Монстров окружали спирали и завитки, сердечки, цветы, змеи, которые распространялись, распускались, словно молодые побеги по изящным изгибам ремешков и задников туфелек. Женевьева никогда раньше не видела такой вышивки. Узор казался настолько переполненным деталями, что издалека выглядел как сплошное сияющее полотно. И только приблизившись, вы могли разглядеть орнамент в полном его величии и безупречности совершенства.

Четырехдюймовые узкие каблучки были сделаны из материала, напоминавшего цельное золото, украшены простым тиснением — несколько перекрещивающихся колец внутри круга. Крошечные, в форме шариков, пуговицы тоже были сделаны из золота и украшены тем же золотым тиснением, что и каблуки.

Некоторое время Женевьева сидела и молча разглядывала туфли, хрупкие, словно крылья бабочки, и ужасалась при мысли, что хотела пробудиться от этого прекрасного сна. Когда она почувствовала в себе достаточно сил, чтобы подняться, на цыпочках пробежала по коридору, прижимая к груди коробку.

В комнате туфель Женевьева тут же примерила новое сокровище. Конечно, они идеально ей подходили. Восхищенно разглядывая туфли в высоком зеркале, она, наконец, разгадала смысл узора на каблучках и пуговицах. Перед ее взором возникли переплетенные и перевернутые буквы «Ж» и «П», и все встало на свои места.

И тут, наконец, Женевьева поняла, что это не просто самые прекрасные в мире туфли. Он желал ее и был готов принять все ее условия. Паоло оставит других женщин, теперь она точно знала это. Туфли стали объяснением в любви, его любовным посланием. Олицетворением ее глубочайших надежд и стремлений. Перед зеркалом в одиночестве Женевьева принялась танцевать.


Паоло Закари проснулся от тревожного чувства: кто-то наблюдал за ним. Он часто просыпался подобным образом, его давно преследовали навязчивые мысли о грабителях, врывающихся в его квартиру и набрасывающихся на него в темноте. Паоло подозревал, что этот страх напрямую связан с случаем из детства, с событием, которое он помнил довольно смутно, но подспудная память о нем не давала покоя долгие годы.

Ему тогда было шесть или семь лет. Отец куда-то уехал, что казалось очень странным, поскольку его работа не требовала отлучек из дома. Вспоминая ту ночь, Закари не представлял, куда и зачем отправился глава семейства, но в ту ночь отца определенно не было дома, потому что, когда все произошло, он спал вместе с матерью в большой родительской кровати.

Ночь была душная. Паоло лежал на самом краю кровати в пижаме, свернувшись калачиком. Мать спала рядом, обняв его одной рукой, ее тихое дыхание, теплое и ровное, шевелило волосы у него на затылке. Он лежал с открытыми глазами, смотрел сквозь открытое окно на большой месяц, повисший в центре ясного, усыпанного звездами неба: Странно, что не опустили жалюзи, вероятно из-за жары. Мать, должно быть, хотела, чтобы в окно дул прохладный ветерок.

За домом росло какое-то ползучее растение. Сейчас он уже не помнил точно, был это виноград или плющ, зеленые завитки висели за окном, и ночной ветерок слегка колыхал листья. Сколько было времени? Похоже, самая глухая ночь, возможно, часа три, когда вокруг так тихо и спокойно, что кажется, будто время остановилось. Ему представилось, что можно увидеть, как растет плющ, как вытягиваются его гибкие стебли. Широко раскрыв глаза, он вглядывался в темноту, забыв про сон.

Кто-то наблюдал за ним и его матерью. Его охватило странное ощущение, словно чья-то тень падает на него. Самая темная и страшная тень. Его прошиб пот, удары сердца с силой отдавались в висках. Он не мог пошевелиться от ужаса, просто продолжал неотрывно смотреть на окно. Возможно, этот наблюдатель притаился где-то там, прячась в лунном свете или свисая с подоконника, пытаясь пробраться в комнату.

Позади раздался приглушенный шум. Это проснулась мать. Неожиданно ее рука резко отдернулась назад, она внезапно отодвинулась от него. Кровать сильно задрожала. Он лежал неподвижно, не в силах пошевелиться от ужаса, не в силах оглянуться и посмотреть на нее. А затем кто-то с силой отпихнул его, и он скатился на холодный деревянный пол, а кровать над ним продолжала трястись. Он не осмелился посмотреть, но слышал странные звуки. Скрипела кровать, затем раздался звук пощечины. Он слышал хриплое ворчанье мужского голоса и странные звуки, издаваемые матерью, они не были ни криком, ни стоном. Сколько все это продолжалось? Он лежал на полу, разглядывая вечерние туфли матери, стоящие на коврике под окном. Туфли были сделаны из красного шелка, круглые носки украшала вышивка из маленьких белых цветов, у них были длинные красные ленты вместо завязок. Мать гордилась этими туфлями, любила их, но он никогда не видел, чтобы она их надевала. Паоло представлял ноги матери, танцующие в этих туфлях, подпрыгивающие, кружащиеся. Счастливые ножки. Он представлял белые цветы, подобные вышитым на носках туфель, которые дождем сыплются с неба и устилают землю толстым мягким ковром.

В конце концов кровать перестала скрипеть, послышался незнакомый, неприятный, скрежещущий звук, возможно, мать пыталась подавить рыдания.

Он пролежал на полу до утра. Должно быть, даже заснул. Когда настал день, мать встала и ушла из комнаты. Простыни оказались смяты, но не более, чем обычно.

Мать сказала, что ему все это приснилось.

Спустя много лет, как раз перед отъездом в Париж, он снова спросил ее, что произошло той ночью, пытаясь получить объяснения. Но она настаивала на том, что не понимает, о чем он говорит.

Теперь время от времени глухой ночью это чувство порой снова настигало его, отвратительное, медленно наползающее ощущение того, что черная тень кидается на него, он просыпался, задыхаясь, сминал простыни, весь мокрый от пота. Иногда, когда он снова засыпал, ему снились красные бальные туфельки или ливень из белых цветов.

Никто никогда не наблюдал за ним, никто никогда не лежал рядом с ним в постели. До сегодняшнего дня.


Женевьева приподнялась на локте в большой, скрипучей кровати в квартирке над магазином и разглядывала его широко раскрытыми глазами, ее волосы перепутались, кожа раскраснелась после сна.

— Что… Где?..

— Неужели так плохо просыпаться вместе со мной? — спросила она.

Его глаза стали почти черными.

— Ш-ш. — Она коснулась его лица. — Ты в безопасности.

— Правда? — Он отодвинулся в сторону. Всего лишь рефлекс. Попытался расслабиться.

— Ты помнишь, что тебе снилось?

— Нет. — Он глубоко дышал. — Я не запоминаю сны.

— Я тоже. — Она коснулась его плеча, осторожно провела пальцем по шраму на коже. — Откуда у тебя этот шрам?

— Несчастный случай в отцовской мастерской.

Ответ, похоже, удовлетворил ее. Она медленно провела пальцем по его телу и опустилась до более широкого шрама на боку.

— А этот?

— Несчастный случай в отцовской мастерской.

— Похоже, в ту пору с тобой постоянно происходили несчастные случаи.

— Который час?

— Мне все равно.

— Неужели? — Он уселся в кровати и принялся шарить в поисках выключателя, надеясь увидеть свои часы. Щелчок — комната озарилась мягким оранжевым светом. Женевьева вскрикнула и спряталась под одеяло.

— Господи, уже почти десять часов!

В ответ из-под стеганого одеяла раздался громкий вздох.

— Мы проспали несколько часов. — Разозлившись, он сдернул с нее одеяло. Обнаженная, она снова вскрикнула, но затем рассмеялась и раскрыла ему свои объятия. Ее кожа в свете лампы приобрела великолепный кремовый оттенок. Ему захотелось снова броситься к ней. Но стоило ей прикоснуться к нему, перед глазами снова возникла картина из старого сна. Вьющееся растение за окном материнской спальни, зеленые, перепутанные стебли… Он отодвинулся, затем поднялся с постели.

— Все дело в твоем сне, правда? — ласково спросила она.

— Нет. — Она словно нашла путь, как забраться к нему под кожу и добраться до самых сокровенных тайников души. Невозможно вытерпеть, когда кто-то подбирается так близко. — Это не имеет никакого отношения к сну. Тебе пора возвращаться домой.

— К Роберту? — Она перевернулась на спину. — Я не хочу возвращаться.

— Не говори ерунды. — Он принялся шарить по полу в поисках одежды. Его вещи переплелись с ее одеждой, словно одежда тоже занималась любовью. И тут он снова подумал о ползучем растении и задрожал, поднимая с пола рубашку.

— Он думает, что я беременна. Закари уронил рубашку на пол.

— Но это не так, правда?

— Конечно нет. Я придумала это, чтобы он больше не трогал меня.

— Это очень глупо.

— Я знаю. — Женевьева вдруг заплакала. — Я больше не могу выносить его прикосновений. Я не хочу этого. Именно это я и имела в виду, когда говорила тебе, что собираюсь перевернуть страницу своего брака.

И что теперь делать? Его любовницы никогда не плакали. Его встречи были изысканны и легки. Женщины приходили, занимались любовью, мило болтали, а затем снова одевались. Просто и приятно. Кто-то мог потягивать вино или есть фрукты. Но никто не забывал о времени и не просыпался от шока из-за бурной эмоциональной сцены. Это не типично для парижской жизни. Или для его жизни… Но только до сегодняшнего дня…

— Обними меня. — Ее голос стал совсем тонким. Она сгорбилась, крепко обхватила колени руками. Женевьева казалась такой крошечной и беззащитной.

Он неохотно вернулся в постель, присел рядом с ней на кровать, спустя мгновение прижал к себе, неуклюже, жестко похлопал ее по спине, ощущая собственную неловкость, расстроился из-за неспособности действовать решительно. Просто выйти из комнаты или утешить ее так, как ей того хочется.

— Расскажи мне что-нибудь, — попросила она, перестав плакать.

— Что ты хочешь узнать?

— Что-нибудь. Просто поговори со мной.

— Хорошо. — Он прижался губами к ее волосам и вдохнул их сладкий, земной аромат. — Вчера я рисовал твои ноги по памяти. Рисунок остался в моей мастерской. — Произнеся эти слова, он почувствовал, как ее тело снова начинает расслабляться. Тепло возвращалось. — Я хорошо запомнил их. Формы выпуклости косточек твоих пальцев, изгиб подъема, вены мод твоей кожей, словно реки на карте.