахло соломой, перьями и птичьим пометом, но запах был не такой уж неприятный. На своих насестах сидели королевские пернатые хищники. Вдруг раздался резкий крик одного из ястребов-тетеревятников, недовольного нашим вторжением.

Я чихнула.

– Вы думали, я не приду? – спросила я, оправившись после этого.

– Я не был уверен. Подумал, что вы, может быть, еще слишком юны, чтобы разобраться в своих собственных желаниях.

– А откладывание на потом прерогатива только юности? – Я часто слышала эту фразу из уст королевы Филиппы, когда дети расстраивали ее планы. – Я достаточно взрослая, чтобы иметь свою голову на плечах.

Он решительно повернулся и отпустил мою руку, как будто давал мне возможность убежать, если я захочу.

– Тогда скажите это еще раз, Джоанна. Вы хотите этого?

Я ответила без малейшего промедления:

– Да, Томас. Я хочу этого.

Видимо, на лице моем были заметны следы нерешительности, тогда как он ожидал видеть там исключительно восторг. Он сдвинул брови.

– Я в этом не уверен.

– И напрасно. Если бы мой ответ был «нет», я бы просто пряталась, пока не увидела, как вы выезжаете за ворота на свою войну.

Но как я могла быть уверена? На чашах весов с одной стороны было мое желание, а с другой – последствия, мысль о которых все время била по моей решимости, стараясь изорвать ее в клочья. То, что мы сделаем здесь сегодня, нельзя будет скрывать вечно. Когда вновь зазвучал голос Томаса, внезапно ставший хрипловатым, это были не галантные заверения в любви, что было бы мне больше по душе, а напоминания о тонкостях действующего закона, что на тот момент было, конечно, более важно и уместно.

– Нам ничего не мешает, Джоанна. И нет никаких препятствий к тому, что мы сделаем.

– Но и разрешения на это у нас тоже нет.

– Нам не нужны никакие разрешения. Для совершения такого шага необходимо только наше собственное желание.

– Они бы остановили нас, если бы узнали.

– Поэтому они ничего и не знают. И не узнают. Пока что не узнают. Не раньше, чем я заработаю себе имя, которое нельзя будет просто так сбрасывать со счетов.

Я не считала его наивным, но мне показалось, что он думает сейчас лишь о ближайшем сражении, упуская стратегическое вúдение всей кампании. Томас оглянулся на своих пажа и сквайра. Они тоже вошли в сарай для ловчих птиц и теперь, теснясь в этом небольшом помещении, стояли так близко от нас, что едва ли не наступали на подол моего платья.

– Вы двое сейчас станете свидетелями того, что мы скажем. И вы никому об этом не скажете, пока я не дам вам на то свое разрешение.

– Да, сэр Томас, – четко проговорил сквайр, тогда как паж, пребывавший в состоянии благоговейного страха, просто лихорадочно закивал в ответ.

– Поклянитесь своей честью, – потребовал Томас.

– Клянусь честью, – ответил сквайр. Паж судорожно сглотнул.

Затем он повернулся ко мне.

– Жаль, что вы не могли привести с собой одну из своих женщин. Из нее свидетельница была бы лучше, потому что ей вряд ли суждено погибнуть в бою.

Паж стал бледным как полотно.