— Дело в том, что Заноби Грассо враждует с одним греческим князьком-феодоритом по имени Василий. Причина этого спора — полоса земли на границе их владений. Заноби хочет отобрать ее у грека, но пока ему это не удается, потому что на стороне Василия — местный татарский бей Яшлав, человек очень влиятельный. Вот Заноби и задумал устранить этого Яшлава, да еще так, чтобы подозрение пало на Василия. Если все случится по его замыслу, татары изгонят или даже убьют Василия, спорные земли перейдут к Заноби, а консул будет только рад, что генуэзцу удалось отобрать имение у феодорита.

— И Заноби приехал, чтобы поделиться с вами этим замыслом?

— Конечно, нет. Но о его замысле я сам догадался, когда Заноби попросил меня приготовить ему одно особенное зелье, от которого человек умирает не сразу, но в течение суток.

— Почему же вы думаете, что он хочет отравить татарина, а не грека?

— Во-первых, Василий очень осторожен и никогда не примет ни подарка, ни угощения от генуэзца. А во-вторых, даже в случае смерти Василия его наследники не лишатся поддержки Яшлава. Другое дело, если после визита к Василию бей вдруг скоропостижно скончается. Тогда, понятно, все подозрения падут на грека. Яшлав собирается посетить замок Василия в ближайшие дни, и Заноби стало об этом известно, вот он и спешит добыть отраву и каким-то образом подсыпать ее татарину, когда тот будет на пути к греку. Я даже знаю, где он это может сделать — у источника святой воды, возле которого татары обязательно остановятся. Яшлав — ревностный мусульманин, и кто-то из людей Заноби может приблизиться к бею под видом нищего дервиша и подсыпать зелье в его сосуд. А плохо татарину станет уже в доме грека, после застолья.

— Но как вы, отшельник, разобрались во всех этих хитросплетениях?

— Э, друг, поживи здесь с мое — и ты научишься многое понимать, — вздохнул Симоне. — Но для изготовления зелья нужна особая трава. Вот я и отправился на ее поиски. Во всяком случае, так думает Заноби, который приказал мне поспешить.

Донато приостановился и с удивлением взглянул на собеседника:

— Заноби так думает, а на самом деле? Вы разве не собираетесь искать эту траву?

Странное выражение промелькнуло на лице отшельника, и, пошевелив своими черными, чуть нависающими бровями, он сказал:

— А у меня есть эта трава, только Заноби о ней не должен знать. Пусть ищет яд в другом месте, а я не хочу марать руки в его грязных делах.

— Но вы же согласились ему помочь?

— А что мне оставалось делать? Против грубой силы приходится действовать хитростью. У Заноби времени — не более двух дней, и эти два дня я намерен отсутствовать. Вот здесь-то мне и нужна твоя помощь, Донато.

— А что я должен сделать?

— Под вечер вернешься в мою хижину и сообщишь Заноби, будто я потерялся в горах. Ты меня долго искал, звал, потом заблудился и едва нашел дорогу обратно.

— Вы думаете, разбойники мне поверят?

— Почему же нет? Заноби, при всей его свирепости, очень суеверен, и его можно убедить, что меня взяли в плен какие-нибудь колдуны или горные духи. Притом же я сказал ему, что видел вещий сон, предупреждающий о вечерней опасности. Разбойник решил, что я набиваю цену, и обещал доплатить за риск. Но, когда я исчезну, он вспомнит о моих предостережениях.

— Но ведь после, когда вы вернетесь и расскажете Заноби какую-нибудь небылицу, он все равно потребует у вас это зелье. Не сейчас, так после отравит бея.

— Там будет видно. Я найду способ не участвовать в его злодействах.

— А может, лучше предупредить татарина и грека? Хотя, конечно, какое нам с вами дело до них? Благодарности не будет, а риск большой.

— Пусть все идет своим чередом. Бог разберется, кто прав, кто виноват. А у меня хватит разума не делать того, к чему не лежит душа. Так ты согласен мне помочь?

— Конечно.

— А я в благодарность покажу тебе все окрестные места силы, какие знаю. — И добавил вполголоса: — Если они тебе в самом деле нужны.

Донато кивнул и быстро отвел взгляд от проницательных глаз собеседника.

Глава четвертая

Солнце выплыло из-за облака и заиграло яркими красками на желто-зеленой осенней траве, покрывавшей невысокие плоскогорья вокруг дороги. И, словно повинуясь солнечному свету, Марина вдруг оживилась и с затаенной радостью подумала про себя: «Если судьбе будет угодно, она не раз еще сведет между собой людей, которые однажды разминулись». Это светлое предчувствие заставило девушку по-новому взглянуть на окружающий мир. Теперь Марину интересовала и радовала сама дорога с ее неброскими, но живыми приметами, будь то маленькая рощица, виноградники на склоне холма, стадо овец на пастбище или крестьянин с навьюченным осликом, бредущий по тропинке к горному селению.

На подъезде к Солхату луговая растительность сменилась лесистыми участками предгорий, со всех сторон окружавших долину, где расположилась столица Крымского улуса Золотой Орды.

Можно было, минуя Солхат, поехать по юго-западной дороге прямо к монастырю Сурб-Хач, в котором Андроник просил отслужить молебен за упокой его души. Но Марина, при ее природной любознательности, не могла упустить случая посмотреть знаменитый в Таврике город, раскинувшийся на пересечении караванных путей из Поволжья, Русских земель, Кавказа, Индии и Китая. Кафа и Солхат были тесно связаны между собой торговыми делами. Морской порт Кафы позволял товарам, прибывшим с караванами, продолжать свое движение водным путем, а Солхат был для генуэзских купцов словно продолжение кафинской пристани.

Солхат, или Эски-Кырым, как называли его татары, был городом мусульманским, хотя за его стенами проживали также греки, армяне, русичи, потомки печенегов и половцев. Восточный мусульманский облик его был заметен уже в предместьях, где раскинулся караван-сарай. По сторонам огромного пятиугольного пространства тянулись открытые деревянные галереи, под крышами которых кипела торговля. За галереями находились помещения для постояльцев, а посреди двора, рядом с колодцем, возвышался арочный свод, где торговали самыми дорогими заморскими товарами, шелками, посудой. Всюду сновали люди, большинство из которых было в восточных халатах, с чалмами или повязками на голове.

На этом бойком торжище появление юной девушки, которая, в отличие от мусульманок, не прятала лицо под платком, было довольно заметным, и Марина скоро почувствовала на себе любопытные взгляды. Впрочем, долго задерживаться здесь ей было незачем, поскольку мать все равно не дала денег на покупки, а только лишь на дорогу и ночлег. Бегло взглянув на изобилие товаров и пестроту одежд, Марина со своими спутниками поспешила удалиться от караван-сарая.

Оказавшись на улицах Солхата, она не могла не посетить церковь Иоанна Крестителя, бывшую, по словам отца Панкратия, самым древним христианским храмом в здешних местах.

Но путь к православной церкви проходил мимо двух мусульманских мечетей. Одну, более старую, называли мечетью Бейбарса, ибо она была построена сто лет назад по указанию знаменитого египетского султана из мамлюкской династии. Султан Бейбарс, побеждавший монголов и крестоносцев, был родом половец или кипчак, в детстве купленный для мамлюкского войска на одном из невольничьих рынков Таврики. Марина слышала легенду, будто этот султан на склоне лет покинул страну, где правил, и ушел умирать в родные степи, а в Египте вместо него был похоронен его двойник. Никто не знал, можно ли верить этой легенде, но одно в ней, бесспорно, было правдой: степняки никогда не забывают полынный запах своей родины. Марина думала об этом, остановившись перед мечетью Бейбарса и представляя, какое впечатление новый храм производил на татар и половцев сто лет назад, когда мусульманская вера среди них еще не набрала силу и великолепная мечеть казалась редким чудом в сравнении с языческими капищами.

Проследовав дальше, путники увидели другой мусульманский храм, построенный ханом Золотой Орды Узбеком. На фоне бледно-голубого осеннего неба тянулся вверх высокий тонкий минарет, напоминающий копье арабского всадника. Резной портал был украшен причудливым орнаментом, стены, выложенные из обработанного камня, казались белыми в лучах полуденного солнца. За узорчатой чугунной оградой виднелся двор с фонтаном, вымощенный каменными плитами и усаженный цветами.

Варадат, желавший показать Марине свою осведомленность, с важным видом изрек:

— Эта мечеть внутри еще нарядней, чем снаружи. Я однажды в нее заглянул. Там восьмигранные колонны, разноцветная роспись, богатые ковры на полу.

— А христианские храмы мне нравятся больше, даже если выполнены строго и скромно, — заметил Филипп, с неприязнью и насмешкой покосившись на купца.

— А мне еще нравится, что в христианских храмах женщины могут молиться наравне с мужчинами, — сказала Марина, понимающе переглянувшись с Филиппом.

Церковь Иоанна Крестителя и впрямь выглядела скромно в сравнении с нарядной мечетью Узбека, но было в ней что-то величавое и торжественное — как сам дух христианской старины, в традициях которой она была построена. Отец Панкратий говорил, что этот православный храм похож на те небольшие однонефные базилики, что были издавна распространены в провинциях Византийской империи.

Помолившись и поставив свечи перед иконами в церкви Иоанна Крестителя, путники отправились дальше, на юго-запад, по дороге, ведущей к монастырю Сурб-Хач.

Под впечатлением увиденного Марина едва ли не впервые в жизни задумалась о многообразии церквей и обрядов. Дитя веротерпимой Кафы, она не имела предубеждения против людей, исповедующих иную религию, но сейчас ей вдруг пришло в голову, что разная вера может стать непреодолимым препятствием, причиной вражды и кровопролития. Ей приходилось слышать о крестовых походах, религиозных войнах и казнях еретиков, но она не очень интересовалась этими событиями, не имевшими отношения к ее жизни. И вот теперь почему-то Марине стало любопытно, как отнесутся кафинские священники, например, к браку православной и католика. Впрочем, такие браки были не редкостью в Кафе, где могли соединиться не только христиане разных обрядов, но даже христиане и мусульмане или иудеи. Марина улыбнулась своим мыслям, поскольку отлично понимала, чем они вызваны: просто она вдруг представила, что скажут окружающие, если когда-нибудь речь зайдет о ее браке с католиком Донато Латино. Строгий отец Панкратий, конечно, будет осуждать. Но можно обратиться к другому православному священнику, отцу Меркурию, который был родом русич и нрав имел добродушный, даже веселый. Уж он-то наверняка не будет против того, чтобы обвенчать молодую пару.