— Ваше величество, — спросила Бесси, затаив дыхание, — а как вы думаете, когда… настанет время мне уезжать?

— Этого ждать уже недолго, — с улыбкой ответила Мария. — Скажу тебе кое-что еще. Не думаешь же ты, что твоя бабушка сможет устоять и не устроить тебе пышную свадьбу, ведь так?

Бесси молчала, оцепенев от страха. Но Мария не заметила перемены в своей крестнице и продолжала:

— Для тебя это будет великолепный брак, моя дорогая. Графиня Шрусберийская определенно уже строит планы в отношении тебя. И недавно она выбрала для тебя мужа.

— Кого? — встревоженно спросила Бесси.

— Милорда Перси, старшего сына графа Нортумберлендского.

Бесси, не поднимая глаз, смотрела на ткань в своих руках, и в ней рождалось неповиновение. «Никогда! Никогда! Никогда!» — вновь и вновь повторяла она про себя.

— Так что видишь, — продолжала королева, — тебя не забыли, моя дорогая; и когда настанет время, я приложу все свое влияние, чтобы этот брак состоялся, поскольку я рассматриваю его, хоть и не слишком выгодным для моей дорогой крестницы, но одним из самых лучших.

— Я не желаю выходить замуж за лорда Перси, — ледяным тоном произнесла Бесси.

Королева засмеялась.

— Захочешь… со временем, моя любимая.

— Никогда! — пылко ответила Бесси.

Она вся дрожала; она была готова броситься к ногам королевы, признаться в своей любви к Жаку, умолять Марию о помощи. Но Жак сказал, что их любовь пока должна оставаться тайной… и она побоялась сделать это. Но если ее бабушка — энергичная графиня — решила, что она должна выйти замуж за лорда Перси, то ей надо быстро что-то делать.

Ее спасли от признания следующие слова королевы:

— Я слышу внизу голоса. Кто-то прибыл в замок.

Мария поднялась, и ткань упала на пол. Она все еще надеялась, что посыльный привезет ей известие об ее освобождении или какой-нибудь друг приедет навестить ее, возможно, кто-то милый из Шотландии или из Франции, а может быть, и сама Елизавета.

Дрожащая Бесси подошла к окну и встала рядом с королевой.

Двое охранников тащили в замок упирающегося мужчину; видимо, он был узником.

— Интересно, кто это может быть, — произнесла королева. — Бесси, пойди и попытайся выяснить.

Бесси обрадовалась возможности ускользнуть, но вместо того, чтобы исполнить приказ королевы, направилась прямо в комнату, в которой работал Жак. Он поднял взгляд от письменного стола, и на мгновение все страхи Бесси улетучились при виде радости на его лице.

— Любимая!

Она подбежала к нему и обняла.

— О, Жак… Жак… что ты скажешь? Они хотят выдать меня замуж за лорда Перси.

Он улыбнулся, глядя в ее испуганные глаза и стараясь не показать, что разделяет ее страх.

— Ну Бесси, — ответил он, — неужели ты думаешь, что я допущу это?

Она весело засмеялась.

— Конечно же, нет. Мы оба этого не допустим. Мы… скорее умрем, чем пойдем на это, Жак.

Но ее глаза светились, и у нее не было намерения умирать. Она собиралась жить и любить.

В тот момент Бесси выглядела так, как ее бабушка, в честь которой она была названа.


Сэр Ральф занимался своим излюбленным делом — сочинял письма Елизавете, объясняя, почему было бы разумно освободить его от должности тюремщика королевы Шотландии и назначить другого.

«Меня замучил ревматизм… я не гожусь для этой миссии… — бормотал он. — Счастливчик Шрусбери смог избавиться от этой должности. Но ведь Шрусбери прослужил тюремщиком пятнадцать лет. Молю тебя, Боже, сделай так, чтобы мне, Садлеру, не пришлось терпеть это больше года».

Сейчас он был особенно обеспокоен, поскольку счел необходимым по доносу того гнусного парня Бриггса, с первого взгляда вызвавшего у него отвращение, произвести расследование дела Николаса Лангфорда; и хотя мистер Лангфорд очень достоверно ответил на все вопросы и ему невозможно было предъявить никакого обвинения, но его секретарь Роланд Китчин показал себя ярым католиком и признался, что справляет мессу.

Не зная, как действовать, Садлер приказал доставить Роланда Китчина в Татбери и подверг его заключению.

Если бы Садлер смог доказать, что Мария является центром заговора против Елизаветы, тогда он поехал бы в Лондон, чтобы встретиться с королевой, и там стал бы умолять ее послать более молодого и здорового человека охранять Марию. Он надеялся, что сможет убедить ее в этом.

Роланда Китчина каждый день приводили из подземной тюрьмы в замок Татбери на допрос к Садлеру и Сомерсу, но из него ничего не удавалось вытянуть, кроме того, что он служил мессу. Он отказывался давать показания против своего хозяина и отрицал причастность к заговору..

Поскольку он признался, что является католиком, то Садлер и Сомерс решили заставить его посещать церковь, чтобы он слушал там молитвы. Роланд Китчин воспротивился. Поэтому перед каждой церковной службой два охранника приходили к нему в камеру и насильно доставляли его туда. Как раз такую сцену и увидела Мария из окна.

Бесси узнала, что происходит. Ей рассказал об этом Жак.

Жак был встревожен, но не только из-за предполагаемого брака Бесси с лордом Перси, а еще и потому, что сэр Ральф Садлер пытал Роланда Китчина, единственное преступление которого, видимо, заключалось в том, что он — католик.

— Бесси, — сказал Жак, — мы с тобой тоже католики. Если он решил подвергнуть гонениям одного, то может преследовать и других.

Бесси прижалась к нему и спросила:

— Жак, что происходит вокруг нас? Когда-то я чувствовала себя в полной безопасности. Теперь я больше этого не чувствую.

Жак не ответил на это. Он мог бы сказать ей, что она и раньше все время жила в мире, полном опасностей. Единственная разница заключалась в том, что, взрослея, Бесси начинала все больше и больше осознавать это.


— Сетон, — спросила Мария, — что они делают с этим бедным человеком?

— Они настаивают, чтобы он каждый день ходил в церковь.

— Что это значит, Сетон?

Сетон пожала плечами.

— Может быть, скоро они начнут преследовать и нас, как ты думаешь? — спросила Мария. — Может быть, они каждый день таскают его под моим окном, чтобы напоминать мне, что я исповедую иную веру, чем они?

— Как знать? — вздохнула Сетон.

— Ох, Сетон, я собираюсь написать моей тетушке Рене. Ты поедешь к ней. Ты должна.

Сетон упрямо покачала головой.

— Иногда меня охватывает отчаяние, что я никогда не выйду из моей тюрьмы, — сказала Мария. — Иногда я думаю, что из тюрьмы меня вынесут только в могилу.

— Это печальные мысли, ваше величество.

— Это печальные времена, Сетон.

Некоторое время они молчали, затем Мария сказала:

— Сейчас они тащат его обратно. Что это значит, Сетон? Что они теперь собираются делать?


Ральф Садлер посмотрел в лицо человеку, приведенному к нему на допрос.

— Я сказал вам все, что знаю, — произнес Роланд Китчин.

— А как мы можем быть уверенными в этом?

— Мне больше нечего сказать.

— У нас есть средства заставить говорить правду, — пригрозил сэр Ральф.

Он увидел, что мужчина побледнел, и понял, что это трусливый человек, привыкший общаться с пером, а не со шпагой.

— Вы хотите сказать, что станете пытать меня?

— Мы считаем, что средства не важны, если с их помощью мы можем добиться правды.

— И люди под пыткой говорят правду? Вы же знаете, что они не всегда это делают, милорд. Они выкрикивают то, что от них требуют… что угодно, только бы прекратили пытку.

Сэр Ральф посмотрел на это бледное лицо и заметил пот на висках и страх в глазах. Это был не страх боли, а скорее страх того, что он не сможет выдержать пытку. Сэр Ральф был достаточно умен, чтобы понять это. Он подумал, что, может быть, хватит одних разговоров о пытках. Он надеялся на это, поскольку не был жестоким человеком.

— Подумайте, — произнес он. — Завтра вас опять приведут ко мне. Мне очень хочется узнать правду.

Роланда Китчина отвели обратно в камеру; ему было плохо от страха. Он не знал, выдержит ли пытку. Его еще никогда не пытали. Он был человеком с большим воображением, и он боялся… ужасно боялся, что его плоть превозобладает над духом и заставит сказать правду.


Роланд Китчин проснулся среди ночи. Он чувствовал холод каменного пола через соломенный тюфяк, но был весь в поту. Ему приснилось, что его пытают в подземелье этого ужасного замка Татбери и что он, потеряв чувство собственного достоинства и думая только о том, как спасти плоть от боли, выкрикивает ложь в адрес своего господина.

— Я не должен, я не должен, — простонал он. — Я не буду.

Но как он мог быть уверен? Он прекрасно знал, что под пытками люди лишаются рассудка, чувства справедливости.

Тюремщики хотели, чтобы он оболгал своего хозяина.

— Я никогда не сделаю этого, никогда, — шептал он. Однако во сне он сделал это; так почему он думает, что наяву будет более храбрым?

Ему пришла ужасная мысль. Сон был предупреждением. Он предаст своего хозяина под пыткой.

— Я никогда не предам, никогда, — стонал он. Но разве он мог быть уверенным в этом?

Выход был. Единственный выход. Китчин лежал в темноте, думая об этом.


Сэр Ральф заявил Сомерсу:

— Я убежден, что тот парень Бриггс — мстительный негодяй и что ни Лангфорд, ни его секретарь Китчин невиновны в заговоре против королевы. Да, они — католики. Но в Англии много католиков.

— Ну и что вы предлагаете сделать? Отпустить Китчина?