Мэг Кэбот - Королева сплетен в большом городе

— Не пойми меня неправильно, — говорит Чаз. — Люк — прекрасный парень. Но я бы никогда не вышел за него замуж.

— Тебя никто и не просит, — замечаю я. — К тому же на территории многих штатов это вообще незаконно.

— Ха-ха, — говорит Чаз и замолкает. — Ладно. Не обращай внимания. Забудь, что я сказал. Подманивай дальше своего дикого зверька, или как его там. Развлекайся.

— Лесного, — поправляю я. Теперь мое сердце не просто колотится, оно готово взорваться в груди. — Лесного зверька. И скажи, пожалуйста, что ты имел в виду? Почему ты бы не вышел замуж за Люка? Помимо того, что ты — не гей. И что он тебя об этом не просил.

— Не знаю. — Чаз явно чувствует себя неловко. — Женитьба — красивый конец сказки. Тебе придется провести всю жизнь с этим человеком.

— Необязательно, — говорю я. — Твой папа доказал обратное, сделав блестящую карьеру на разводах.

— Я об этом и говорю. Если ты свяжешь себя не с тем человеком, это может стоить тебе сотни тысяч долларов. Если, конечно, твои интересы будет представлять фирма моего отца.

— Но я не считаю, что Люк для меня — не тот человек, — спокойно объясняю я. — Я же не говорю, что хочу за него замуж прямо завтра. Я не идиотка. Прежде чем завести детей, мне нужно сначала сделать карьеру. Я сама сказала ему, что наше совместное житье — пробный шар. Но когда мне исполнится тридцать, будет просто прекрасно выйти замуж за Люка.

— Что ж, — вздыхает Чаз. — Я просто хотел сказать, что за шесть лет до твоего тридцатилетия может многое произойти…

— За семь, — поправляю я.

— …И, если бы вы, ребята, были лошадьми, я бы не поставил на то, что Люк придет первым? Ни цента.

Я качаю головой. Сердце понемногу успокаивается. Чаз сам не понимает, о чем говорит. Он не поставил бы на Люка? Люк — самый фантастический из всех людей, которых я когда-либо встречала. Разве Чаз знает хоть одного парня, который бы помнил наизусть все песни «Роллинг стоунз» из альбома «Клейкие пальцы» и пел бы их в душе? Кто еще может приготовить из масла, уксуса, горчицы и яйца самый вкусный майонез из тех, что я пробовала? Кто из знакомых Чаза мог бросить высокооплачиваемую работу в банке ради того, чтобы вернуться в институт и учиться па доктора?

— Ты не слишком хорошего мнения о своем лучшем друге, — констатирую я.

Чаз пытается оправдаться:

— Я не говорю, что он плохой человек. Я просто хочу сказать, что знаю его несколько дольше, чем ты, Лиззи. У него есть одна проблема — когда на его пути появляются сложности, он имеет обыкновение все бросать и сбегать.

Я потрясена.

— Потому что он ушел из медицинской школы, чтобы стать банкиром, а потом понял свою ошибку? Иногда такое случается, Чаз. Людям свойственно ошибаться.

— Ты не ошибаешься, — говорит Чаз. — То есть, конечно, ошибаешься, но это ошибки другого рода. Ты знала, чего хочешь, с того самого дня, как мы встретились. Ты знала, что будет тяжело, что придется многим пожертвовать, что ж» не принесет тебе сразу много денег. Но тебя ничто не остановит. Ты никогда не откажешься от своей мечты из-за трудностей.

У меня просто челюсть отпадает.

— Чаз, где ты витал, когда мы разговаривали? Перед кем я распиналась и говорила, что готова отказаться от своей мечты?

— Ты говорила о том, что тебе придется вернуться домой и попробовать то же самое, только не в Нью-Йорке, — поправляет меня Чаз. — Это большая разница. Слушай, Лиз, не пойми меня неправильно. Я не хочу сказать, что Люк плохой. Я просто не стал бы…

— Не поставил бы на него ни цента, будь он лошадью, а ты — игроком, — нетерпеливо заканчиваю я за него. — Да, знаю, я тебя прекрасно слышала. И по-моему, поняла. Но ты говорил о ПРЕЖНЕМ Люке. А не о том, кем он стал с тех пор, как появилась я. Люди меняются, Чаз.

— Не так кардинально, — отвечает он.

— Меняются. И разительно.

— Ты можешь привести эмпирические доказательства этого утверждения?

— Нет, — говорю я. Меня уже начинает это раздражать. Тяжело, наверное, временами приходится Шери. Он, конечно, очень симпатичный, если оценивать внешность. Он обожает Шери и, по-видимому, просто фантастический в постели (иногда мне кажется, что Шери перебарщивает с откровениями). Но эта его привычка носить задом наперед бейсбольные кепки… И это его «можешь привести эмпирические доказательства этого утверждения?».

— Очень яркий аргумент, — продолжает Чаз.

Что там говорил Шекспир? «Первое, что нужно сделать, это убить всех судейских». Я бы сказала иначе: «Первое, что нужно сделать, это убить всех аспирантов, ПИШУЩИХ ДИССЕРТАЦИИ ПО ФИЛОСОФИИ».

— Чаз! — перебиваю я. — Лучше помоги мне промерить окна, и я пойду домой и начну шить вам шторы.

Он оглядывается на окна. Их закрывают омерзительные складывающиеся металлические ставни, служащие, по всей видимости, для того, чтобы отпугивать немногочисленных наркоманов, которые, бог знает почему, живут здесь неподалеку.

Ставни чудовищно уродливые. Даже мужчина может это оценить.

— По-моему, — обреченно говорит он, — спорить с тобой гораздо веселее.

— Я вообще-то не веселюсь, — информирую я его.

Он усмехается:

— Ладно, перейдем к шторам и Лиззи.

Я беру сантиметр и снимаю туфли, чтобы встать на батарею.

— Я о работе в офисе моего отца. Хочу тебя предупредить.

— О чем?

— Ты должна будешь держать свой рот на замке. Никому не рассказывать, кого ты там видела и что слышала. Тебе нельзя будет об этом разговаривать. Это закон фирмы. Она гарантирует своим клиентам полную анонимность и безопасность.

— Господи, Чаз! — Я снова прихожу в раздражение. — Ты же знаешь, я умею хранить секреты.

Он просто смотрит на меня.

— Если это важно, то умею, — настаиваю я. — Тем более что от этого будет зависеть моя платежеспособность.

— Пожалуй, — говорит Чаз, в большей степени самому себе, — рекомендовать тебя на эту работу — не слишком хорошая мысль…

Я швыряю в него сантиметром.

Да, знаю. Все это делают. А если все вдруг решат броситься с Бруклинского моста, вы тоже прыгнете?

Тогда хватит показывать лямки от лифчика!

Мне плевать, сколько вы заплатили за это поддерживающее грудь устройство, невежливо заставлять нас на это смотреть (особенно если лямки посерели и обтрепались, и тем более на вашей собственной свадьбе!).

Держите их, девушки, там, где они и должны быть. Попросите специалиста по свадебным платьям подобрать специальную заколку, прикрепляемую ко шву рукава у плеча или к лямке длиной около 3–4 сантиметров.

Пристегните вашу лямку. Лямки спрячутся, и никто не скажет, что вы небрежно одеты!

Нью-Йорк — странное место. Здесь все может измениться в мгновение ока. Теперь я поняла, что означает выражение «нью-йоркская минута». Здесь время течет гораздо быстрее.

Вы, например, можете идти по идеально чистой улице, усаженной деревьями, но всего через квартал оказываетесь в заваленных мусором трущобах, где стены домов покрыты граффити. А ведь вы всего лишь перешли улицу.

Так что я не сильно удивилась, когда в течение двух дней из безработной превратилась в гордую обладательницу сразу двух работ.

Собеседование с сотрудником отдела кадров в фирме отца Чаза прошло успешно. По-настоящему успешно. На самом деле оно было похоже на какой-то фарс. После получаса ожидания в стильном холле (они поменяли отделанные золотом диваны на кожаные, темно-коричневого цвети, прекрасно гармонирующие с темными деревянными панелями на стенах и ярко-зеленым ковром) меня проводили к какой-то деловой женщине. Она задала мне пару милых вопросов типа, откуда я знаю Чаза. Я ответила: «Мы жили в одном общежитии, когда учились в колледже». Я не стала упоминать, что мы с Шери встретили его на киновечеринке, которую устроил комитет самоуправления Мак-Крекен-Холла, и что именно Чаз начал передавать по кругу сигарету с марихуаной, из-за чего мы еще долгое время между собой называли его «Косячок». А потом однажды утром Шери, обнаружив его в нашей столовой за завтраком, подсела к нему за столик, спросила, как его зовут, и в тот же вечер отправилась в его одноместную комнату и переспала с ним. Три раза.

— Прекрасно, — говорит Роберта, видимо не отдавая себе отчет в том, что получила обо мне более чем неполную информацию. — Мы все любим Чарльза. Когда он работал в отделе корреспонденции, он нас все время разыгрывал. Это было так забавно.

Да уж, Чаз умеет повеселиться.

— Плохо только, — с сожалением говорит Роберта, — что Чарльз не выбрал юриспруденцию. У него, как и у отца, блестящий академический ум. Когда они начинают о чем-то спорить — всем остальным нечего делать.

Да. Все правильно, Чаз любит это дело.

— Итак, Лиззи, — доброжелательно продолжает Роберта, — когда вы приступите к работе?

Я от удивления раскрываю рот.

— То есть вы меня принимаете?

— Конечно. — Роберта смотрит на меня как-то странно, как будто по-другому и быть не может. — Как насчет завтра?

Могу ли я начать завтра? Не у меня ли на счету остался всего триста двадцать один доллар? Не я ли исчерпала все кредитные лимиты своих карточек? Не я ли задолжала «Мастеркард» целых полторы тысячи?

— Конечно, я начну завтра.

О, Чаз, беру все свои слова обратно. Я люблю тебя. Можешь говорить все что угодно о Люке. Можешь быть каким угодно пессимистом по поводу моей с ним свадьбы. Я обязана тебе на веки вечные.