— А все наши погибли?.. И Светоний?.. — сдавленным голосом спросила Аврелия.

— Бедная моя, мужайся. Бог оставил жизнь только нам с тобой… Вначале мы со Светонием держались рядом, уцепившись за ящик, к которому ты была привязана. Но потом ударила сильная волна и Светония отбросило в сторону. Он бы мог, наверное, спастись, если бы умел плавать. Но, на свое и наше горе, бедняга панически боялся воды и сразу же захлебнулся, пошел ко дну. И я не успел ему помочь. Да и нельзя мне было удаляться от ящика, оставлять тебя одну. Крепись, дочка. Горе твое велико, но Бог посылает нам испытания, может быть, для высших целей.

Аврелия не плакала. У нее не было слез. Она не раз видела, как рыдали и голосили жены по умершим мужьям, и сейчас в душе корила себя за то, что не плачет по Светонию. Она жалела его, как и других погибших, — но это была жалость человеколюбивой христианки, не похожая на неистовое горе женщины, потерявшей любимого человека. С детства воспитанная в строгом благочестии, выданная замуж по воле отца, Аврелия не любила мужа той любовью, которая бывает между мужчиной и женщиной и о которой она могла лишь смутно догадываться. Светоний был суровым, аскетичным юношей, и Аврелия слегка робела перед ним, воспринимая супружеские отношения как долг, освящаемый церковным обрядом ради продления человеческого рода.

Но, каковы бы ни были ее чувства к Светонию, в эту минуту любые чувства для Аврелии перекрывались страхом — страхом попасть в темную, мрачную неизвестность, где опасности со всех сторон угрожают ей, ее отцу и еще не рожденному ребенку.

Слегка приподняв голову, она взглянула в сторону моря и увидела, что разгул стихии постепенно идет на убыль. утихла, и первые рассветные лучи пробились сквозь поредевшие облака, освещая морскую равнину, по которой катились пенистые гребни мощных, но уже не огромных волн.

— Мы в Таврике?.. — Аврелия испуганно и вопросительно взглянула на отца. — Что же нам делать?.. Одни, без друзей, без имущества…

— С нами наша вера в Спасителя, а это главное, — твердо заявил Климент.

Аврелии вдруг вспомнилось, что ее отец был хранителем Чаши, о которой никто в общине до конца не знал всей правды, догадываясь лишь о том, что таинственную и бесценную святыню епископ хочет отвезти на Святую землю.

— Отец, а как же Чаша?.. — дрогнувшим голосом выдохнула Аврелия. — Она теперь на дне морском?..

— Нет, дитя мое, она спаслась вместе с нами, — сказал епископ, отодвинув с лица дочери мокрую прядь ее длинных темных волос. — Ящик с нашими сокровищами на берегу. Но он в чужих руках.

Климент помог Аврелии подняться с земли и кивком головы указал на что-то за ее спиной. Она оглянулась и увидела шагах в десяти от себя человека, сидевшего на том самом ящике, в котором сосредоточилось все имущество погибшей общины. Оборванная мокрая одежда незнакомца свидетельствовала о том, что он тоже совсем недавно боролся с морскими волнами. Большая лодка рядом с ним казалась выброшенной на берег ночным штормом.

— Кто это?.. Дикарь, тавр?.. — испуганно спросила .

— Пока не знаю. Но этот дикарь на своей лодке помог нам спастись, и мы должны быть ему благодарны. И, кажется, он не злобный. Я попросил его отойти в сторону, пока буду приводить тебя в чувство, и он не стал возражать.

Аврелия еще раз осторожно оглянулась на жителя Таврики и заметила, что он смотрит в ее сторону с нескрываемым любопытством. В его облике и выражении лица не просматривалось ничего угрожающего, и это немного успокоило юную женщину. Она тихо сказала отцу:

— Может быть, это простой рыбак, и он не сделает нам ничего плохого. Будем надеяться, что он даже не догадывается, на каких сокровищах сейчас сидит. Вот только как нам с ним объясниться? Ведь он, наверное, не понимает ни латыни, ни греческого, а мы не знаем здешних языков.

— Я рад, что ты не утратила способности здраво рассуждать. — Климент постарался улыбнуться, чтобы приободрить дочь. — Ты должна быть сильной — как христианка и будущая мать. А этот рыбак, кажется, знает греческий. Возможно, он грек, хотя и не похож.

— Так попроси его нам помочь. Пусть даст нам временное пристанище, а потом найдем корабль, чтобы выбраться из Таврики. Мы ведь можем заплатить за услуги?

— Да. Но при этом мы беспомощны, одиноки и бесправны, — вздохнул Климент. — В любую минуту он или кто-то другой может отобрать наши сокровища, а нас с тобою продать в рабство.

— Так что же нам делать?.. — вздрогнула Аврелия, подумав о насилии и позоре.

— Верить и бороться. Ведь Господь нас оставил в живых недаром — значит, бережет для какой-то миссии, — заявил Климент и, обратившись к незнакомцу, громко сказал по-гречески: — Спасибо тебе, рыбак! Ты спас меня и мою дочь.

Незнакомец встал и неторопливо подошел к спасенным римлянам. При ближайшем рассмотрении он оказался молодым парнем крепкого сложения с мужественным загорелым лицом, на котором выразительно блестели большие серо-голубые глаза. Белокурые волосы парня выгорели на солнце и составляли контраст с его темными бровями и ресницами. Аврелии вдруг подумалось, что так мог выглядеть могучий герой Троянской войны Ахилл, который, по преданиям, был родом из Таврики. Она слыхала, что в этих местах жили племена киммерийцев и скифов, а теперь еще с севера сюда пришли сильные и жестокие готы, которые уже стали угрожать самой Римской империи. Светловолосый юноша мог принадлежать к одному из этих неведомых ей и опасных племен. Аврелия невольно поежилась, когда его пристальный взгляд пробежал по всему ее телу, облепленному мокрой одеждой. Живот будущей матери уже заметно округлился, и незнакомец, кивнув на Аврелию, обратился к Клименту на чистом греческом языке:

— Твоя дочь беременна? А где ее муж?

От удивления Аврелия и Климент на мгновение потеряли дар речи. Потом епископ обрадованно воскликнул:

— Так я не ошибся, ты действительно понимаешь греческий! Какая удача, что ты не тавр и не скиф. Ты из боспорских греков?

— Нет, я не грек, но живу здесь с малолетства и знаю греческий.

— Ты похож на северного уроженца, — заметил Климент. — Может быть, ты из племени готов?

— Нет. — Лицо парня исказилось недоброй гримасой. — Готы напали на наше селение, многих перебили, а иных взяли в плен и повезли в Таврику, чтобы продать в рабство. Мне было тогда десять лет, и я сбежал от них. Меня приютил старый грек Памфил, который заменил мне отца.

— Так кто же ты родом? — уточнил Климент.

— Греки зовут нас венедами и антами, а мы сами себя называем славянами.

— А! Я слыхал о таком народе! — воскликнул епископ. — По преданию, апостол Андрей Первозванный ходил просвещать венедов. Но вы так и не приняли истинную веру?

Однако молодого славянина, видимо, не очень занимали вопросы вероисповедания, потому что он посмотрел на Аврелию и вновь поинтересовался:

— Так где же твой муж?

Она отвела взгляд от его простодушно-любопытных светлых глаз и тихо ответила:

— Он утонул вместе с остальными нашими друзьями.

— Утонул? Значит, ты теперь вдова? — казалось, молодой варвар был даже обрадован. — Тогда ты и твой отец можете поселиться в нашей хижине. Мы с Памфилом живем небогато, однако же и не голодаем. Я хотел бы иметь жену, но поблизости нет красивых девушек. А уйти далеко я не могу, мне нельзя бросить Памфила одного, он совсем больной. А ты красивая, молодая, и мужа у тебя больше нет. Если ты станешь моей женой, я буду тебя защищать, заботиться о тебе. Как твое имя?

Растерявшись, Аврелия хотела возразить напористому и неотесанному варвару, но, взглянув на Климента, встретила в его глазах предостережение. «Помолчи, я сам с ним объяснюсь», — сказал ей отец на латыни, а потом обратился к славянину на греческом:

— Ее зовут Аврелия, а меня — Климент. Но у нас не принято, чтобы женщина выходила замуж сразу, как только овдовеет. По обычаю ей надлежит несколько месяцев оплакивать покойного мужа. Однако спасибо тебе за помощь, которую ты предлагаешь. Мы с дочерью охотно поселимся в твоем доме и будем лечить твоего воспитателя Памфила, а также помогать тебе по хозяйству. Люди нашей веры не чуждаются никаких работ. Только помоги нам донести до твоего дома этот ящик.

Аврелия удивленно взглянула на отца, но он сжал ей руку и прошептал: «Пока у нас нет другого выхода, а там посмотрим».

Ящик все еще был обвязан веревками, и Климент хотел нести его вдвоем с рыбаком, но юноша, усмехнувшись, сказал:

— Не надо, ящик легкий, я и сам донесу. Только в руках такой держать неудобно, помоги поставить его мне на голову. А что у вас в этом ящике? Может, золотые монеты?

— У нас здесь реликвия, которая нам дороже золота, — уклончиво ответил епископ.

Скоро все трое двинулись прочь от берега, в сторону пологого горного склона, где между деревьями пряталась одинокая рыбацкая хижина. Молодой варвар шагал впереди, придерживая руками ящик у себя на голове, а следом на некотором расстоянии шли, поддерживая друг друга, Климент и Аврелия. Оглянувшись на нее, рыбак вдруг спросил:

— А как звали твоего мужа?

— Его звали Светоний, — ответила она печально.

— Светоний? — воскликнул он почти радостно. — Так у нас с ним даже имена похожи! Он Светоний, а я — Световид! Тебя сама судьба мне послала!

Аврелию невольно покоробили слова варвара, который, ничтоже сумняшеся, сравнивал себя со Светонием — потомком одной из ветвей знатного римского рода, среди предков которого был даже знаменитый историк Светоний Транквилл. Глядя в широкую спину бодро шагавшего рыбака, она испуганно прошептала:

— Отец, этот варвар уверен, что я стану его женой. А вдруг он будет действовать силой?

— Надейся на лучшее, дочка, — так же тихо откликнулся Климент. — Похоже, что этот Световид не лишен доброты и мы сможем на него повлиять. Благодарение Богу, с нами не случилось самого страшного. Ведь мы могли попасть в руки береговых пиратов или кровожадных тавров. А этот юноша воспитан греком, и, стало быть, он не такой уж варвар, хоть и язычник.