— Какая ты еще маленькая дурочка. — Донато вздохнул и покачал головой. — Я рассказал тебе о сокровищах потому, что верю тебе, верю в твою любовь. А ты сейчас пытаешься со мной играть, проверяешь мои чувства. Но я сто раз готов повторить, что люблю тебя! Люблю не ради корысти! Люблю, хоть и не имею на это права!

Он порывисто обнял Марину и долгим, страстным поцелуем приник к ее губам.

— Зачем ты так со мной?.. — она слегка задохнулась. — Теперь я уже не пойму: твои поцелуи искренни или это снова притворство?

— Какое притворство? — в низком хрипловатом голосе Донато прозвучала боль. — Да я с ума схожу по тебе, но должен сдерживаться!

Горящий взгляд его черных глаз, казалось, мог обжечь, а руки могучим кольцом сжимали хрупкий стан Марины.

— Отпусти меня… — прошептала она чуть слышно, но не отодвинулась, а положила голову ему на грудь. — Все равно у нас с тобой нет будущего. Не судьба.

— Счастье ты мое единственное… — он погладил ее по щеке и волосам. — Мы можем быть вместе вопреки судьбе. Если ты согласна презреть предрассудки и стать моей, то, клянусь, я горы сверну ради того, чтобы ты была счастлива!

Его слова, как и объятия, были для Марины таким мучительным счастьем, от которого она не имела сил отказаться, хотя разум подсказывал ей немедленно бежать от этого человека и постараться забыть о нем навсегда. Наконец, совладав со своими противоречивыми чувствами, она решилась посмотреть в глаза Донато и прямо его спросить:

— Значит, ты предлагаешь мне стать твоей любовницей?

— Нет, не любовницей, а женой. Да, женой, хоть и невенчанной.

— Ты думаешь, никто в Кафе не узнает, что у тебя уже есть жена? Рано или поздно узнают. И тогда все от меня отвернутся, назовут грешницей. А что ждет тебя за двоеженство? Как мы будем жить, если станем изгоями?

У Донато и самого был холодок на сердце при мысли о том, что Одерико уже узнали о его пребывании в Таврике, — во всяком случае, после встречи с Нефри это было вполне возможно. Но, стараясь не показать Марине даже тени своих сомнений, он ответил твердым и уверенным тоном:

— Изгоями мы не станем, клянусь. У вас, православных, слишком строгие понятия о грехе, но во многих странах на это смотрят куда свободней. Если мы будем богаты и независимы, никто не сможет нам указывать, как жить.

— Богаты? Значит, без сокровищ наше счастье не состоится?

— Благодаря этим сокровищам, королева моя, мы сможем жить, не озираясь на людскую молву. Ты будешь свободна от приказаний матери, Андрониковой родни и отчима, если он у тебя вновь появится. Тебя не заставят выйти замуж за Варадата и не отправят в монастырскую келью. Мы с тобой поселимся где-нибудь в загородном доме и не будем ни от кого зависеть.

— Жить во грехе?

— А что такое грех? Разве наша любовь грешна только потому, что я стал жертвой обмана? Ведь ту женщину, которая считается моей женой, я не люблю и никогда не любил. Ты же для меня — мой новый мир, моя надежда на возрождение.

— Я так хочу верить твоим словам, но…

— Но над тобой тяготеют внушенные тебе правила. Клянусь, я буду с этим считаться и ничего не сделаю насильно. Ты станешь моей, когда сама будешь к этому готова. А в Кафе я обращусь к Джаноне дель Боско и попытаюсь через него подать в Рим прошение о разводе. В любом случае я не считаю Чечилию Одерико своей женой.

Ревность невольно пробудилась в Марине, и девушка не удержалась от вопроса:

— Но ты ведь спал с ней в брачную ночь?

— Не помню, я был слишком пьян, — уклончиво ответил Донато. — Забудь о ней навсегда, она осталась в прошлом, от которого я убежал в новую жизнь. Теперь мы с тобой, и только это важно. Ты — главное сокровище, которое я нашел в Таврике. А то, которое спрятано в горах, будет нашим с тобой общим достоянием.

— Нашим достоянием? — Марина задумалась. — Но если мы и вправду его найдем, то сможем ли считать своим? Оно принадлежало христианской общине.

— Да, но за древностью лет клад потерял своего хозяина и теперь будет принадлежать тому, кто его найдет. — И, заметив ее колебания, добавил с шутливой угрозой в голосе: — Не сомневайся и не вздумай сказать об этом на исповеди отцу Панкратию.

Марина невольно вздрогнула при упоминании о священнике и растерянно пробормотала:

— Отец Панкратий… Ведь он спросит, как мы с тобой договорились. Он собирался нас обвенчать и отправить в Кафу с купеческим обозом. А что мы ему ответим? Придется рассказать, что ты женат?

Донато нахмурил брови, задумавшись, потом решительно качнул головой:

— Нет, пока не надо. Этот священник не любит, когда ломаются его планы. Скажу, что я помолвлен, но собираюсь расторгнуть помолвку. Пусть отец Панкратий думает, что сможет поженить нас позднее, когда мы вернемся в Кафу.

— А как его главное условие? Ты согласишься быть лазутчиком феодоритов?

— Я соглашусь на все, лишь бы поскорей уехать отсюда, — усмехнулся Донато.

Марина почувствовала, как холодок сомнения пробежал у нее по спине:

— Значит, ты будешь притворяться? Но зачем? Ты мог бы ответить отказом.

— Неужели ты до сих пор не поняла, что если я не соглашусь идти на тайную службу к мангупским князьям, то останусь в этом горном княжестве надолго? Может быть — навсегда.

— Мне это тоже приходило в голову, — вздохнула Марина. — Но я привыкла во всем доверять отцу Панкратию.

— Я понимаю феодоритов: идет война, и они защищают свою родину, как могут. Но нам с тобой зачем вмешиваться в эти чужие и непонятные распри?

— Для меня это не совсем чужая война, — нахмурилась Марина. — Не забывай, что я славянка, а Мамай собирается воевать с моим народом.

— Так неужели ты хочешь, чтобы я действительно стал шпионом феодоритов на службе у консула? — Он пытливо заглянул ей в глаза. — А что будет, если генуэзцы меня разоблачат? А если изменится расстановка сил и феодориты сами захотят от меня избавиться? Не кажется ли тебе, что это слишком опасная игра?

Внезапный порыв тревоги и нежности толкнул Марину к Донато, она положила руки ему на плечи и воскликнула:

— Да, да, ты прав! Все войны мира не стоят жизни любимого человека!

— Дорогая моя, счастье мое… такой ответ я и хотел от тебя услышать!

Обняв Марину, он покрыл поцелуями ее лицо. Минуту они стояли молча, прижавшись друг к другу, потом он глухим от волнения голосом произнес:

— Это дороже всего. И это я никогда не предам. Не забуду и о том, что ты славянка и я должен по возможности помочь твоему народу. Я не пойду на службу к консулу, но все равно постараюсь узнать о намерениях Мамая и генуэзцев. Только сделаю это как частное лицо.

— Но что ты скажешь отцу Панкратию?

— Скажу, что недруги оговорили меня перед консулом и тот не берет меня на службу. А вдобавок объясню, что в деньгах больше не нуждаюсь, поскольку получил наследство и теперь никому не хочу служить.

— Наследство — это твой древний клад? Но я боюсь, что мы даже не сможем до него добраться, за нами будут следить.

— Да, и потому нам надо оторваться от феодоритов еще до приезда в Кафу.

— Но как это сделать?

— Я вот что решил… если, конечно, и ты будешь согласна. Мы едем с купеческим обозом в Кафу, но по дороге вроде бы «теряемся». Купцы не будут нас долго искать, опасаясь разбойников. А мы тем временем уедем на побережье. В приморских городах мангупские князья нам не опасны, там хозяйничают генуэзцы. Переждав несколько дней, чтобы купеческий караван ушел подальше, мы отправимся на поиски клада. И дай Бог, чтобы он оказался не сказкой…

— А потом, когда вернемся в Кафу, что мы скажем?

— Скажем, что в дороге заблудились, потом чуть не попали в руки разбойников, спаслись за стенами какого-нибудь города. Да в Кафе феодориты и не посмеют нас допрашивать. Главное — выбраться отсюда. Здесь, на плато, мы как в плену.

— А если по дороге нас кто-нибудь узнает? В Сугдее, например?

— Если окажемся в Сугдее, то будем держаться подальше от дома Эраста. Ведь, кроме его слуг, нас почти никто там и не видел. А для пущей безопасности тебе в дорогу лучше одеться мальчиком.

— Да, пожалуй, хотя отец Панкратий вряд ли одобрит переодевание в мужской костюм. Но надо его убедить.

Внезапно порыв ветра залетел в грот, принеся рой мелких снежинок, и Марина поежилась, ощутив холод.

— Ты замерзла? — Донато обнял ее. — Пойдем отсюда в дом, к огню. Мы ведь уже сказали друг другу все самое главное. А о подробностях можно договариваться и в доме.

Они прошли вдоль крепостной стены, спустились по ступенькам к улице. Ветер усиливался, заставляя их слегка пригибаться к земле. Но внезапно Марина, вспомнив нечто важное, остановилась.

— Но если мы отстанем от купеческого обоза, то как будем жить, пока не доберемся до клада? Нам же придется платить за еду и ночлег.

— У меня еще осталось в поясе несколько монет. А на крайний случай… — он быстрым движением расстегнул ворот и показал Марине золотой медальон на цепочке. — Этот семейный медальон матушка разрешила мне продать, если у меня не будет другого выхода.

— Кажется, и я могу внести свою лепту. — Марина коснулась золотых серег у себя в ушах. — На что они мне, если в дороге я оденусь мальчиком?

Они поцеловались прямо посреди улицы, поймав на себе осуждающий взгляд проходившего мимо монаха.

В доме Гавраса отец Панкратий встретил молодых людей нетерпеливым вопросом:

— Ну, вы пришли к согласию?

— Да, святой отец, — кивнул Донато. — Мы согласны на все ваши условия… кроме одного. Я не смогу обвенчаться с Мариной прямо сейчас. Мне надо прежде исповедаться католическому священнику и расторгнуть помолвку, к которой меня принудили в Генуе.

Для отца Панкратия слова Донато явились неприятным открытием. Но после некоторого раздумья он все же согласился с римлянином: