Ему нравилась её манера вести разговор, нравилась острота суждений, юмор, эрудиция. Когда возникала какая-то заминка из-за незнания Мэри того или иного языкового оборота, на помощь ненавязчиво и тактично приходила Анна Болейн. Потом девушка опять отступала в тень, наблюдая за другими гостями, завладевшими вниманием английских дам: веселым обаятельным Бониве, дерзким Монморанси, красавчиком Флёранжем. Заметила она и парочку в углу, там, куда почти не падал свет от камина: Лонгвиль и Джейн Попинкорт. Сидят, взявшись за руки, как голубки! Анна знала Джейн и ранее, и понимала, что сия особа будет порочить её в глазах Мэри Тюдор. «Правда, недолго», – сообразила Анна. Ведь эта распутница Попинкорт явно выказывает симпатию к Лонгвилю, а Лонгвиль женат на внебрачной дочери Людовика Двенадцатого! Так что Джейн опять поставила не на ту карту, и её положение скоро пошатнется, ибо вряд ли Людовик потерпит любовницу зятя при своем дворе.

Вечер протекал весьма весело: придворные музицировали, играли в карты. Однако все заметили, что молодой герцог Ангулемский пользовался любым предлогом, чтобы привлечь к себе внимание королевы, даже увлечь её от остальных. Они хорошо смотрелись вместе – рослый, худощавый Франциск, с его чисто галльской смуглой привлекательностью, и миниатюрная, вся бело-розовая, с роскошными золотыми кудрями, Мэри Тюдор. Сидя на покрытом ковром широком подоконнике, они беседовали, и Франциск объяснял Мэри некоторые тонкости французского этикета, легко переходя к вопросам о литературе, искусстве, даже увлек её темой, касающейся архитектурных стилей. У Франциска имелась слабость к архитектуре, и он с интересом выслушал рассказ Мэри о новом тюдоровском стиле в Англии, поведал и сам о новомодном архитектурном стиле «ренессанс» и о тех изменениях, которые произвел в своем замке Амбуаз или в старинном дворце Блуа... Столь старинном, что его можно легко назвать старым, и где однажды в спальне его матушки рухнул потолок. К счастью, герцогини Луизы там не было, но с тех пор она невзлюбила эту резиденцию и предпочитает ей менее величественный, но более комфортный Роморантен.

Мэри постаралась перевести разговор на мать Франциска. Что-то подсказывало ей, что сам молодой Ангулем не станет её врагом, слишком од был дамским угодником, а вот Луиза Савойская... Мэри хотелось узнать о ней побольше. Однако Франциск был любящим сыном и, по его словам, мадам Луиза представляла собой образец добродетели и материнской нежности. Её выдали замуж в двенадцать лет за тридцатилетнего красавца Карла Ангулемского, с которым они жили в замке Коньяк на юге Франции во вполне счастливом союзе, и лишь одно огорчало Луизу: она никак не могла забеременеть. Тогда она отправилась в Турень к великому святому Франциску Поле, который предсказал ей, что, если она будет усердно молиться, то родит прекрасного сына. Франциск умолчал лишь о том, как святой предрек герцогине, что однажды её сын станет королем, и с тех пор Луиза Савойская жила словно в экзальтации. Но первой у неё родилась дочь, названная Маргаритой, так как герцогиня Луиза в последний день беременности случайно вместе с устрицей проглотила жемчужину, а «margarita» по-латыни означает «жемчужина». Девочка и в самом деле оказалась жемчужиной – умная, хорошенькая, добросердечная – ах, Франциск просто обожал старшую сестру! Сам же он родился только через три года, после очередной поездки к великому святому. А ещё через три года умер отец Франциска, Карл Ангулемский. Франциск не добавил ни слова о том, как жила с тех пор его мать, как любила всем намекать о великом будущем «своего Цезаря» (так она называла сына), как ссорилась с королевой Анной Бретонской и едва не плясала от счастья, когда та умерла, так и не оставив Людовику наследника мужского пола. Не обмолвился он и о скандальных слухах, об амурных похождениях своей матери и молодого коннетабля Шарля де Бурбона, который был на тринадцать лет её моложе, и которого она буквально вынудила вступить с собой в связь. Не рассказал и об истерике матери, едва стало известно о предстоящем союзе Мэри Тюдор с Валуа, когда сия благочестивая дама била посуду, таскала за волосы пажей, пинала любимых болонок и даже каталась по полу, кусая ковры и подушки. Все это ещё предстояло узнать Мэри из долгих бесед с Томасом Болейном, а пока она лишь поняла, что Франциск очень любит мать и сестру, и это расположило её к нему.

Леди Гилфорд со стороны наблюдала за Мэри, и радовалась, видя её такой веселой и довольной. Потому-то вечером, уже натягивая на улегшуюся в постель девушку вышитое одеяло, она и была так удивлена, заметив, что на щеках Мэри блестят дорожки слез.

– Ну, что ещё, девочка моя? Ведь все было так чудесно!

– Да, чудесно, – согласно кивнула Мэри. – Но, Гилфорд, если бы ты только знала, какая тоска живет во мне...

И через минуту добавила:

– Как ты думаешь, Брэндон вспоминает меня? «Экая напасть!» – досадливо поморщилась гувернантка и, ничего не ответив, пожелала Мэри покойной ночи.

Франциск с друзьями только и говорили, что об очаровательной королеве из Англии. Восхитительна, соблазнительна, неимоверна, прелестна – какими только эпитетами они не награждали её!

– Наконец-то во Франции появилась королева, достойная сей великой страны! – произнес Франциск.

Все дружно дали согласие. Один Гриньо мрачно покусывал свои пышные усы, не разделяя общее веселье. Франциск заметил это.

– А что скажет моя дуэнья? – обратился он к своему воспитателю шутливым прозвищем и обнял его за плечи.

– Я скажу, черт побери, – нелюбезно огрызнулся тот, – что эта кокетка действительно слишком хорошенькая, и её красота и живость вполне могут воодушевить стареющего Людовика на такой подвиг, что у Франции появится наследник престола, едва мы отпразднуем день Пресвятой Троицы.

Франциск перестал улыбаться. Взгляд его стал грустным.

– Ты хочешь сказать, что у меня теперь самые иллюзорные надежды на корону?

– Более чем когда-либо. Однако следует учитывать и возраст Людовика, при котором мало только возжелать. Гм... К тому же, как мне сообщили, сама Мари Тюдор все ещё тоскует о своем Брэндоне, даже всплакнула о нем вчера перед сном.

Свежая новость напомнила всем, что Гриньо не только гувернер Франциска, но и соглядатай Луизы Савойской, и у него везде есть осведомители. Однако тут Гриньо просчитался: его слова задели самолюбие Франциска, уверенного, что ему не составит труда влюбить в себя любую особу, носящую корсаж и юбку.

– Клянусь честью дворянина, – воскликнул он, вскинув голову, – я буду не я, если не заставлю её забыть этого английского выскочку!

Гриньо едва не выругался. Ему бы следовало учесть темперамент и устремления своего воспитанника! И он мрачно заметил:

– Тем самым вы окончательно сведете свои шансы к нулю, ибо, если вы поспешите добраться до нашей английской мадам... у вас будет куда больше шансов сделать ей ребеночка, нежели у старого короля.

– Я совсем не то имел в виду, – стушевался герцог.

Бониве, чтобы разрядить обстановку, заметил, что с королевой прибыло и немало иных хорошеньких леди: взять хотя бы голубоглазую молчунью Мари Болейн или хохотушку Нанетту Дакр. И молодые люди, словно опасаясь говорить о самой королеве, стали обсуждать её свиту. Постепенно разговор коснулся того, что Мари Английская привезла с собой едва ли не половину своего двора; и где, спрашивается, она рассчитывает разместить всю эту ораву? Теперь пол-Парижа будет наводнено англоязычными господами и леди, доброму французу негде будет и чертыхнуться, чтобы не увидеть чопорную гримасу англичан.

Гриньо был доволен, что они отвлеклись от воспевания самой юной королевы, к тому же, с английской свитой и впрямь начались неудобства. А Франциск просто выходил из себя, когда многие из окружения королевы называли его просто «мсье», а не «ваша светлость» или «монсеньор», словно давая понять, что теперь, когда их соотечественница стала королевой и может родить наследника, сам Франциск более не является значимой для них фигурой. Происходили и иные стычки, когда французы излишне заигрывали с фрейлинами Мэри, на которых у сопровождавших королеву англичан имелись свои виды. К тому же многие из французской свиты возмущались тем, как охраняют от них Мэри её соотечественники, доводя дело едва ли не до ссор, когда они попросту оттесняли от неё французов.

Так что Томас Болейн носился меж обеими партиями, улаживая противоречия, извиняясь, упрашивая, и вздохнул с облегчением только тогда, когда погода наконец смилостивилась. Дождь прекратился и, несмотря на то, что дороги совсем развезло, вся эта толпа вельмож и леди двинулась в сторону Абвиля, где молодую королеву в нетерпении ожидал Людовик XII.

Несмотря на неудобства передвижения, кортеж королевы представлял собой красивое зрелище. Для Мэри приготовили белоснежного иноходца, а если она уставала ехать верхом, к её услугам всегда был изумительный паланкин, задрапированный золотой тканью с бахромой и расшитый королевскими лилиями. Конские попоны свиты были сшиты из черного и малинового бархата, гвардейцы одеты в цвета Тюдоров – зеленый с белым, а на каждом нагруднике красовались объединенные гербы Англии и Франции. Следом, увязая в грязи, двигались шесть повозок с приданым – посудой, бельем, нарядами, драгоценностями, коврами и гобеленами.

Франциск Ангулемский во время пути все время ехал подле паланкина королевы, был предупредителен, весел, услужлив и расточал ей столь явные комплименты, что Мэри не знала, сердиться ли ей или смеяться. «Ох, эти французы!» – она предпочитала смеяться. Молодая королева видела, что Франциск все время так и ласкает её глазами, причем отмечала, что ей нравится это. Герцог заигрывает с ней? Что из того – легкий флирт никогда не вреден. И почему бы немного не пококетничать с ним, раз это отвлекает от тоски по Брэндону?

Ближе к вечеру они сделали остановку в придорожном аббатстве. Погода вновь испортилась, пошел дождь, Мэри стояла у окна, раздумывая, не остаться ли им здесь на ночь под предлогом непогоды, и тут ей доложили, что в аббатство прибыл королевский гонец, а через несколько минут к ней в покой явился Франциск.