51

Улицы наполнял аромат свежей утренней выпечки. На каждом углу пестрели букеты цветов, которые торговки продавали с рыночных лотков или из простых цветочных корзин. Старик вел за собой стадо коз, колокольчики на их шеях мелодично позванивали. Из жилого дома вышла женщина с кувшином, стадо коз остановилось посреди дороги, хозяин принялся доить блеющую козу. За этой сценой наблюдала безупречно одетая седовласая женщина в розовых туфлях на шпильках от Перуджи, сидевшая в открытом кафе. Двое полицейских на противоположной стороне улицы смеялись и курили. Только в Париже можно увидеть нечто подобное.

Когда Женевьева вошла в кафе Рампельмайера, первым человеком, которого она увидела, оказалась Лулу. Она расположилась на своем любимом месте, за столиком в углу, три пустые кофейные чашки выстроились перед ней в ряд. Лулу с аппетитом поглощала шоколадный эклер.

Через мгновение она подняла глаза и заметила Женевьеву.

— Хочешь присоединиться ко мне, шери? — Она указала на пустой стул рядом с ее столиком.

— Если ты не возражаешь.

Лулу наклонилась вперед:

— Ты видела нового официанта?

— Где?

— Вон там. — Она указала на молодого человека, раскладывающего ножи, ложки и вилки на соседнем столике. У него были широкие плечи и привлекательные мускулистые руки. Его талия была узкой, волосы уложены назад и слишком сильно смазаны маслом. Женевьева подумала, что они наверняка упрямо-кудрявые и отказываются подчиняться своему владельцу.

— Как ты думаешь, он?.. — Лулу указала на багет, который подавался за соседним столиком.

Женевьева сжала губы, а затем медленно покачала головой.

— Думаю, он больше… — И она ткнула пальцем в эклер Лулу.

— Как жаль. У него красивые глаза.

— Итак, за кого это пирожное? За Кэмби?

Лулу нахмурилась:

— За него? Нет. Он вернулся, как я и предсказывала. С ним все в порядке, но он ничего не помнит ни о Виолетте, ни о том, где его носило. Или притворяется. Я испытываю такое облегчение, что просто не могу сердиться.

— Ты любишь его и всегда будешь любить. Но если не за Кэмби, за кого же это пирожное?

— За нас, Виви. За тебя, моя лучшая подруга. За девушку, которая всегда видела меня насквозь. Я предала и отравила нашу дружбу, потому что завидовала тебе. Теперь я ничего не могу исправить, как бы ни жалела о том, что сделала. То, что я совершила, невозможно простить.

— Позволь мне самой судить об этом. — Женевьева сжала ее руку.

Лулу смотрела на нее во все глаза.

— Ты хочешь сказать?..

— Я тоже стала завистливой, скрытной и недоверчивой. Я сама подтолкнула тебя к этому. Нам судьбой предназначено быть подругами, Лулу. Почему мы обе оказались здесь сегодня утром?

— Чтобы съесть пирожное и выпить кофе! Ты же на самом деле не веришь в эту ерунду про судьбу, правда, шери? Только не говори, что стала религиозной и будешь склонять к этому и меня? — Она широко улыбалась.

— Что ж, ведь это именно ты сказала, что мужчины приходят и уходят, а лучшие подруги остаются навсегда. Ты сказала это, когда мы виделись в последний раз, прежде чем сделала свое признание.

Лулу разглядывала помятый эклер на тарелке.

— Я всегда исповедуюсь. Полагаю, сказывается католическое воспитание.

Женевьева кивнула официантке:

— Шоколад по-африкански, пожалуйста. И кусочек того пралине, и одно пирожное с кремом.

— Два пирожных? — Лулу нахмурилась и неодобрительно покачала головой. — Ты скоро ужасно растолстеешь, шери, и не сможешь пролезть в дверь.

— Одно — за Паоло, а другое — за Роберта, — весело откликнулась Женевьева. — Думаю, это легкое тесто, понимаешь. Это в самый раз.

— Значит, с ними обоими все кончено? Ты сделала это намеренно?

— Не совсем. Я собиралась уехать вместе с Паоло, но все сорвалось. — Она подхватила карандаш, лежавший на столе, и принялась рисовать на другой стороне счета.

— О, шери, это я во всем виновата.

Но Женевьева в ответ лишь покачала головой.

— У него дети от Ольги. Ты знала об этом?

— Дети? — Глаза и рот Лулу широко открылись от изумления, язык был в шоколаде.

— Две дочери. У нее двое сыновей от покойного мужа, но дочери от Паоло.

— И как ты узнала об этом?

— Он не явился вчера вечером на встречу, и я отправилась разыскивать его. Паоло оказался в ее квартире. На самом деле это его квартира, это понятно с первого взгляда, стоит ступить на порог. Это объясняет многое о нем из того, чего я раньше не понимала. Она в жару лежала в постели. Очевидно, умирала. Я видела детей и даже разговаривала с ними.

— А Закари? Он тоже был там?

— Он разговаривал с врачом в другой комнате.

— Надеюсь, ты врезала ему как следует, шери. — Лулу коснулась руки Женевьевы. — И это была не просто пощечина. Такие мужчины заслуживают того, чтобы наброситься на них с кулаками.

— Нет. Я стояла за дверью и слушала его разговор. А затем просто ушла. — Она все еще рисовала. Это оказался набросок Лулу — глаза, губы и мушка.

— Значит, ты даже не поговорила с ним?

— Все изменилось, когда я увидела детей.

— Правда?

— Они теряли мать. Я стояла там, смотрела в их глаза и поняла, что должна уйти. Он — это все, что у них осталось, Лулу. Я люблю его, но им он нужен гораздо больше.

Лулу похлопала ее по плечу.

— Ты хороший человек.

— Нет, вовсе нет. На самом деле мне кажется, что я сделала это ради моего ребенка. Это звучит глупо? Тем не менее он тоже сделал свой выбор. Он выбрал их, а не меня. — Она вздохнула. — Я всегда чувствовала, что он прячется от чего-то в своем подвале.

— Все это выглядит ужасно благородно, шери. Чересчур благородно, если хочешь знать мое мнение.

Женевьева покачала головой:

— Я больше не могу сердиться на Паоло, как и ты на Кэмби. Я слишком хорошо знаю, что такое жить, храня тайну. Я сделала все возможное, чтобы спрятаться от прошлого, от Жозефины. Но она по-прежнему со мной, и я по-прежнему гадаю, что с ней произошло. Я не знаю, что мне с этим делать. И я не уверена, что смогу что-то сделать. Но я должна подумать об этом.

— А как насчет Роберта? Он знает об этом?

— Кое-что. Например, о Паоло, но не о Жозефине. Бедный Роберт, я разрушила его жизнь.

— Ах. — Лулу махнула рукой. — У вас с самого начала не заладилось. Разрушив этот брак, ты оказала ему большую услугу. Теперь он может найти себе простую милую девчонку, которая станет печь ему печенье.

Но ее слова не убедили Женевьеву.

Лулу указала на маленький чемоданчик, стоящий у ее ног.

— Итак, куда ты направляешься с этим чемоданом? В Лондон?

— Господи, нет. Когда вчера ночью я легла в постель, я не представляла, куда поеду и что стану делать. Никогда еще я не чувствовала себя такой потерянной. Я даже подумывала вернуться к отцу. Но проснулась сегодня утром, выглянула в окно и увидела, что все здесь по-прежнему принадлежит мне. Париж по-прежнему город, о котором я всегда мечтала. Это мой город, мой дом. — Ее губы задрожали. — А насчет всего остального я не знаю.

— Что на тебе сегодня? — Лулу нагнулась, чтобы взглянуть на туфли. — Ах, красные бархатные туфли от Закари.

— Туфли лучшего в мире сапожника, — ответила Женевьева. — Я просто не могла их оставить, разве это возможно? — Ком подкатил к ее горлу. — А что касается остальной коллекции… — Она отпила глоток из чашки, не в силах продолжать.

Лулу покачала пальцем.

— Чтобы я больше не слышала таких пораженческих разговоров! Виви, мы заберем твою коллекцию из той квартиры, даже если для этого придется взять швейцара на мушку! Мы сейчас доедим пирожные и отправимся прямо на рю де Лота, я отвлеку Роберта, пока ты будешь грузить коробки в такси. Если понадобится, я даже пересплю с ним, на войне все средства хороши, и…

— Моя коллекция не поместится в одном такси. И потом, куда мы отвезем ее?

Лулу пожала плечами:

— Ко мне?

Женевьева представила себе квартирку Лулу и едва смогла сдержать улыбку.

— Мы справимся, шери. Я больше не подведу тебя.

— Я знаю.

Принесли шоколад по-африкански и пирожные.

— Итак, я остаюсь в Париже, но понятия не имею, чем стану заниматься. — Женевьева опустила палец в пирожное с кремом. — Я не поэтесса, я не жена. Когда-то я была неплохой меценаткой, но это невозможно без денег. Лулу пожала плечами:

— Кому нужны эти деньги? У тебя есть обаяние, красота и острый ум. Ты найдешь выход. Тебя впереди ждет совсем другая жизнь, ты просто должна стремиться к ней.

— Ты действительно так думаешь?

Женевьева обернулась и посмотрела в окно. В воздухе чувствовалось приближение осени. Дерево снаружи роняло листья, и они летели по улице. Старик в фуражке пытался подмести их, но они уворачивались от метлы и кидались под колеса проезжающих мимо автомобилей, под копыта лошади, тянущей тележку, наполненную старьем. Мимо прошла женщина, держащая под мышкой багет и ведущая за руку маленькую девочку в красном берете. Девчонка заметила, что Женевьева смотрит на нее, и показала язык, прежде чем мать успела утащить ее за собою.

— Да, я так думаю. — Лулу взяла набросок. — Послушай, это замечательная карикатура. Я не знала, что ты умеешь рисовать, шери.

— Да я и не умею.

Лулу притворно нахмурилась:

— Послушай, что я тебе скажу, это замечательно. Я ничего не понимаю в поэзии, но уж в живописи я действительно разбираюсь. Знаешь, сколько раз меня рисовали?

В этот момент на улице показались две женщины, они шли под руку. Две женщины в трауре. У той, которая помоложе, было лошадиное лицо с большими простодушными глазами. У той, которая постарше, черты лица казались мягче, но характер выдавал жесткий, стальной взгляд. Стойкий и непреклонный.