– Мадам, – сейчас виду него был строгий, почти официальный. – Мадам, нам надо немедленно выезжать. Его величество Людовик Двенадцатый, желая поскорей воссоединиться со своей королевой, выехал нам навстречу из Абвиля.

Мэри почти испугалась. Она оглянулась на окошко, в которое стучал дождь, потом беспомощно взглянула на Франциска, словно ища у него поддержки. Он понял это, и черты его смягчились.

– Это неизбежно. Мари. Но я все время буду рядом. Рассчитывайте на меня.

Чем он мог ей помочь? Но все же герцог очень мил. И это его нежное пожатие руки, участливая теплота в глазах... Что-то словно дрогнуло в душе Мэри. Она уже не чувствовала себя такой испуганной и одинокой.

Дверь распахнулась, и вбежали её дамы с новым туалетом, корсажем, шляпками, шкатулками косметики. Королеву надлежало приготовить к встрече с супругом. Мэри взяла себя в руки и спросила, готово ли её парадное платье для встречи. Гилфорд, оторвав подозрительный взгляд от Франциска, хмыкнула, – когда это у неё что-то было не готово? И так бесцеремонно попросила герцога оставить их, дабы королева могла переодеться, что Мэри даже забавно было видеть, как опешил Франциск от столь резкого обращения. «Я не должна увлекаться Франциском, – думала она, пока фрейлины шумно хлопотали вокруг неё. – Я должна помнить, что для него я враг, помеха к вожделенному трону».

Но вскоре мысли её вошли в другое русло. Несмотря на страх, она даже оживилась и испытала любопытство. Её одели в белую бархатную амазонку, в прорезях которой на буфах рукавов выступал алый шелк, сверху набросив длинную накидку из такого же шелка, а лиф жакета был так плотно унизан жемчугом, что его надели на неё, как жесткий облегающий панцирь. Распущенные по плечам волосы Мэри украсил алый шелковый берет, складки которого скрепляла булавка с крупной жемчужиной каплевидной формы.

Когда она вышла, её уже ожидал белый иноходец под алым бархатным черпаком. Седло представляло собой подобие кресла, в котором сидеть приходилось боком, опершись на небольшую спинку и поставив ступни на подставку для ног. Ехать в таком седле можно было лишь медленно, но в этом и заключалась вся величавость. Впереди кортежа шли несколько герольдов, трубя в трубы, затем следовал отряд промокших до нитки пажей, чьи белоснежные чулки скоро стали совсем грязными. Далее ехала сама королева, над которой четверо гвардейцев несли плотный балдахин, на котором золотом были вышиты дикобразы – герб короля Людовика, и розы – символ Тюдоров. Следом ехали французские вельможи, английские лорды и леди, которые, как всегда, едва не поссорились за право очередности следовать за королевой.

Вскоре за холмом, сквозь пелену дождя показались расплывчатые башни Абвиля, а потом, в отдалении, послышались звуки фанфар, и Мэри увидела пеструю кавалькаду, встречающую её. Дождь по-прежнему барабанил по навесу балдахина над головой. Франциск Ангулемский склонился к королеве, поясняя:

– Мадам, всадник на светло-рыжей лошади, едущий впереди кортежа, – сам Людовик Двенадцатый. Видите, ради вас он даже пренебрег своей подагрой и сел верхом, чего уже давно не делал. Просто влюбленный кавалер, клянусь честью!

Людовик в самом деле еле скрывал свое нетерпение, что даже послужило поводом для насмешек, которые король воспринимал вполне добродушно. Он вообще был добрым человеком и на многое глядел сквозь пальцы, но встретить свою королеву хотел подобающим образом. Он оделся в костюм для соколиной охоты, на его руке восседал любимый белый сокол Ландыш, и так, под предлогом, что желает поохотиться (это в дождь-то!), король Франции выехал навстречу своей английской суженой. Причем коня ему подобрали самого выезженного и смирного, ибо у Людовика Валуа и в самом деле были слабые ноги.

Однако, увидев впереди эту бело-алую всадницу, такую яркую и ослепительную среди грязи и дождя, Людовик, к удивлению сопровождавших его особ, пришпорил лошадь. Сокол в клобучке бил на его руке крыльями, и королю, подъезжая, с трудом удалось натянуть удила. Хорошо ещё, что Франциск помог ему удержать лошадь, даже забрал у него сокола, дабы освободить королю руки. Людовик же не сводил глаз с этой такой юной, такой красивой всадницы, которая прибыла к нему из-за моря и теперь должна была стать его женой.

– Мадам, – произнес он неожиданно севшим голосом, но заставил себя прокашляться. – Мадам, Франция в восторге, что у нас будет такая королева. Я же... О, мадам, видит Бог, теперь я самый счастливый человек в этом королевстве!

Мэри же в первую минуту не могла вымолвить ни слова в ответ. То, что она увидела перед собой, превзошло все её наихудшие ожидания. Людовик выглядел не просто старым, он был отталкивающе некрасив. Ничего царственного не было в его наружности: сутулый, узкоплечий, вдавленная грудь, выпирающий обвислый живот; ноги изуродованы и скрючены подагрой. Лицо, иссеченное глубокими морщинами и дряблым вторым подбородком, казалось лицом древнего старца, а не человека, не достигшего ещё и шестидесяти лет. Выцветшие голубые глаза в старческих складках век, вздернутый, совсем не аристократический нос с волосистыми ноздрями; рот портили окружавшие его складки и морщины, придававшие даже улыбке короля нечто скорбное. Пегие от седины волосы намокли и жалко свисали вдоль щек, а лысину он скрывал модным, низко надвинутым на лоб беретом; И этот человек довольно улыбался семнадцатилетней красавице, словно ожидал увидеть в её глазах не оторопь, а восхищение! Но он был королем Франции и имел на неё все права...

Мэри наконец справилась с собой.

– Монсеньор, господин мой...

Слова давались ей с трудом. Она решила, что лучше спешится и преклонит перед ним колена, выражая тем самым ему уважение как королю, но Людовик предупредил её порыв. С неожиданной ловкостью он приблизил своего коня к иноходцу, быстро подхватил её и поцеловал в щеку. Она даже не успела увернуться, и от резкого толчка с неё слетела шляпа.

Все вокруг засмеялись. Смеялся и король, любуясь этим растрепанным златовласым ангелом. Мэри с трудом заставила себя улыбаться, особенно если учесть, что она почти оттолкнула от себя не в меру пылкого престарелого жениха. Но он нашел этому оправдание.

– Скромности прощается все! – изрек Людовик, занимая место подле Мэри. – О, мадам, ваша райская красота превышает все, что я смел вообразить. И я так долго ждал вас... Но теперь более не намерен ждать. И наша свадьба состоится не в Париже, как я намечал поначалу, а завтра же в Абвиле. Ибо больше я не выдержу!

Людовику и в самом деле следовало поспешить. Пока он испытывает этот сладостный восторг подле неё, пока на него не нахлынули его обычные недуги, он надеялся, что сможет зачать наследника Франции.

А Мэри глядела на его старческое, морщинистое лицо, и с ужасом думала о брачной ночи, о том, что ей предстоит пережить, распаляя пыл старика. И едва не застонала. «О, Чарльз, кому ты отдал меня!» Но при этом она улыбалась. Она – гордая женщина, она – сестра короля и никому не покажет свои переживания.


Глава 2

9-10 октября 1514 г.

В парадной зале замка Абвиля Мэри Тюдор прежде всего поразили люстры. В Англии было не принято устраивать над головой столь громоздкое и сверкающее сооружение, хотя бы потому, что тюдоровские резные потолки были достаточно низкими (считалось, что это придает уют), а освещения хватало от каминов и от высоких напольных, настенных, настольных канделябров. Замок же в Абвиле хранил ещё мощный романский стиль, приукрашенный сводами готики с её высокими арочными потолками. И люстра под высокими сводами смотрелась просто великолепно: вся в золоченых виньетках, подвесках, чеканных полукружьях, с пирамидами ароматных восковых свечей, заливающих старинный зал ясным белым светом. Мэри отвела взгляд от люстры, улыбаясь очередному французскому вельможе, которого ей представлял церемониймейстер. От всех этих имен, титулов, незнакомых лиц у неё рябило в глазах, и она попыталась сосредоточиться, чтобы запомнить хоть часть своих новых подданных: граф де Тремуйль с супругой, советник короля Флоримон Роберте, камергер д’Асе, маршал де Тривулье, граф де Пуатье. Каждому королева протягивала для поцелуя руку и благосклонно улыбалась.

В кресле справа от неё, под голубым, расшитым лилиями балдахином, сидел король Людовик; слева, чуть склонясь к королеве, стоял английский посол при дворе Франции, чопорный граф Вустер. Порой он шептал Мэри, на кого из подданных ей стоит обратить особое внимание, давая им краткую характеристику.

– Этот седой, молодцеватого вида военачальник и есть знаменитый Пьер дю Террель, называемый Баярдом и именуемый рыцарем без страха и упрека. Он столь знаменит, что когда после Битвы Шпор ваш брат Генрих пленил его, то не посмел задержать, отпустив на свободу. А вот этот тучный вельможа в пурпурном одеянии – сам граф де Тремуйль.

Вам надлежит оказывать Тремуйлю особое внимание, ибо к его мнению, как ни к чьему иному, прислушивается Людовик.

Вустер был доволен, когда Мэри вежливо задержала Тремуйля, сказав ему несколько теплых фраз. Умница девочка, все схватывает на лету! Из неё получится прекрасная государыня, и Вустеру даже не верилось во все те слухи о Мэри, будто она строптива, капризна, и даже едва не сорвала величайший договор меж Англией и Францией из-за своей детской увлеченности.

Он вновь склонился к Мэри Тюдор.

– Сейчас герцог Лонгвиль представит вам свою супругу Жанну. Её имя в девичестве де Хохберг, но ни для кого не секрет, что она побочная дочь Людовика.

Действительно, невзрачная, болезненного вида дама, опустившаяся в реверансе подле своего красавца супруга, была поразительно похожа на короля. И тот к ней явно благоволил, даже подозвал к себе и поцеловал в щеку. Лонгвиль вежливо стоял в стороне и галантно подал руку жене, когда она сходила с возвышения у трона. Мэри уже знала, что у них трое сыновей, однако теперь понимала, почему Лонгвиль, имея такую невзрачную жену, пусть и любимицу короля, увлекся хорошенькой, живой Джейн.