Это адская смесь, которую он чувствовал каждый день, отравляла его и доводила едва ли не до нервного срыва; он срывался, отвечая на колкие замечания Бэкингема, и едва не стонал, когда Норфолк донимал его разговорами, что он обирает его внучку и теперь должен жениться на ней. Да, он всем был должен... Должен веселить короля, должен поддерживать Вулси, должен обсуждать пункты договора с Лонгвилем. И только Мэри, которая одиноко вела борьбу за их любовь, он ничего не был должен.

И вот Генрих велит им ехать в Ричмонд и клянется всеми святыми, что изыщет самые безжалостные средства, чтобы сломить, заставить, даже уничтожить свою сестру! И Брэндон решился.

– Государь, переезд двора – дело долгое. Не позволите ли мне отбыть в Ричмонд прямо сейчас? Я желал бы попробовать повлиять на вашу сестру, и даже уверен, что у меня это получится.

Генрих удивленно вскинул рыжие брови, но потом лишь пожал плечами.

– Ты всегда был хитрым плутом, Чарльз. Что ж, рискни. Мэри с детства благоговела перед тобой, может, тебе и удастся уломать её.

Брэндон слышал смешки и перешептывание за спиной, но ему уже было все равно. Двор прибудет в Ричмонд только завтра, следовательно, у него есть время, чтобы увидеться с Мэри и переговорить с ней в стороне без посторонних.

Брэндон спешил, поэтому предпочел ехать в Ричмонд посуху, а не плыть Темзой. Как королевский конюший, он имел право взять любую лошадь, и он остановил свой выбор на соловом, невзрачном на вид коньке, который, однако, слыл самым быстрым, и не раз побеждал в скачках. Не желая привлекать к своему отъезду внимания, он отказался от свиты, сам взнуздав и оседлав солового. Чарльз понимал, как опасно ему приближаться к Мэри, но у него было, что ей сказать. И он не мог позволить, чтобы её и дальше мучили.

Когда Брэндон предстал перед королевой, доложив, что прибыл по повелению Генриха, она лишь странно поглядела на него. Катерина давно поняла, что только из-за этого человека её золовка так борется против неизбежного. И сейчас королева имела все причины не допустить его к Мэри, более того, у неё был шанс, памятуя, что Брэндон всегда был в партии её политических недругов, попросту предать его. Но королева была добрая женщина, и, как и все женщины, не могла не поддаться обаянию Чарльза Брэндона. К тому же он привез ей благую весть – завтра прибывает её Генрих. Уже одно это привело королеву в радостное настроение, и она больше думала о предстоящей встрече с супругом, нежели о том, чтобы помешать встрече (она не сомневалась) влюбленных.

Единственное, что она сказала:

– Уж не думаете ли вы, сэр, предстать перед её высочеством в таком виде, как явились ко мне?

После долгой дороги, проделанной вскачь, да ещё и по столь непривычной для конца июня жаре, Брэндон был весь в пыли, пот струйками стекал по его мокрому лицу, а складки одежды пропитались конским потом. Конечно, ему следовало привести себя в надлежащий вид. Но он спешил, поэтому просто обмылся, надел свежее белье и одежду, не захотел тратить время на сушку и завивку волос, просто зачесал их назад. Но пока он шел по длинным коридорам, где по случаю хорошей погоды были распахнуты все окна, сквозняки распушили и слегка растрепали его волосы, вернув им вместо модной завивки их природную непокорную волнистость, и когда он вошел в приемную покоев принцессы, у него был почти мальчишеский, легкомысленный вид.

Придворные дамы и фрейлины принцессы уже знали, что Чарльз Брэндон прибыл, чтобы встретиться с их госпожой, и вовсю шептались по этому поводу. Будучи ближайшим окружением принцессы, они были в курсе отношения Мэри к Брэндону, и теперь обсуждали, к чему приведет эта встреча. Когда появился Чарльз, девицы так и подскочили, словно собираясь загородить ему дорогу к леди Мэри.

Брэндон, растрепанный, в светлом распашном камзоле поверх рубахи с округлой горловиной, открывавшей его сильную мужественную шею, выглядел даже более привлекательным, чем в роскошных парчовых одеяниях придворного с золотой цепью маршала двора. И у него были такие красивые голубые глаза! А когда он с поклоном улыбнулся им, то многие помимо воли начали улыбаться ему в ответ.

– Просто настоящий цветник, – послал он всем сразу воздушный поцелуй. – Ну, кто из вас, мои милые, доложит её высочеству, что Чарльз Брэндон, виконт Лизл, ожидает встречи с ней по поручению короля?

Вообще-то, после такого вступления они не имели права ему отказать, но после того, как Мэри доложили – ах, она уже знала и ждала его! – о приходе Чарльза Брэндона, после того, как он вошел, несколько дам, во главе с неприступной Люсиндой Моубрей, остались в её покоях, застыв подле принцессы, как неприступная стража.

В комнате, несмотря на полуденное время, царил полумрак. Большие окна были распахнуты из-за жары, но их затемнили длинными портьерами, которые под порывами ветра колыхались и топорщились подобно парусам. Мэри велела специально затемнить покой, так как, несмотря на обильно припудренное лицо, опасалась, что Чарльз заметит на её скуле след после сходившего синяка. Сейчас принцесса восседала в кресле с высокой спинкой, наподобие трона. В этот жаркий день на ней было легкое белое платье, без всяких украшений, не считая кружевной рюши по вырезу прямоугольного декольте, а широкие рукава были присборены пышными буфами от предплечья до манжет и перехвачены розовыми ленточками, такой же лентой были схвачены сзади её волосы. И хотя Мэри старалась придать себе царственный и неприступный вид, она выглядела совсем юной, трогательной. Чарльз заметил, как нервно сжимали ее пальцы подлокотники кресла.

– Мы рады вас видеть, сэр Чарльз, – величественно кивнула она на поклон Брэндона. – Нам сообщили, что вы прибыли по поручению нашего августейшего брата и желаем узнать, что же велел передать его величество. Брэндон отвечал чуть насмешливо, в своей извечной манере скрывать за шуткой серьезные вещи. А говорил он действительно почти неслыханное: он должен остаться с юной принцессой наедине – это приказ короля, – никто не должен знать, о чем они говорят, и никто не имеет права их прерывать. Поэтому у него просьба к её высочеству: отпустить своих дам и уделить ему столько внимания, сколько потребуется.

По сути, это было грубейшим нарушением этикета – той основы, чем пронизана и на чем держится придворная жизнь. Неудивительно, что дамы сразу выказали своё возмущение и расшумелись, но Мэри жестом остановила их. Если король, её брат, так велел, а королева не протестовала, им следует подчиниться.

У неё гулко билось сердце, когда её женщины одна за другой выходили из покоев с видом оскорбленной добродетели. Мэри даже ахнула, когда Брэндон вдруг совершил неслыханную вещь – закрыл за ними дверь, задвинув засов. Теперь они были совсем одни.

– Пречистая Дева!.. Чарльз, что ты делаешь, Чарльз?

Он не отвечал, глядя на неё каким-то особенным блестящим взором. Никакой ироничной безмятежности в глазах; его взгляд был более чем выразителен – он горел.

Мэри, прижав ладонь к горлу, медленно встала. Они молча смотрели друг на друга. Шелестели тяжелые шелковые портьеры, свет и тень чередовались, все казалось нереальным, и они словно плыли в каком-то воздушном замке.

– Чарльз... – прошептала принцесса.

Он вдруг стремительно подошел к ней и, прежде чем она успела опомниться, обнял и поцеловал. Он почти поднял ее, держа на весу, и целовал, целовал, целовал... пока она не прекратила слабые попытки вырваться и сама, восхищенная, ослабевшая и возбужденная до дрожи, не обняла его.

Мир кружился и плыл, и Мэри лишь беспомощно ахнула, когда Брэндон вдруг легко подхватив её под колени, понес к кровати. Она видела прямо перед собой его до странности серьезные глаза, его напряженное лицо. Она доверяла ему полностью, но ей было так страшно.

– Чарльз, что ты хочешь?... – слабо прошептала она когда он, уложив её на кровать, склонился над ней.

– Тебя, – шепнул он, и она не успела ничего сказать ничего возразить, когда он вновь припал к её устам.

Теперь он целовал её не столь лихорадочно, как то что, когда почти набросился на неё. Он целовал ее так как тогда, в Хогли – нежно и в то же время с такой страстью, что она забыла обо всем. Слабо скрипнула кровать, когда он лег рядом, и Мэри даже сквозь оглушающий стук сердца вдруг ощутила страх.

– Милый, это ужасно! Сюда могут войти... Могут понять... Это же смерть!

Она даже попыталась вырваться, но он удержал ее. Теперь он целовал её шею, плечи, и Мэри не знала, то ли отдаться тому огню и истоме, которые все сильнее охватывали ее... то ли опомниться, начать сопротивляться и этим спасти их обоих. Но, не имея на это сил, продолжала обнимать его, запускать пальцы в длинные, чуть влажные волосы, гладить сильную, напряженную спину Брэндона, жалея, что одежда не позволяет касаться его кожи.

Он поглядел на нее, и она вздрогнула, когда он стал расстегивать кнопки ее корсажа. Не сводя взгляда с её нежного, покорного лица, он спустил платье с плеч, отогнув край выреза. Она попыталась поймать его руку, но замерла, когда его ладонь накрыла её грудь, коснулась напрягшегося соска. Его прикосновения были осторожными и умелыми... ласкающими. Мэри вдруг стало жарко, содрогаясь, она почувствовала, как горячая волна разлилась где-то в глубине её тела, делая его слабым... и в то же время в ней словно крутилась какая-то бешеная комета, она дрожала, как в лихорадке.

– Я так хочу тебя, Мэри, – прошептал он у самых её губ. – Я с ума схожу, как хочу... а ты, чудесная моя? Хочешь ли ты меня?

Хочу – чисто мужское слово. Где-то в подсознании Мэри мелькнуло, что это постыдно, она не может его хотеть... не должна. Она даже попыталась взять себя в руки, вырваться, но он не отпускал ее. Как сквозь туман, Мэри видела, как его голова склонилась к её груди, и она задрожала, чувствуя, что ею полностью овладевает дикое, чувственное, сводящее с ума, желание... чтобы он делал с ней что угодно, чтобы целовал, чтобы накрыл собой. Она задыхалась, ловила ртом воздух и, непроизвольно выгнувшись, застонала, обнимая его, и едва не заплакала, когда он чуть отстранился, не хотела отпускать, тянула к себе.