— Зачем мне права генуэзца и жизнь в Кафе, когда я флорентиец? — пожал плечами Ридольфо. — Я, конечно, не прочь приударить за местными красотками, но жениться буду во Флоренции, на девушке почтенного рода, которую мне сосватают родители.

— Это правильно, — одобрил его дядя. — Благородному человеку надо уважать семейные устои. А у тебя, Донато, — обратился он к римлянину, — какие намерения? Ты тоже приехал сюда по торговым делам, как Ридольфо, или хочешь здесь надолго обосноваться?

— Я сюда, можно сказать, бежал, — невесело усмехнулся Донато. — На родине мне угрожало горе и бесчестие, но рассказывать об этом не хочу и не буду. Не знаю, надолго ли задержусь в Кафе. Пока мне надо подумать, осмотреться.

— А на родине тебя кто-нибудь ждет? — полюбопытствовал Эрмирио.

— Нет. Родители мои умерли, а близких родственников я не имею. О друзьях же и недругах говорить не хочу, так что даже не спрашивайте.

— Но могу ли я тебя хотя бы спросить о роде твоих занятий? — осторожно поинтересовался аптекарь. — Чем ты зарабатываешь на жизнь? Торговлей? Или у тебя есть имение?

— Имение у меня отняли обманом, а на жизнь я зарабатываю военной службой.

— Так ты солдат? Или кондотьер[13]? Приехал сюда, чтобы наняться в войско консула или в охрану какого-нибудь местного богача? Если так, то я советую тебе пойти в аргузии — личную конную стражу консула. Аргузии — это весьма почетный отряд, он набирается из сильных, ловких и надежных мужчин, каждый из которых имеет лошадь, щит, плащ и свое оружие. Кроме жалованья, правда не очень большого, кафинскому аргузию предоставляется право единолично распоряжаться той добычей, которую он захватит.

— Да? Так жалованье аргузия прирастает за счет доходов от разбоя? — с иронией заметил Донато. — Это неплохо. Но я еще не решил, чем займусь. Во время плавания на корабле ваш племянник много рассказывал мне о выгодах морской торговли. Будто бы только на ней можно быстро разбогатеть.

Эрмирио эти слова показались наивными, и он, с удивлением глянув на римлянина, заметил:

— Но в торговых делах и одураченным можно остаться. Если хочешь быстрой прибыли, держи ухо востро и будь готов ко всему. А самая выгодная торговля в Кафе — это продажа невольников. Или, может, ты презираешь такое занятие?

— Нет, я готов заниматься чем угодно, лишь бы разбогатеть.

— Ну, на торговле живым товаром ты уж точно разбогатеешь, если не глуп, — заверил его Лукино. — После того как чума выкосила столько народа, рабы повсюду стали на вес золота, рабочих рук не хватает.

— Да, и потому всякий наемный люд задрал голову и рвется к власти, — хмуро заметил Ридольфо. — Вот у нас во Флоренции в прошлом году чомпи[14] бунтовали, сожгли здание цеха и многие купеческие дома.

— Представляю, сколько страха натерпелся ваш жирный люд, — хмыкнул генуэзец и обратился к Донато: — А ты, мне кажется, отчаянный и крепкий парень. Если не брезгуешь опасным промыслом, то у нас ты добьешься успеха. Предлагаю тебе сейчас пойти в таверну «Золотое колесо», я ее совладелец. При таверне есть и постоялый двор, можешь там остановиться. «Золотое колесо» — такое место, где ты познакомишься со многими полезными людьми.

— Нет, зачем же на постоялый двор? — вмешался Эрмирио. — Донато был попутчиком моего племянника в плавании, так пусть он пока остановится у меня в доме.

Донато не успел ничего ответить, как в аптеку чуть ли не вприпрыжку вбежал худенький черноволосый юноша лет семнадцати-восемнадцати, быстро всех поприветствовал и, протянув аптекарю полотняный мешочек, пояснил:

— Вот, синьор Эрмирио, те коренья, которые вы просили, отец нашел их в горах.

Аптекарь развернул ткань, рассмотрел коренья и удовлетворенно кивнул:

— Да, хорошо, спасибо тебе, Томазо. А что же Симоне сам не приехал в город?

— Не хочет. Отец уже привык жить как отшельник. Велел продать вам эти корешки за десять аспров.

— Ладно, сейчас я отсчитаю деньги. А где твой брат?

— Точно не знаю, но думаю, что он где-то кутит с дружками.

— Хорошо, что хоть на тебя Симоне может положиться, — заметил Эрмирио.

— Бартоло тоже неплохой, но наемные солдаты все время его сманивают и приучают к харчевням. До свидания, синьоры, я спешу, отец велел вернуться до вечера, а путь неблизкий.

Юноша исчез столь же стремительно, как и появился.

— Что за смешной торопыга? — кивнул ему вслед Ридольфо. — И зачем тебе, дядюшка, его коренья, если купцы могут привезти сюда лучшие травы и бальзамы со всего мира?

— Э, дорогой мой, в Таврике имеются такие лечебные растения, которых в других местах и не найдешь, — сказал аптекарь. — Отец этого мальчика, отшельник Симоне, отыскивает в здешних горах и скифский корень, и понтийскую абсентию, и целебную смолу, и много чего другого.

— Отшельник, который живет в горах? — спросил Донато. — Что-то я не вижу вокруг Кафы больших гор, только холмы.

— Да, но Симоне живет далеко от города, — пояснил Эрмирио. — Если поехать отсюда на юго-запад, то можно увидеть весьма причудливые горы и скалы. Симоне и поселился среди таких гор между Кафой и Солдайей.

— А кто он такой? — уточнил Донато. — Местный уроженец или приехал из Генуи? И что его заставило стать отшельником?

— О, это весьма чувствительная и грустная история, — пустился в объяснения словоохотливый аптекарь. — Отец Симоне был генуэзцем, а мать — мавританкой из арабского контрадо Тугар-аль-Хасс. Симоне осиротел во время чумы, был беден, но знал грамоту, и в консульской канцелярии ему иногда давали мелкие поручения. Все думали, что он изберет духовное или медицинское поприще, но юноша вдруг влюбился в дочь самого викария[15] и добился ее взаимности. Отец девушки, когда узнал, что она любит бедняка, да еще и полукровку, пришел в ярость и хотел заточить дочь в башню или насильно выдать замуж. Но Симоне его опередил: он вместе с возлюбленной бежал из Кафы в Солдайю, и там они обвенчались. Викарий поначалу гневался, но потом все же простил молодых супругов — тем более что дочь его была уже беременна. Симоне с женой вернулся в Кафу. Счастье его окрылило, и он с таким рвением занялся морской торговлей, что скоро разбогател. У них с женой родилось два сына — Бартоло и Томазо, которого вы только что видели. Но через несколько лет жена Симоне умерла, и это повергло его в такое горе, что он почти тронулся умом, забросил все дела, и они скоро пришли в упадок. Сыновей он тоже забросил, и мальчики жили у тестя. А Симоне поселился в отдаленной хижине, стал отшельником и знахарем. Темные люди даже считают его колдуном. Вот что сделала с человеком тоска по погибшей любви. Но, правда, спустя какое-то время он одумался и стал заниматься воспитанием своих детей, — тем более что тесть его заболел и умер. Теперь для отшельника сыновья — свет в окне, он ради них живет. Надо сказать, что, будь Симоне похитрей, он мог бы стать богатым, потому что как лекарь и хирург весьма искусен да к тому же обладает даром прорицателя. Но Симоне — человек блаженный, не от мира сего, и деньги к его рукам не прилипают, а это совсем не нравится старшему сыну, Бартоло. Он не любит навещать отца и даже его стыдится. А вот Томазо — хороший, добрый мальчик, хотя и простоватый.

— Томазо — недалекий юнец, а Бартоло — настоящий бравый генуэзец, не то что его свихнувшийся родитель, — заявил Лукино и, обращаясь к Донато, добавил: — Кстати, Бартоло часто бывает у нас в «Золотом колесе». Он, как и ты, мечтает разбогатеть на военном поприще.

— Кажется, у вас на постоялом дворе я смогу найти себе подходящую компанию, — сказал Донато, слегка улыбнувшись. — Решено, Лукино. Веди меня в «Золотое колесо».

Попрощавшись с немного озадаченными флорентийцами, Донато вместе с Лукино ушел из аптечной лавки. Эрмирио посмотрел ему вслед и, пожав плечами, обратился к племяннику:

— По-моему, этот римлянин ведет себя довольно странно. Он не производит впечатления неопытного человека, но вместе с тем… неужели он не понимает, что в таких харчевнях, как «Золотое колесо», собираются проходимцы и мошенники, которые могут обмануть, обыграть, а то и ножом пырнуть? Он ведь уже один раз стал жертвой обмана, так ему этого мало? Кто он вообще таков, ты его давно знаешь? И что за нужда погнала его в Таврику?

— Дядюшка, я о нем знаю лишь то, что его зовут Донато Латино. Он не любит говорить о себе, только намекает, что одна генуэзская семейка его обманула, и он бежал, чтобы не угодить в ловушку. Когда я в Ливорно погрузился на корабль, Донато уже был там, он плыл из самой Генуи.

— А капитан корабля ничего не знает о Донато?

— А что он может знать? Донато заплатил ему и сел на корабль перед самым отплытием.

— Да, странный господин… И ведь еще молод, лет двадцати пяти — двадцати семи, не более, а серьезен и немногословен, будто почтенный, повидавший жизнь человек. Похоже, он благородного происхождения. Но тогда тем более непонятно, как он мог довериться такому головорезу, как Лукино Тариго. Ведь я с полным доброжелательством предлагал ему остановиться у меня, а он предпочел пойти в сомнительную таверну.

— Может, просто не захотел тебя стеснять? — предположил Ридольфо.

— А может, он не тот, за кого себя выдает? — засомневался Эрмирио. — Ну, посмотрим. Рано или поздно он себя проявит. Но если окажешься с ним в одной компании, будь поосторожней.

— О, об этом можешь не предупреждать! — усмехнулся Ридольфо. — В нашей семье люди умеют не попадать впросак.

— Дай-то Бог. Ну а теперь, дорогой племянник, идем в дом, поговорим о семейных делах, и я попотчую тебя местными блюдами, здесь превосходная рыба. А лавку пока оставлю на Беппо.

Эрмирио позвал приказчика, а сам вместе с Ридольфо поднялся на второй этаж, в жилые комнаты.

Глава вторая

Звон колокола Часовой башни, носившей имя Христа или «Криско», как говорили латиняне, заставил Марину вздрогнуть, отвлечься от своих мыслей. На этой башне, венчающей восточный фланг цитадели, недавно было установлено редкое чудо — часовой механизм, при котором состояли специальный мастер и четыре стража, звонившие в колокол по часам.