Графа Шрусбери охватила паника. Он боялся, что его могут обвинить по делу Ридольфи. Он стал таким же, как перед тем ударом. Бесс встревожилась. Но в последние месяцы он стал более спокойным. «Он переживет этот новый этап», — твердила она себе. Каждый день удалял их — если не Марию — от всех волнений. Если бы Елизавета решила наказать их, то уже давно сделала бы это.

У Марии слегка поднялось настроение, когда она получила весточку от Лесли, которого выпустили из Тауэра, но так как он оставался государственным преступником, его перевели в замок Фарнхэм в Суррее, где главой дома и его тюремщиком был епископ Винчестерский. Он прислал ей написанную им самим на латыни книгу размышлений.

Мария как бы очнулась от своего летаргического сна, чтобы написать ему о том, что известие о его вызволении из Тауэра и то, что он прислал ей свою книгу, очень утешили ее.


Шел август. В апартаментах королевы было жарко и душно. Когда Сетон пришла посидеть с ней, Мария неподвижно лежала на постели, думая о прошлом.

— Ваше величество, не желаете ли заняться вышиванием вашего гобелена?

— Нет, Сетон. Он меня не интересует.

— Вы же знаете, как это успокаивает вас.

— Не думаю, чтобы сейчас меня было легко успокоить, Сетон.

— Вам надо встряхнуться, ваше величество. Эта печаль пройдет, как и все остальные.

— Все может быть, Сетон. Но чем это все кончится? Как давно я уже в Англии? Какой сегодня день?

— 24 августа 1572 года, ваше величество.

— 24 августа, Сетон. Кажется, это канун дня святого Варфоломея?

— Да, действительно.

— Они убили его в июне… в начале июня. Уже почти три месяца, как он умер.

— Слишком долго, чтобы до сих пор оплакивать его. Слезами его не вернешь.

— Ты, как всегда, права, Сетон. Сейчас я верю, что со временем смогу начать забывать. О, Сетон, если бы хоть что-то хорошее случилось со мной! Если бы мои французские родственники хоть что-нибудь сделали, чтобы помочь мне! Ты помнишь, как мы жили во Франции?

— Нелегко забыть самые счастливые дни в жизни.

— То были счастливые дни, Сетон. Я напишу королю… напомню ему.

— А сейчас постарайтесь заснуть.

— Я попробую, Сетон, а утром я напишу моим дорогим друзьям во Францию… моим дядюшкам, моей бабушке, королю — моему деверю… даже королеве-матери.

— Я запомню, — с радостью в голосе произнесла Сетон, — что вы начали оправляться от горя в канун дня святого Варфоломея.


До шеффилдского замка донеслись известия, которые Мария выслушала с ужасом. Страшная трагедия обрушилась на Париж и, кажется, покатилась дальше по главным городам Франции. В канун дня святого Варфоломея католики поднялись против гугенотов, и началось кровопролитие, никогда не виданное прежде. Адмирал де Колиньи был жестоко убит; он стал одним из тысяч отважных мужчин, умерших на улицах Франции из-за их вероисповедания.

Королева Англии и ее министры-протестанты выразили соболезнования и ужас по поводу такой резни. По всей Англии раздавались крики: «Долой папистов!»

Ходили слухи, что одним из руководителей и подстрекателей резни был герцог де Гиз, родственник королевы Скоттов.

В Лондоне и во многих других городах Англии мужчины и женщины собирались и обсуждали происходящее за Ла-Маншем.

— Такое не должно произойти здесь, — кричали они. — Это хорошая протестантская страна. Мы не допустим сюда католицизм.

Еще свежо было в памяти восстание католиков севера. Многие помнили и сводную сестру королевы, прозванную Кровавой Марией из-за костров Смитфилда, на которых во времена ее правления сжигали тела добрых протестантов, как мужчин, так и женщин.

Теперь среди них находилась еще одна королева-католичка. Она жила в шеффилдском замке, как узница, но ее пребывание в Англии вызвало достаточно беспокойств.

— Долой католицизм! — кричали люди. — Долой прекрасную ведьму из Шотландии!


— Хорошо бы, — сказала Елизавета, — построже охранять королеву Шотландии, ради ее же безопасности, потому что когда народ Англии услышал о бесчинствах ее друзей и родственников-католиков во Франции, то готов был разорвать ее на куски.

«Настало время, — подумала Елизавета, — отделить голову Марии от тела, так как никогда она не будет столь непопулярной, как сейчас».

Но Елизавета помнила о католиках в своей стране, которые, возможно, в данный момент готовы восстать, как их собратья — католики в Париже.

Нет, она должна сдержать себя. Королева Скоттов должна оставаться ее узницей. Нельзя допустить разговоров, что она согласилась на ее смертную казнь, опасаясь, что у Марии больше прав на английский трон.

Пусть мается в тюрьме, под строжайшей охраной. Это лучшее место для нее.

«Нужный момент настанет, — говорила себе Елизавета. — Тогда можно будет с чистой совестью привести приговор в исполнение, и никто не сможет сказать, что Елизавета Английская убила свою соперницу, испугавшись ее». Нет, в тот момент, когда было проще всего отправить ее на плаху, она, Елизавета, заботилась о ней, охраняла ее от разгневанных английских протестантов, помня об уважении к персоне королевских кровей, желая продемонстрировать всему миру, что она никого не боится и не приговорит Марию к смертной казни только потому, что ей жилось бы спокойнее в мире, где нет Марии.

В шеффилдский замок послали приказ. «Еще строже охранять королеву Скоттов. Удвоить охрану. Она никоим образом не должна бежать… ради ее же безопасности».


Наступила зима. Миновал еще один день ее рождения — тридцатый.

— Я становлюсь старой, — говорила она Сетон. — Посмотри, как проходит мимо жизнь, пока я переезжаю из одной тюрьмы в другую.

Пришло Рождество, но в замке Шеффилда никто не веселился.

Зима была долгой и холодной, но Мария почти не замечала этого. Весной граф и графиня пришли в ее апартаменты и объявили, что, поскольку замок необходимо убрать и проветрить после зимы, они предлагают переехать ей в дом в парке.

Мария обрадовалась переезду. Она приветствовала любое разнообразие, но графа и графиню меньше устраивало пребывание их узницы в помещичьем доме, так как они были уверены, что оттуда легче сбежать, чем из замка.

Ей не разрешали выходить из ее апартаментов, и всякий раз, выглянув в окно, она видела охранников, стоящих под ним днем и ночью.

Охранники шутили: ей никогда не сбежать отсюда, если только она не воспользуется волшебством и не превратится в мышь или в блоху.


Граф принес известие Марии. Она побледнела и прижала руку к сердцу, которое в последнее время стало сильно болеть.

— Эдинбургский замок капитулировал, ваше величество.

Некоторое время она молчала. Она представила замок на высоком холме, казавшийся неприступным. Это была последняя и наиболее важная крепость, удерживаемая ее сторонниками.

— Английская армия под предводительством сэра Вильяма Драри захватила его, — сказал ей Шрусбери. — Керколди давно следовало сдаться. Не было никакой надежды противостоять силам королевы Англии.

Она знала, что происходило в Эдинбурге во время осады; она слышала рассказы о храбрости тех, кто любил ее, о том, что солдатские жены позволяли спускать себя на веревках вниз по крутым склонам, чтобы пойти в город и купить хлеба для голодающих защитников замка, а когда они оказывались пойманными, что нередко случалось, по приказу Мортона их немедленно вешали.

— Им пришлось сдаться, — продолжал Шрусбери, — когда отравили воду в колодце.

— Иначе Керколди никогда бы не сдал крепость, — сказала Мария. И подумала о Керколди, который теперь был ее верным союзником, хотя когда-то яро выступал против нее и более, чем кто-либо, помог Морэю выиграть битву у Каберри Хилла.

— Керколди уже никогда не будет на чьей-либо стороне, — мрачно заявил Шрусбери. — Его повесили вместе с братом на Маркет Кросс, когда замок был захвачен.

— О, милорд, — воскликнула Мария, — почему вы всегда приносите ужасные известия?

— Если бы было что-то хорошее для вас, то я сообщил бы вам, — резко ответил Шрусбери.

— Тогда, если вы не можете сообщить мне ничего хорошего, я прошу оставить меня наедине с моим горем.

Шрусбери поклонился и вышел. Он думал о том, что в каком-то смысле это было не таким уж плохим известием для нее.

С потерей Эдинбургского замка она уже не представляла из себя грозного врага. Ее значение для Елизаветы упало. Может быть, теперь ее охрана будет немного ослаблена? Ее сторонники в Шотландии потерпели поражение; англичане до сих пор говорили с ужасом о Варфоломеевской ночи. Теперь у Елизаветы нет особых причин бояться Марии, королевы Скоттов. Конечно, она должна немного смягчиться.


— Как она восприняла это известие? — спросила Бесс своего мужа.

— Она уже слышала так много плохих известий, что даже это не вывело ее из оцепенения.

— Бедняжка! Мне жаль ее. Печально, что в последние месяцы ее тюремное заточение было столь строгим. Я до смерти устала от Шеффилда. Как мне хочется насладиться красотой моего любимого Четсуорта!

— Что вы задумали?

— За последние месяцы она превратилась почти что в инвалида. Она нуждается в смене обстановки. Я спрошу королеву, нельзя ли нам посетить Четсуорт. И как знать, если она разрешит, то, может быть, мне удастся отвезти королеву Скоттов на ванны в Бакстон. Они помогли вам. Я уверена, что они также пойдут на пользу и ей.

— И вы думаете, королева прислушается к вашей просьбе?

— Вы что, глупец, Шрусбери? Сейчас как раз настал момент для нее проявить свою снисходительность. Никогда еще фортуна не была столь безжалостна к вашей романтической королеве. Я напишу Елизавете. И клянусь, что очень скоро мы покинем Шеффилд и отправимся в Четсуорт… а вполне возможно, что и в Бакстон.