— Я уже сказал, что очень сожалею. — Он представил Вайолет с теннисной ракеткой в руках, вот она вскидывает ее вверх, а крепкий, загорелый тренер показывает, как правильно держать руку, и подходит к ней совсем близко, практически обнимает ее.

— Ты можешь сделать нечто большее, чем просто сожалеть. — Она улыбнулась своей соблазнительной улыбкой и вскинула голову.

И неожиданно для себя самого, наблюдая, как графиня де Фремон медленно поднимается по лестнице в его комнату, завлекающе поглаживая перила, Паоло Закари понял, что он не ловец бабочек и никогда им не был. Он сам стал бабочкой.

Женевьева слишком волновалась, чтобы долго оставаться в квартире после ухода Роберта. Все перепуталось, и она не представляла, как распутать этот клубок. Задержавшись напротив выставки оригами в стиле кубизма в окне галереи Лафайет, она взглянула на свое отражение. Огромная голова на крошечном теле, казалось, перед ней возник уродец из ярмарочного балагана. Несомненно, это стекло искажало изображения, но в тот момент Женевьеве показалось, что это отражение ее истинной сущности. Ее голова действительно казалась раздутой и опухшей. Возможно, она скоро лопнет.

Через витрину чайной Рампельмайера она завистливо посмотрела на пирожные под длинным стеклянным прилавком. Пирожные всех цветов радуги. Две модно одетые подруги (платья и туфли от ателье «Мартин») сплетничали и хихикали за кофе и десертом, сидя за столиком у окна. Женевьева словно увидела себя со стороны. Она выплескивала неприятности подруге, глядя, как та понимающе приподнимает брови и улыбается неуловимой улыбкой. Не беспокойся, шери. Держись, Лулу, и все будет в порядке. Они произносили специальный тост и съедали по пирожному, какой бы любовник ни бросил Лулу. Лулу добавляла бренди в кофе и рассказывала о своей последней шальной выходке, они смеялись утро напролет, и каким-то образом все налаживалось само собой.

Пройдя ниже по течению реки, Женевьева заметила рыбаков. Они сидели на берегу, растянувшись в длинную линию, но каждый был чрезвычайно одинок.

У тебя есть только два пути. Голос, прозвучавший в ее голове, снова напомнил ей Лулу. Первый: забеременеть и отправиться с Робертом в Бостон. Второй: разыграть выкидыш и убедить его остаться в Париже. Заботиться о своем браке с тем усердием, с каким твоя мать ухаживала за своим розарием, но спокойно продолжать роман с Паоло. Глядя на воду, Женевьева снова и снова прокручивала варианты будущего в голове. Первый казался абсолютно непривлекательным. Да и второй выглядел отвратительным.

На Иль-Сен-Луи приглушенные голоса что-то бормотали из-за окруженного стенами внутреннего дворика. Кошка грелась на солнышке. Привлекательный молодой человек сидел развалившись на стуле у окна первого этажа и читал. Когда она взглянула на него, он улыбнулся и помахал ей рукой, будто они были старыми приятелями. Женевьева подняла руку, чтобы помахать в ответ, не понимая, зачем делает это. И, только покинув остров, вдруг поняла, что раньше уже видела этого паренька. Это был бармен из отеля «Ритц».

Воспоминание о «Ритце» навеяло ностальгию по первым дням замужества. Неоформившиеся отношения казались замечательным материалом для будущего творения. Тогда она искренне верила, что сможет превратить их во что-то интересное. Теперь ей придется изрядно потрудиться, чтобы убедить себя в том, что это еще возможно.

Свернув на Иль-де-ла-Сите, она вошла в Нотр-Дам через южный трансепт, под высеченной картиной жизни и мученичества святого Стефана. Савл, холодная и одинокая фигура, стоял и наблюдал, как побивают камнями Стефана.

Нотр-Дам всегда пугал Женевьеву. Он казался ей мрачным, напоминал пещеру. Это место было населено призраками. Но нигде более она не чувствовала себя так спокойно и безмятежно. Здесь можно было долго и неподвижно сидеть, теряя представление о времени и не ощущая, утро сейчас или вечер. Только здесь можно было выделить один-единственный голос, которому мешала какофония других голосов, пытавшихся перекричать друг друга в ее сознании.

Но сегодня у Женевьевы не нашлось времени для раздумий. Не успела она присесть, обратила внимание на двух женщин в черном.

Они медленно брели к алтарю, держа друг друга под руку. Казалось, они опираются друг о друга. Со стороны это выглядело так, что ни одна из них не сможет обойтись без помощи другой, хотя они не были немощными или слабыми и не казались старухами. На одной была шляпа с широкими полями, которая скрывала ее глаза, голову другой женщины покрывал шарф. Что-то угнетало этих женщин, какая-то общая тоска. Они остановились рядом с Женевьевой, чтобы зажечь свечу. Женщина в шляпе бросила монету в коробку, ее компаньонка зажгла свечу и поставила ее вместе с остальными. Затем она отбросила шарф на плечи, и Женевьева неожиданно поняла, кто эти две женщины.

— Августа! — Имя эхом разнеслось вокруг, громко и пронзительно прозвучало сквозь гул богослужения и бормотание туристов.

Женщины обернулись, их лица были бледны, глаза покраснели. Где-то плакал ребенок.

— Что случилось? — Но она тут же поняла, что сказала глупость, едва слова сорвались у нее с губ. — О нет. Норман…

— Глупый человек. — Августа терла глаза. — Он уверял нас, что ему осталось пять лет жизни. Он так часто повторял это, что мы верили ему.

— Давайте присядем, — предложила Женевьева. Но женщины остались стоять неподвижно.

— Мы до конца не осознавали, насколько серьезно он болен, — продолжала Августа. — Это просто нелепо. Любой незнакомый человек мог сразу сказать, что он умирает. Стоило только посмотреть на него. Но, понимаете, мы привыкли к этому. К этому ужасному кашлю, даже к кровотечениям. Он всегда поправлялся. — Она уткнулась в плечо подруги.

— Это произошло вчера, — сообщила Марианна. — Он как раз закончил читать «Великого Гэтсби». Он был слишком возбужден из-за книги, бесконечно повторял, что Скотт — гений, что он станет величайшей звездой этого века, если сумеет совладать со своей женой и со своей страстью к алкоголю. Он был в превосходном настроении.

— Пришел Боб, — подхватила Августа. — Я имею в виду Боба Макэлмона. Они вместе посмеялись. А затем вдруг Норман скорчился, я попыталась удержать его, когда он начал падать, повсюду была кровь. Я… — Она прижала к лицу платок. — Простите, я должна уйти отсюда. — Она резко оборвала разговор и быстро пошла к выходу из собора.

— Она знала его практически всю жизнь, — вздохнула Марианна. — Они любили друг друга с детства. В его голове было столько поэзии. И вот — ничего не осталось. Ведь стихи не существуют, если не напечатаны на бумаге, правда?

Женевьева вспомнила крошечную квартирку с затейливым зеленым полом и заставленными книжными полками стенами. Это место казалось таким живым…

— Он наверняка оставил блокноты с записями и набросками?

Марианна покачала головой:

— Это неправильно. Мы вторгнемся в его личный мир.

Женевьева попыталась вспомнить о том, что Беттерсон сказал в тот день, когда схватил ее собственный блокнот. В тот день, когда они встретились в салоне Натали Барни. Что же? Если в блокноте есть стоящая вещь, он обязательно найдет ее. Что-то вроде того.

— Я не думаю, что Норман слишком педантично к этому относился, — заметила она. — Мне кажется, он хотел бы, чтобы вы собрали и спасли все, что в ваших силах.

— Я тоже любила его. — Марианна смотрела на дверь, в которую вышла Августа.

Женевьева коснулась ее руки.

— Мне так жаль. Мне будет не хватать его. Многим будет не хватать его.

— Я должна пойти за ней. — Ее голос звучал еле слышно.

— Позвоните мне, — попросила Женевьева. — Возможно, я смогу помочь, я имею в виду, с его записями. Когда вы будете готовы. И потом… еще есть журнал…

— Я не могу думать об этом.

— Я понимаю. Но ничего не выбрасывайте, обещаете? Стихи не существуют, пока не напечатаны на бумаге. Но, возможно, некоторые уже напечатаны. Это важно.

— Простите меня. — Марианна вежливо улыбнулась, но ее щека подрагивала от гнева. — Я должна догнать ее.

Оставшись одна, Женевьева снова присела на скамью и посидела какое-то время, думая о Беттерсоне и его работе, о бесполезности всего. Время, жизнь, поэзия. Неожиданно ее словно озарило, ведь она прекрасно знала, что ее собственная жизнь по капле утекает прочь, она больше не хотела сидеть в бездействии.


36

Посылку доставили днем, вскоре после возвращения Женевьевы, ее принес мальчик с бледным лицом и грязными коленками. Высунувшись наполовину из-за двери спальни, она увидела его, когда Селин отправилась искать мелочь для чаевых. Этот странный мальчик, который с разинутым ртом разглядывал коридор в серых с золотом тонах, сияющее черное дерево и блеск полированной мебели, каким-то непонятным образом привлек ее внимание.

Коробка была завернута в белую бумагу и перевязана розовой шелковой ленточкой. Женевьева отнесла ее в гостиную. Скорее всего, это подарок от помешанного на ребенке Роберта, но почему-то вдруг её сердце застучало быстрее, когда она закрыла дверь, присела на стул «Бибендум» и положила ее на колени. Она закрыла глаза и потянула за ленточку, розовая полоска плавно соскользнула прочь.

Коробка была выстлана жатым темно-красным бархатом. Внутри находились самые ошеломляюще прекрасные вечерние туфли, какие ей когда-либо доводилось видеть.

Верх из золотого шелка был испещрен замысловатой барельефной вышивкой золотыми нитями. Пара волшебных существ смотрела друг на друга на изящном носке каждой туфельки. Крылатые, когтистые, свирепые, они не были ни орлами, ни львами, ни единорогами, но каким-то образом объединяли в себе черты этих трех созданий. Они были практически одинаковыми, почти что отражения в зеркале, но, если присмотреться повнимательнее, можно было разглядеть едва уловимые различия между ними. Их ярость казалась такой неистовой, что невозможно было сразу понять, что это — пролог к битве или любовная прелюдия.