Генуэзец призадумался, видимо подсчитывая в уме свои выгоды и риски.

— Когда же ты хочешь ехать?

— Да хоть сейчас, немедленно!

— Все же придется подождать до завтра. Море сегодня беспокойное, ночью плыть опасно.

— Это для такого бывалого корсара, как ты?

— Даже для меня. Кроме того, надо собрать команду. Кстати, если ты заплатишь мне дополнительно, могу дать тебе в дорогу хорошего проводника и толмача. Это я к тому, что в Тане ты наших наемников можешь и не застать, придется ехать за ними дальше, через земли Орды и Московского княжества. Вот там тебе мой Ярец и пригодится.

— Ярец? Странное имя.

— Он славянин по происхождению, знает язык и земли Московского княжества. Но долго жил в татарском плену, так что татарский язык и обычаи тоже знает. А я с ним знаком еще с тех времен, когда ходил до Каспия.

— А сам ты не согласишься стать моим проводником в славянских землях?

— Нет, ни за что. Какой мне смысл рисковать жизнью теперь, когда я уже накопил достаточно денег, чтобы вернуться в Геную и там жить в свое удовольствие?

Донато невесело усмехнулся. Он знал, что целью многих итальянских купцов и воинов, приехавших в черноморские колонии, была лишь погоня за барышами, а жить постоянно они тут не собирались, потому и отправляли накопленные богатства к себе на родину, чтобы со временем туда вернуться, завести семьи и жить безбедно в городском доме или загородном поместье. Но для иных приезжих земля Таврики становилась второй родиной, и они прочно врастали в нее, обустраивая свой быт в местных городах и селениях. К числу таких переселенцев Донато теперь относил и себя, а потому его невольно покоробили слова бравого корсара.

— Жаль, Лукино, что и ты смотришь на Таврику, как на временное пристанище, где можно только нажиться. А вот мне надо привыкать к здешнему миру, он теперь будет моим. Я здесь надолго, если не навсегда… Но хоть в Тану ты меня доставишь?

— Да, это я обещаю, я свой кораблик не доверю никому. Ну а если тебе придется путешествовать дальше Таны, так уж это без меня. Там Ярец тебе поможет.

Ярец оказался крепким детиной неопределенного возраста. Светлые волосы и светлая курчавая борода обрамляли его грубоватое лицо со следами шрамов. Говорил он мало, неторопливо, и мог бы показаться угрюмым, если бы не добродушный прищур голубовато-серых глаз, которые живо и ярко блестели из-под кустистых бровей. Впрочем, Донато надеялся, что путешествовать дальше Таны ему не придется и, следовательно, не будет нужды прибегать к услугам этого северного варвара, которого римлянин посчитал туповатым и неповоротливым.

Но все с самого начала пошло не так, как рассчитывал Донато. Вскоре после отплытия из Кафы море разбушевалось и Лукино Тариго пришлось искать укрытия в бухте Черкио.

Эта генуэзская фактория располагалась на месте некогда знаменитого эллинского города Пантикапея, ставшего потом столицей Боспорского царства, где правил соперник Рима мятежный понтийский царь Митридат Евпатор. Впоследствии этими землями владели русичи, и город, названный ими Корчевом, был столицей Тмутараканского княжества. И вот теперь, после нашествия ордынских войск и многих лет разрухи и безвременья, в городе над проливом стали править генуэзцы, переделав название «Корчев» в «Черкио».

Если бы Донато оказался здесь в более спокойное для себя время, то, конечно, не преминул бы воспользоваться случаем и осмотреть легендарные окрестности Черкио, где, по преданию, Одиссей нашел Ахилла, где был колодец древнее Троянской войны, где трон Митридата стоял на знаменитой горе, с высоты которой умирающий царь в последний раз поглядел на море.

Но сейчас, когда Донато был вне себя от волнения и тревоги, он лишь мельком окинул взглядом этот приморский городок, жители которого давно забыли звучные названия некогда окружавших его бойких эллинских полисов: Нимфей, Мирмекий, Тиритака, Аполлоний…

Пока Лукино с матросами чинил свою фусту, поврежденную во время шторма, Донато помогал ему и ежеминутно с тоской поглядывал на море, ожидая, когда же оно наконец утихнет. Задержка в Черкио вышла небольшой — всего три дня, но для Донато сейчас не то что день, а каждый час был на счету.

Дальнейшее плавание обошлось без приключений, но по прибытии в Тану Донато ожидало новое разочарование: оказалось, что отряд генуэзских пехотинцев покинул город почти неделю назад. Однако теперь, когда римлянин уже проделал долгий путь, он не собирался отступать, рассудив, что всадники на быстрых конях вполне могут догнать пехотинцев, шагающих рядом с тяжелыми возами, груженными доспехами, оружием, съестными и прочими припасами

А из разговоров с бывалыми людьми Донато знал, что Мамай пока собирает силы, поджидает своих литовских союзников и вряд ли сражение начнется раньше чем через месяц.

— Есть надежда догнать их по дороге, — сказал Донато генуэзцу. — Теперь-то мне твой проводник пригодится. Но точно ли этот Ярец толковый человек?

— Во всяком случае, меня он не подвел во время путешествия на Каспий, — ответил Тариго. — И можешь быть уверен, он дорогу знает.

— Надеюсь. Мне все равно уже некогда искать другого проводника.

Обсудив с римлянином условия оплаты, Лукино позвал Ярца и объяснил ему:

— Поедешь с мессером Донато вдогонку за генуэзским отрядом.

— За тем самым, который едет на подмогу к Мамаю? — тут же догадался Ярец.

— Да. И помни: надо догнать генуэзцев до того, как они присоединятся к войску Мамая. Будешь все время идти по следам.

— Понятно. — Ярец сверкнул глазами в сторону Донато. — У господина, наверное, важное сообщение для фрягов[37]?

Лукино сделал неопределенную гримасу, не считая нужным объяснять славянину цель поездки.

— У меня очень срочное дело, — обратился к Ярцу Донато. — Речь идет о жизни и смерти. Если ты поможешь мне как можно быстрее догнать генуэзцев, я тебе хорошо заплачу.

— Да я-то постараюсь, конечно, но тут вот какое дело… — Ярец почесал затылок. — Мы-то будем долго ехать по татарским землям, как бы на нас там не напали. Надо бы какую охранную грамоту от татарского тудуна. Что, дескать, едут фряги не просто так, а в помощь к ханским союзникам.

— Толково рассудил, — заметил Лукино и усмехнулся в сторону Донато: — А ты сомневался в смекалке нашего проводника. Грамоту тебе добудем. Я, правда, сам с местным тудуном не знаком, но знаю человека, который к нему вхож и за определенную плату поможет в этом деле.

Пока Лукино договаривался с нужным чиновником, Донато со своими слугами покупал лошадей и провизию в дорогу. Мимоходом римлянин отметил, что торги и выбор товаров в Тане не меньше, чем в Кафе. И хотя размерами Тана была городом небольшим, но выгодное расположение в устье Дона, на караванном пути в Персию, Индию и Китай, делали ее связующим звеном между Европой и Востоком, привлекая генуэзских и венецианских купцов, которые имели здесь свои торговые кварталы. К вечеру была добыта дорожная грамота и куплено пять коней — для Донато, Галеотто, Никколо и Ярца, а один конь запасной. Лукино советовал не отправляться в дорогу на ночь глядя, подождать до утра, но Донато не хотел терять ни минуты.

— Ты выручил меня, Лука, спасибо тебе, — сказал он, прощаясь.

— Ну что ж, я всегда согласен помочь, если сам при этом не в накладе, — усмехнулся генуэзец. — Корсары хоть и корыстные люди, а все же иногда бывают полезны. И еще напоследок дам тебе один совет: если познакомишься в дороге с кем-то из кафинцев, не называйся своим именем. О тебе ведь в Кафе ходят слухи, будто ты с нынешним консулом близко знаком. Могут подумать, что ты выполняешь его тайное поручение. А зачем тебе такая слава, мало ли кто попадется на твоем пути. Лучше назовись… ну, скажем, флорентийским купцом Ридольфи, с которым ты знаком.

— Спасибо за совет, — кивнул Донато. — Я, кстати, один раз уже пользовался именем Ридольфо. Надо будет при случае его поблагодарить. Ну, прощай, Лукино. Пожелай мне удачи, как я желаю тебе.

Они расстались на окраине Таны, и генуэзец некоторое время провожал глазами четверых всадников, быстро удалявшихся в сумрачную степь. Ему, бесшабашному и жадному до денег корсару, чем-то был симпатичен этот странный римлянин, который, несмотря на свое загадочное и, наверное, высокое происхождение, был способен искренне влюбиться в кафинскую девушку и забыть ради нее не только все выгоды и расчеты, но даже и простое благоразумие. Вздохнув, Лукино пошел к гавани, где стояла его фуста. Он очень сомневался в успехе путешествия Донато.

Но сам Донато не мог даже допустить мысли о том, что его усилия окажутся напрасны. С утра до вечера им владело одно только стремление — вперед, вдогонку за ускользающей целью, которая казалась так близка, но почему-то день за днем путники ее не достигали. Он все время подгонял проводника, требуя от него выбрать более короткий путь, но Ярец уверял, что по другой дороге ехать опасно, там дикие места, где рыскают стаи волков. Ночевали ездоки где придется: иногда в небольших хуторках, шалашах, а если таких не было на пути, то натягивали шатер, который возили за собой на вьючной лошади.

Донато почти не разговаривал со спутниками и даже не смотрел на них, всецело поглощенный своими мыслями. Ночью, забываясь тяжелым сном, он чаще всего видел Марину, которая протягивала к нему руки и звала, недоумевая, почему он уехал от нее, а он пытался объяснить, что не было у него другого выхода, но не мог вымолвить ни слова, потому что голос у него во сне пропадал.

Пару раз небольшой отряд останавливали татары, но это были слуги местного бея, и они отпускали путников после предъявления дорожной грамоты. Проводник говорил Донато, что такое миролюбие татар объясняется тем, что ездоки следуют точно за «фряжским обозом», а если бы отклонились от пути, то им бы басурманы не поверили.

— Где же этот обоз, черт возьми?! Когда мы наконец его догоним? — досадовал римлянин. — Он все время исчезает, как мираж в пустыне!