А Мэри в этот поздний час сидела на своей широкой постели, обхватив колени и глядя на потрескивающие в камине поленья. Сегодня она выяснила, что не беременна. Вообще-то Мэри даже обрадовалась этому, а главное, теперь, во время месячных, она освобождалась от присутствия в своей спальне Людовика. В принципе, Мэри уже не боялась короля, хотя по-прежнему содрогалась от его прикосновений и бесплодных усилий сделать наследника. Но все же, как упоительно вот так просто сидеть в одиночестве, обтянув колени шелком рубахи, смотреть на огонь, попивать легкое вино с кусочками сыра и не заставлять себя уснуть, когда задремлет супруг... Или не вскакивать среди ночи, когда он просыпается и просит то принести воды, то подбросить поленьев в огонь, то разыскать ему тапочки, когда старый король среди ночи вдруг решит отправиться в уборную...

Мэри взлохматила себе волосы и безмятежно раскинулась на широком ложе. Шелковые простыни приятно пахли лавандой и свежестью, вскрытые лаком резные грифоны, поддерживающие балдахин над кроватью, слегка отблескивали в пламени камина, и казалось, что их выпуклые глаза лукаво косятся на дурачащуюся в постели девушку. Боже, как же, оказывается, хорошо спать одной! Итак, она не беременна. А значит, она может вспомнить свою затаенную мечту о Брэндоне. Признаться, в суете дворцового переезда и среди всех придворных хлопот ей редко удавалось подумать о нем. Кроме того, её постоянно отвлекал Франциск.

Она вспомнила сегодняшний инцидент у лесного озера и тихо рассмеялась. Как он смел! Какова дерзость! И все же Мэри не чувствовала недовольства.

Невольно она начала сравнивать Чарльза Брэндона и Франциска. Чарльз осторожен, рассудочен, его постоянно надо было соблазнять, Франциск же самоуверен, напорист – тут уж не соблазнять приходилось, а отбиваться. И, к своему удивлению, Мэри поняла, что ей это порой в тягость. Деятельная по натуре, она, скорее, сама была готова стать ловцом, чем подчиниться, стать покоренной жертвой. Ей нужна была свобода выбора, именно поэтому она так восставала против обычая быть избранной... проданной. А эти двое владевшие её помыслами мужчины... она вновь и вновь сравнивала их. Чарльз находился далеко, он был недосягаем; Франциск же, только помани, сам шел навстречу. Чарльза она выслеживала, охотилась за ним, добивалась, находя в этом вызов, азарт, и с ними – страх быть отвергнутой, но в Мэри это только распаляло желание добиться своего. Это была опасная и азартная игра, доведшая её чувства до апогея, какого она и сама не ожидала, в ней слилось всё – её любовь, желание победить, бросить вызов всему свету... Это было мучительно и сладко... И так глубоко! Мэри вся тогда превратилась в любовь к Брэндону, жила одним ожиданием встречи с ним.

Франциск же... Мэри начала понимать, что, когда тебя саму так добиваются, тоже приятно, но не так волнующе, скорее любопытно и весело. Не так всепоглощающе, но забавно... Она получала искреннее удовольствие от ухаживания и комплиментов молодого герцога. Хотя разве этот любитель прекрасного пола не стремился получить от неё то же, что и от всех остальных женщин? Мэри частенько приходилось ставить его на место, как когда-то Брэндону её саму, а Мэри по себе знала, как это распаляет. Да, теперь ловцом оказался именно Франциск. Она же дичь, у которой есть только один достойный предлог отказать ему – поставить между ними её высокое положение королевы и верной супруги старого Людовика. Но у неё оставалось ещё нечто. Её мечты о Чарльзе Брэндоне.

В последних числах октября двор торжественно въехал в столицу. Светило ясное приветливое солнце, и также приветливо выглядели лица парижан. Казалось, весь город высыпал встречать новую королеву Франции: палили пушки, звенели колокола, повсюду толпились люди, виднелись их улыбающиеся лица, орущие глотки и колышущиеся руки, напоминавшие море водяных растений.

У ворот Сен-Дени королевскую чету ждала триумфальная арка, украшенная двумя колоссами, хлопавших глазами и разводивших руками. На шеях их висели королевские гербы, а на цоколе арки были выбиты четыре фигуры – буржуа, служащий, дворянин и крестьянин. За аркой кортеж ожидала красочная мистерия: там двигались драконы, взлетали ангелы, танцевала королевская лилия в окружении добродетелей. Они ехали дальше, и картины сменялись – среди лепестков цветов плясал Вакх, выступали Давид и царица Савская, Правосудие и Морская Звезда. Зрелище было роскошное, сцены продуманы с блеском, костюмы великолепны.

Затем королевский кортеж проследовал мимо церкви Сен-Жак-де-л’Опиталь. В этот момент откуда-то сбоку к царственной чете подъехал Франциск в роскошном костюме из черного бархата и золотой парчи. С его берета свисало белое перо цапли, прикрепленное сверкающим, как солнце, алмазным аграфом. Франциск дважды вздыбил своего огромного вороного жеребца, и зрители закричали с удвоенной силой, зааплодировав ему. Франциск послал толпе воздушный поцелуй – он был бы не он, если бы не привлек к себе внимание, словно стремясь урвать толику почестей у королевской четы.

– Дядюшка, – улыбнулся он королю, весело подмигнув Мэри, – мадам, вы довольны встречей?

– Да, о да! – веселилась Мэри.

Людовик, почти полулежа в огромном седле с высокими луками, устало спросил:

– Что вы ещё нам уготовили, Ангулем?

– Скоро увидите!

И он ускакал, приветствуемый восторженными криками толпы. У Мэри горели глаза. По сути, она только сейчас стала ощущать себя королевой Франции. Блистательная Мария Английская! Кто бы поверил сейчас, что ещё недавно она жила в старом замке с ничтожным штатом прислуги и ходила в штопаных платьях. Теперь это казалось сном. А действительность... Вот она, перед ней.

Фасады домов были увешаны коврами, гобеленами, гирляндами из цветов и листьев, из фонтанов било вино, играла музыка, люди плясали и веселились. Правление Людовика было серым, будничным, и все говорили, что уже давненько не наблюдалось подобных развлечений. Что ж, если молодая королева заставила скупого Людовика так раскошелиться, то честь ей и слава. Может, теперь настанут иные, более веселые времена и, даст Бог, эта румяная девочка-королева одарит их монарха законным наследником. Если не загонит в могилу – вон как удручающе плохо выглядит их добрый король...

Но о чем бы ни судачили люди, праздник пришелся всем по вкусу. Такие долго не забываются. И устроил это веселье, все организовал и подготовил молодой герцог Ангулемский. Вот уж воистину славный малый – у него из-под носа уводят наследство, а он устраивает празднества, радует всех. Надо и за него помолиться. Ведь если у короля с рыжей англичаночкой ничего не выйдет, королем станет именно Ангулем. Так что слава новой королеве, храни, о Боже, доброго Людовика, и да сопутствует удача веселому Франциску!

Королевский кортеж приблизился к Сене. Впереди, на переправе к острову Сите, процессия миновала мост Нотр-Дам, затянутый коврами, с которого пускали сотни голубей. На воротах перед Дворцом Правосудия, в котором должен был происходить праздничный банкет, установили богатые ложи, где сидели улыбающиеся девушки в костюмах нимф и наяд и сыпали на головы проезжающих лепестки цветов и посеребренные розы. Все античное было очень модно, и Франциск покровительствовал этому веянию, пришедшему во Францию из благословенной Италии – самой популярной и возвышенной страны Европы, распространившей на всю Европу свои обычаи и вкусы Возрождения.

В величественной церкви Целестинцев состоялась торжественная месса и оглашение брака короля и Марии Английской. Чуть позже, в огромном зале Дворца Правосудия Мэри представили отцов города и представителей духовенства. Огромный готический зал Дворца Правосудия невозможно было узнать. Куда только подевались его холодная пустота и официальная помпезность! Теперь тут повсюду виднелись тканные золотом ковры, огромные букеты и гирлянды цветов, целые каскады ароматизированных свечей, а готические, выгнутые арки под потолком пестрели множеством вымпелов, стягов и хоругвей. Высокие многоцветные окна вымыли от многолетней пыли, и они сияли, как огромные бриллианты, бросая яркие блики на великолепный банкет, устроенный отцами города в честь королевы.

А какие блюда подавались на этом банкете! Это же целые произведения искусства, которые не только можно есть, но которые сами по себе являлись зрелищем. На огромных подносах внесли золоченого феникса, который бил крыльями и сам разжигал под собой огонь; дракон из рыбьего мяса, стреляющий из пасти петардами и испускавший дым; Святой Георгий из сыра, который вел сахарную Орлеанскую деву против англичан. Мэри пропустила акцент этого блюда, намекавший на давнишнюю вражду её соотечественников с новыми подданными. Она куда больше обращала внимания на поддерживаемую механизмами битву петуха и зайца, которые боролись, пока не рухнули на блюдо и на огромные пироги – сахарные, мясные, бисквитные, из которых, когда их разрезали, вылетали стаи живых птиц. Франциск, прислуживавший королеве, казался доволен произведенным на неё впечатлением, в то время как Клодия (в этот день она чувствовала себя неважно, но всячески скрывала недомогание) подавала салфетку и воду королю. Порой Клодия бросала на мужа измученные, усталые взгляды, словно моля отпустить её. Но герцог словно забыл о ней, глядя только на королеву, порой нашептывал ей комплименты, давал разъяснения по поводу того или иного удивительного блюда.

Пир затянулся до глубокой ночи: игры, представления, речи, танцы и немыслимый фейерверк, осветивший шпили и башни Парижа в полночь.

Мэри была восхищена и очарована. Ей положительно нравилось быть королевой. Если бы только Людовик не проявлял к ней такое частое внимание, не обнимал и целовал при всех, словно желая подчеркнуть, что только благодаря его воле она удостоилась всего этого. Слишком явное проявление чувств с его стороны, как и прежде, смущали и нервировали её, заставляя помнить, что платой за блеск и честь её положения является её молодое здоровое тело, которое она обязана предоставлять ему.