Виктория Холт - Королева Шотландии в плену

Каждый день к Марии поступали печальные известия о страданиях ее сторонников, которые не смогли противостоять военному превосходству англичан.

Зима и ранняя весна принесли много горя. Отчаяние Марии усугублялось мучительными ревматическими болями и болезнью, которая, как ей казалось, была вызвана отравленным воздухом Татбери.

Ее почти не занимало вышивание, не утешало общество верных подруг. Бесс и Джордж Талбот относились к ней дружелюбно, но она знала, что по воле королевы они должны следить за ней. Они не были жестокими тюремщиками, то твердо намеревались не допустить ее бегства.

— Как бы мне хотелось, — говорила она Бесс, — чтобы я могла хоть иногда прогуляться верхом по окрестностям. Я бы хотела, чтобы у меня снова были лошади. У меня всегда были собаки, поскольку я люблю животных. Мне грустно, что у меня нет никаких собственных животных.

— Возможно, когда-нибудь королева согласится, чтобы у вас были животные, если вам так хочется, — это было единственное, что могла предложить ей в утешение Бесс. Но Мария была убеждена, что если бы Бесс разрешила ей завести маленькую собачку, то вряд ли стала бы спрашивать на это согласие королевы.

Были и некоторые хорошие новости. Когда Шотландия потерпела поражение и больше не осталось надежды, что армия верных сторонников Марии пойдет на Татбери, чтобы освободить ее, Елизавета выпустила из Тауэра епископа Росского.

Но даже когда восстание в Шотландии было подавлено, продолжались аресты мятежников на севере. Многих привозили в Лондон, пытали и в конце концов подвергали ужасной казни как изменников. Мария понимала, что этих людей пытают в надежде, что они предадут ее и признаются, что она подстрекала их к восстанию против королевы Англии.

Каждый день, просыпаясь, она думала, что, возможно, это ее последний день на земле; всякий раз, когда кто-либо приезжал в замок, она интересовалась, не привезли ли приказ о ее переводе в Тауэр.

Граф Шрусберийский поправился, и мягкость, которую Бесс проявляла к нему во время болезни, исчезла. Она стала резкой и властной; и иногда Джордж Тал бот глубоко сожалел, что женился на ней.

Он часто ловил себя на том, что сравнивал ее с двумя женщинами — с королевой и с горничной.

Он постоянно чувствовал присутствие Элеоноры Бритон, и ему казалось, что в течение дня он видел ее чаще, чем кого- либо. Возможно, он всегда думал о ней, может быть, высматривал ее, а она была готова оказаться рядом. Когда он посылал за служанкой, то часто являлась именно Элеонора. Он ловил себя на том, что придумывает задания для прислуги, чтобы она почаще приходила в его апартаменты.

Смеркалось, и когда он послал за служанкой, чтобы та развела огонь в передней, на его зов откликнулась Элеонора, изящная, нерешительная, но полная готовности. Глубокий вырез грубого платья обнажал белую кожу; поспешно надетый передник был чистым. Ее волосы были спрятаны под чепцом, и у него возникло непреодолимое желание увидеть их.

— Милорд желает, чтобы я развела огонь? — спросила она своим мягким голосом.

Он кивнул. Она сказала:

— Я только что развела огонь в апартаментах королевы. Леди сидит там с ее величеством. Они вместе занимаются вышиванием.

Она не тронулась с места, когда он подошел к ней. Он снял ее чепец, и волосы рассыпались по плечам; они были длинными, густыми и золотистыми.

— Как стыдно скрывать их, — вымолвил он.

Затаив дыхание, она ждала, что будет дальше; хотя она знала, и он тоже знал, ибо в этот момент они оба осознавали, что это неизбежно. Они ждали этого с тех пор, когда впервые увидели друг друга.

В ту долгую зиму Мария ужасно страдала из-за суровости Татбери. Она мечтала, о приходе весны. Когда она получила известие, что пришла папская булла, расторгающая ее брак с Ботуэллом на основании того, что он ее изнасиловал, она не испытала никаких эмоций. Единственный вывод, который она сделала для себя: она совершенно свободна от Ботуэлла. Она больше не думала о нем как о своем муже. Она считала себя вдовой — вдовой Дарнли, — и ей казалось, что тех бурных взаимоотношений никогда не существовало.

Ей очень хотелось перестать быть вдовой. Иногда она призывала Сетон, Джейн и других и обсуждала наряды, которые ей хотелось бы сшить после свадьбы.

— Как было бы прекрасно, — говорила она им, — снова иметь красивые платья. Я заведу себе маленьких собачек. О, как мне хочется снова стать свободной!

Она редко говорила о своих самых сокровенных желаниях. Больше всего ей хотелось вновь увидеть своего сына. Теперь он уже стал маленьким крепышом, и больше всего она радовалась тем письмам, в которых упоминалось о нем. Он поражал учителей своим умом благодаря прирожденной склонности к чтению. Его отдали на попечение графу и графине Map, которые, как и все ее враги, делали все, чтобы он забыл, что у него есть мать. Но он был умным и упрямым малышом; она узнала, что он задает вопросы только тем, кто, как он верил, скажет ему правду.

Как восхитительно было представлять себя в обществе сына и мужа. Она наделяла Норфолка всеми качествами, которые ей хотелось видеть в своем муже. По правде говоря, она мало видела его, но достаточно, чтобы знать, что он молод и хорош собой. Они часто переписывались с тех пор, как леди Скроуп способствовала их обмену письмами в замке Болтон. Она верила, что он — человек серьезный, верный, любящий и мудрый, обладающий всеми качествами, необходимыми для ее мужа. Ей бы не хотелось убедиться, что она создала миф из собственных желаний и потребностей.

То были счастливые дни, когда она получала письма от Норфолка или известия о своем сыне. Эти письма были дороги вдвойне, поскольку получать и отправлять их было рискованно.

Однажды она получила письмо от старой служанки-француженки, которая устроилась в дом, где воспитывался маленький Джеймс. «Когда леди Map спрашивает, кого он больше любит, ее или свою мать, он упрямо отвечает, хоть и знает, что его ответ вызовет недовольство: «Мою маму». Мария вновь и вновь перечитывала эти слова, и когда Сетон вошла к ней, то увидела, что она сидит в кресле, прижимая письмо к груди и не обращая внимания на слезы, которые текут по ее лицу.

Бесс вошла к королеве с сияющим лицом.

— Хорошие новости, ваше величество. Хантингдон получил приказ об отъезде.

Мария вздохнула с облегчением. Конечно, она все понимала. Восстание в Шотландии подавлено; королева Англии убеждена, что ей можно не опасаться католиков севера. Можно смягчить те суровые правила, которые было необходимо соблюдать при подобных волнениях.

— Я знала, что вы обрадуетесь, — продолжала Бесс. — Итак, теперь только граф Шрусбери и я несем ответственность за вас. Могу признаться, что я рада не меньше, чем вы, ваше величество. Меня ужасно злила мысль о том, что этот человек в моем доме отдает приказы.

— Это была расплата за то, что вы ослушались приказа королевы.

Бесс победоносно улыбнулась.

— Я твердо убеждена, что Шрусбери не было бы здесь сегодня, если бы я не настояла, что он должен поехать на ванны. — Она внимательно посмотрела на Марию. — Вашему величеству тоже пошла бы на пользу поездка в Бакстон. Я должна поговорить с королевой. Конечно, не сейчас. Мы еще не полностью вернули себе ее расположение.

— Вы считаете, что ванны помогли бы мне избавиться от этих болей в суставах?

Бесс, которая сама никогда не испытывала никаких болей, решительно кивнула. Пусть только королева поверит в то, что получает именно то лечение, которое ей необходимо, и ее боли исчезнут. Бесс верила только в те болезни, которые имели явные признаки. Например, когда граф был не в состоянии ни говорить, ни двигаться, она поверила, что он серьезно болен. Она была убеждена, что недомогание Марии вызвано тем, что она томится в заточении.

— Я предложу это позже. А пока я написала ее величеству, что вы грустите в этом месте, а это вредит вашему здоровью. Я попросила ее дать согласие на переезд.

— И вы думаете, что она согласится?

— Я очень надеюсь, что да. Мне очень хочется увидеть Четсуорт и показать вашему величеству дом, который я построила с Кавендишем.

— Четсуорт! — обрадовалась Мария. Как хорошо было бы уехать прочь из Татбери. Приближалось лето, и уже не будет так холодно; но в теплую погоду запахи становятся еще более отвратительными. А переезд всегда интересен.

Затем она встревожилась, сможет ли она столь же легко поддерживать переписку с герцогом Норфолкским в Четсуорте, как это было в Татбери.

Бесс ликовала, так как все ее домочадцы перебирались из Татбери в Четсуорт. Этот дом был одним из самых красивых в Англии, а главное — она сама создавала его. Конечно, Вильям Кавендиш помогал ей, но Бесс считала Четсуорт своим детищем. Если бы она была женщиной, склонной к сожалениям, она оплакивала бы смерть Вильяма. Он был самым хорошим из четырех ее мужей. Несомненно, потому, что подарил ей шестерых детей, дела которых представляли для нее исключительную важность и делали ее жизнь интересной. Но не только. Вильям был хорошим мужем во всех отношениях — намного лучшим, чем Джордж Талбот, который, как должна была признаться Бесс, меньше всех остальных заслуживал похвалы.

В последнее время Джордж изменился по отношению к ней: казался рассеянным, воспринимал ее упреки почти с безразличием, отмахиваясь, как от комара. Он часто бывал в обществе королевы Скоттов. Неужели она ответила взаимностью на его восхищение? Бесс не сказала бы, что ее Джордж из числа мужчин, способных увлечь королеву, которая всю свою жизнь до плена являлась магнитом, притягивающим комплименты и внимание противоположного пола. Теперь Мария узница; ее окружение невелико. У нее остались верные друзья, и Бесс уверена, что многие мужчины из ее свиты испытывают романтические чувства к Марии. Но граф — самый всемогущий мужчина в ее окружении, а сила всегда притягивает. Мария же является женщиной, которая нуждается в мужчинах подле себя. Неужели это действительно возможно?