— Давайте подготовим приказ… и подсунем его среди незначительных документов на подпись королеве.

Мужчины задумчиво смотрели друг на друга. Это может сработать. Елизавета хотела подписать этот смертный приговор, но так, чтобы казалось, что она этого не делала. Если бы она могла подписать его, сделав вид, что не поняла, что это за бумага, то приговор можно было бы привести в исполнение. И если бы затем все узнали, что она была не в силах ничего предпринять, чтобы помешать этому, то она была бы счастлива.

Этот был один из тех хитроумных способов, с помощью которых она так успешно вела свою страну от опасности к опасности.

Пожалуй, стоило попробовать.


Дэвисон положил документы перед королевой. Она заметила, что он дрожит, и поняла, что среди документов есть нечто важное. Более того, она догадывалась, что это, потому что знала, какое дело в настоящий момент больше всего занимало умы всех ее министров.

Она болтала с ним, беря документы.

— Вы бледно выглядите, Уильям. Вы мало занимаетесь физическими упражнениями. Вам надо побольше бывать на свежем воздухе ради собственного здоровья.

Ее ручка спокойно скользила над бумагами. Дэвисон затаил дыхание. Казалось, что она не смотрит на них. А вот и приговор. Он увидел решительный росчерк пера. Дело было сделано.

Она подняла взгляд и увидела, что Дэвисон уставился на бумагу, лежавшую перед ней.

— Теперь я вижу, что это, — сказала она.

Дэвисон склонил голову, как будто ожидая удара. Но его не последовало.

— Итак, — пробормотала она, — наконец-то это сделано. Я долго откладывала это, потому что это так огорчает меня. Все мои друзья знают, как это огорчает меня. Меня поражает, что те, кто охраняет ее, оказывают так мало уважения ко мне, заставляя меня так страдать. Как легко они могли бы это сделать за меня.

Она вздохнула и подала Дэвисону приговор.

Спотыкаясь, он вышел из комнаты, на всех парах помчался к Уолсингему и рассказал ему о случившемся.

— Пишите Паулету, — приказал Уолсингем.

Они вместе сочинили письмо, жалуясь, что королева недовольна службой Паулета, поскольку он не нашел способа укоротить жизнь королевы Скоттов, что было необходимо для сохранения их религии, мира и процветания в их стране. Елизавета плохо думает о тех, кто, зная о ее естественном нежелании пролить кровь своей родственницы и королевы, все-таки хочет свалить бремя расправы с кузиной на ее плечи.

— Пусть это немедленно доставят ему, — сказал Уолсингем.


Когда сэр Эмиас получил письмо, он был ошеломлен. Он считал Марию своим врагом, но он был пуританином и ревностным протестантом.

Он тотчас сел писать ответ.

«Меня огорчает, что от меня требуют по указанию моей самой великодушной государыни совершить акт, который запрещен Богом и законом. Бог не позволит мне так замарать свою совесть или оставить такое огромное пятно на моем бедном потомстве, пролив кровь не по закону и без приговора».

Он зашел к сэру Друэ Драри, который был прислан в качестве еще одного охранника королевы Скоттов, когда она переехала в Фотерингей, и тот добавил постскриптум внизу письма, что он от души подписывается под мнением своего напарника.

Получив это письмо, Дэвисон и Уолсингем встревожились и незамедлительно написали Паулету, прося его сжечь предыдущее их послание.

Судьба Марии была решена. Осталось только сыграть последний акт трагедии.

7 февраля граф Шрусберийский прибыл в Фотерингей с графом Кентским. Им выпала обязанность зачитать смертный приговор Марии, особенно отвратительная для Шрусбери.

Они попросили немедленно проводить их в апартаменты Марии, где она приняла их, догадываясь, зачем они приехали. Шрусбери смотрел на нее с извиняющимся выражением, но Кент вел себя высокомерно и грубо. С ними пришли Роберт Бийл, секретарь совета, Паулет и Драри.

Она заметила, что все мужчины — за исключением Шрусбери — не сняли шляп, и почувствовала признательность человеку, который так долго был ее тюремщиком, не только за этот жест, но и потому, что читала сочувствие в его глазах, а так необходимо было знать, что хоть кто-то испытывает дружеские чувства к ней среди такого множества врагов.

Шрусбери начал:

— Мадам, мне бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь другой, а не я, огласил такое печальное известие, которое я привез вам от королевы Англии. Но милорд Кентский и я, будучи верными слугами, не могли ослушаться приказа, который она дала нам. Мы должны посоветовать вам подготовиться к принятию смертного приговора вам.

Он сделал знак Роберту Бийлу, который приступил к чтению смертного приговора.

Мария молча выслушала, а затем сказала:

— Благодарю вас за столь приятное известие. Вы делаете мне большое одолжение, вырывая меня из этого мира, из которого я уйду с радостью из-за тех несчастий, которые я вижу в нем и которые постоянно обрушиваются на меня. Я ждала этого восемнадцать лет. Я — королева по рождению и по помазанию, близкая родственница королевы Англии и правнучка короля Генриха VII; и я имела честь быть королевой Франции. И все же на протяжении всей моей жизни я испытала столько больших несчастий, и сейчас я рада, что Богу угодно с вашей помощью забрать меня от стольких бед. Я готова и желаю пролить свою кровь во имя Бога, моего Спасителя и Создателя, и католической веры, для поддержания которой я всегда делала все, что в моих силах.

Она взяла Библию и поклялась на ней.

— Я никогда не желала смерти королеве Англии и никогда не пыталась сделать это, так же как и никому на свете.

Кент с презрением посмотрел на Библию и сказал:

— Поскольку это — папское евангелие, клятва, данная на нем, ничего не стоит.

— По-моему, это истинное евангелие, — ответила Мария. — Может, вы предпочли бы, что бы я поклялась на вашей, в которую я не верю?

Фанатичный Кент предупредил ее, что, поскольку ее смерть близка, она должна подумать о сохранении души, обратившись в истинную веру.

— Я долго прожила в истинной вере, милорд, — ответила она. — Я не изменю ее сейчас. — Она повернулась к Шрусбери: — Когда я должна умереть?

— Завтра утром, в восемь часов. — Шрусбери опустил глаза, и, когда он говорил, голос у него дрожал.

— У меня осталось совсем немного времени, — сказала Мария.


В Фотерингее часы пробили шесть.

Мария позвала Джейн Кеннеди и Элизабет Керль.

— Мне осталось жить всего два часа, — сказала она. — Давайте оденьте меня, как на праздник.

Они помогли надеть ей кафтан из черного атласа и нижнюю юбку из темно-красного бархата; чулки у нее были бледно-голубые с серебряными стрелками, туфли — из тонкой испанской кожи. За эту ночь они сшили ей камзол из прекрасной шотландки, который закрывал ее от талии до шеи. Когда они помогли ей надеть его, она произнесла:

— Мои друзья и в смерти не покидают меня. Я знаю, что мое тело будет прилично прикрыто даже тогда, когда я не смогу этого видеть.

Джейн Кеннеди отвернулась, не в силах ответить ей. Мария тронула ее за плечо.

— Не расстраивайтесь, Джейн. Я давно ждала этого. Старайтесь принять это так же, как я. Но мне не хочется, чтобы мое тело после смерти выглядело неприятным. Так что прикройте его прилично.

Джейн смогла только кивнуть.

— Теперь мое платье.

Они помогли ей надеть ее вдовье платье из черного атласа с вышивкой, золотую цепь с ароматическим футлярчиком и образком Святого агнца и цепь с крестом.

Ее маленький скайтерьер вскочил на стол и уставился на нее удивленно. Она обернулась и погладила его по голове.

— Вам придется позаботиться о нем, когда меня не станет. Бедная маленькая собачка еще не понимает, что мы прощаемся навсегда.

Элизабет Керль проговорила:

— Не бойтесь за него, ваше величество. Но я думаю, что он непременно умрет от горя… боюсь, что и я тоже.

— Нет, вы должны жить. И помните: ваше горе больше, чем мое. Не скорбите по мне. Вас освободят из этой тюрьмы. Думайте об этом.

Но ни Джейн, ни Элизабет не могли вымолвить ни слова. Они отвернулись. Затем Элизабет принесла вдовий капор, сделанный из батиста и тончайших кружев, который они надели на каштановые волосы, а сверху поместили белую газовую вуаль.

— Ну вот, — сказала она, — теперь я готова. Одета как на праздник. Оставьте меня одну ненадолго… я помолюсь, чтобы Бог дал мне мужество, которое может мне понадобиться.

Они покинули ее, и она вошла в свою молельню, где простояла на коленях до рассвета того зимнего утра.


Часы пробили восемь, и Мария вновь была со своими верными подругами.

— Я закончила свои дела с этим миром, — произнесла она. — Давайте преклоним колени и помолимся вместе в последний раз.

В таком виде их застали Шрусбери, Кент и Паулет, явившиеся, чтобы отвести ее в зал, где должна была состояться казнь.

Когда эти люди вошли в ее апартаменты, ее слуги зарыдали.

Паулет твердо заявил, что больше нельзя медлить, и траурная процессия тронулась от апартаментов королевы к залу. Но когда они достигли наружной двери галереи, он сказал им, что остальные не должны идти дальше. Этот приказ вызвал такую бурю негодования, что было решено, что королева может выбрать только двух своих женщин и четырех слуг, которые будут сопровождать ее на эшафот. Она выбрала Джейн Кеннеди и Элизабет Керль, а также сэра Эндрю Мелвила, врача Бургойня, хирурга Гауриона и аптекаря Жервеса.

Сделав выбор, она повернулась к остальным и в последний раз попрощалась с ними. Это была глубоко потрясающая сцена. Они бросились к ее ногам, и мужчины плакали вместе с женщинами. Даже когда их разделили с госпожой и закрыли перед ними двери, в зал доносились звуки их плача.