— Но вы видите мое состояние. Мой ребенок родился всего несколько дней назад. Оставьте меня в покое, а это дело, несомненно, будет улажено.

— Я приехал сюда, чтобы вступить во владение имуществом, и должен попросить вас немедленно покинуть мой дом.

— Вы же видите, в каком я положении.

— Я вижу только, что вы нарушаете закон, отказываясь покинуть мои владения.

— Пожалуйста, оставьте меня. Я еще слаба… и мне нехорошо.

— Свежий воздух пойдет вам на пользу. Ну же, мадам, вставайте. Даю вам пять минут, чтобы собраться и покинуть дом. Если за это время вы не уйдете, вас выставят силой.

С этими словами он покинул ее, и она лежала, прислушиваясь к звукам тяжелых шагов в других частях дома. Когда горничная подошла к ее постели, она плакала.

— Что будем делать, мадам? Что мы можем предпринять?

— Не могут же они выгнать нас из дома. Они отберут этот дом… мой Вудхаусли… но только не сейчас. Они должны дать мне время…

Она крепко прижала к себе ребенка, и в таком состоянии ее застал Белленден, вернувшийся в комнату.

— Значит, вы упрямитесь, — прорычал он. — Ну-ка, немедленно вставайте. — Он обернулся к горничной: — Найдите ей накидку. Она ей понадобится… на улице холодно.

Все, что последовало за этим, показалось Алисон кошмарным сном, ужасом. Теряя сознание, едва держась на ногах, она была вынуждена подняться с постели. На нее набросили накидку и с ребенком на руках выставили за дверь.

Дул пронизывающий холодный ветер. Густой снег застилал глаза. Ребенок заплакал, но она не могла успокоить его.

Она попыталась добраться до леса, где рассчитывала найти укрытие. Она брела сквозь снег, плача и призывая мужа помочь ей.

В такую ночь на улице никого не было, и хотя Алисон прекрасно знала окрестности, тяжелые сугробы изменили очертания местности, и вскоре она заблудилась.

Она обо что-то споткнулась и, крепко прижимая к себе ребенка, упала в глубокий сугроб.


Когда известие о печальной участи Алисон и ее ребенка достигло Линлитгоу, где в доме своего родственника, Арчибальда Гамильтона скрывался ее муж, он обезумел от горя. Но еще сильнее был гнев, вскоре пришедший на смену печали. Теперь единственное, что заставляло его жить, — это жажда мести.

Белленден поселился в Вудхаусли, и, несомненно, поместье хорошо охранялось, так как он был уверен, что Ботуэллхоф не сможет противостоять желанию отомстить человеку, который столь жестоко обошелся с его женой и ребенком, послав их на смерть.

Однако Ботуэллхоф, а вместе с ним и весь клан Гамильтонов, рассудили, что в первую очередь в этой трагедии следует винить не Беллендена. Главным виновником являлся человек, подававший примеры жестокости своим подчиненным. Этот человек только пожал бы плечами, услышав о трагедии в Вудхаусли, желая, чтобы все знали, какая участь ожидает каждого, кто ослушается приказа регента.

Ботуэллхоф мог утолить свое горе только убийством регента Морэя, а не такого незначительного человека, как Белленден.


23 января Морэй должен был проезжать через Линлитгоу по пути в Эдинбург, и Ботуэллхоф был готов к встрече с ним. он спрятался в доме, который находился в самой узкой части Хай Стрит. В этом месте кавалькада должна была замедлить свое продвижение, и там можно было ехать только по двое. Задней стороной дом выходил в поле, где уже ждала оседланная лошадь.

Ботуэллхоф, наблюдавший сквозь решетки на окнах за происходящим на улице, представлял Алисон лежащей с ребенком в постели и ждущей его, потом бредущей наугад сквозь метель, к своему ужасному концу. Думая об этом, он чувствовал, как тверда его рука, и понимал, что промахнуться не имеет права.

Портьеры на окнах скрывали его; в одной из них он проделал небольшое отверстие, достаточное для того, чтобы просунуть в него ствол аркебузы. У него было четыре пули. Он не мог промахнуться.

Кавалькада уже поворачивала на Хай Стрит, и Ботуэллхоф через отверстие в портьере мог наблюдать за ее продвижением. Во главе ехал регент Морэй — человек, не меньше того, другого, ответственный за смерть Алисон. Ботуэллхофу стоило только вспомнить об этом, чтобы почувствовать хладнокровие и уверенность.

Регент почти поравнялся с окном. Момент настал. Ботуэллхоф тщательно прицелился; и когда он увидел, как Морэй повалился вперед и кровь обагрила его камзол, то понял, что отомстил за смерть Алисон и их ребенка.

Он выбежал из комнаты в сад, вскочил на коня и ускакал на целую милю, прежде чем люди Морэя ворвались в забаррикадированный дом. Ботуэллхоф помчался к Гамильтонам. Так закончилась бурная жизнь регента Морэя.


Джемми умер! Мария не могла поверить, услышав это. Она представила его, едущим во главе своей свиты — бодрого и живого, а мгновение спустя — падающего с коня замертво. Она оплакивала Джемми, которого знала ребенком, и верила, что он — ее друг. Тогда она любила брата, и ей было трудно перестать любить его. Он был умен; рожденный властвовать, он был настоящим сыном своего отца. Она более, чем кто-либо, понимала, какое ужасное разочарование он испытывал оттого, что не был законнорожденным. Она, являвшаяся законнорожденной дочерью короля и его наследницей, могла простить его с большей готовностью, чем большинство ее друзей.

Сетон, пришедшая к ней, застала ее плачущей.

— Вашему величеству не стоит плакать, — сказала Сетон. — Вряд ли эта смерть ухудшит ваше положение. Он никогда не был вашим другом, а в последние годы стал вашим злейшим врагом.

— Это все в прошлом, Сетон, — печально ответила Мария. — Господь забрал его к себе, и я могу вспоминать о нем как о старшем брате… которого я когда-то считала своим другом.

— Тогда вашему величеству следует помнить, как он вел себя после Карберри Хилла. Большинство ваших страданий из-за него.

— Возможно, Сетон, но я не из тех, кто поступает так, как следует. Мои эмоции всегда будут управлять моими действиями; и я могу думать только тех днях, когда я так любила Джемми и считала себя самой счастливой девушкой в Шотландии, раз у меня есть такой брат. Поэтому оставь меня сейчас, и поскольку ты не можешь разделить мое горе, позволь мне горевать в одиночестве.

Сетон ушла, оставив ее наедине с воспоминаниями о юном Джемми. А пока королева оплакивала прошлое, которое могло быть совсем иным, ее верные друзья спрашивали друг друга, как случившееся может повлиять на ее будущее.


Елизавета пришла в ужас, узнав об убийстве регента, которого считала своим союзником, готовым исполнять ее желания. В ее планы входило оставить его правителем Шотландии. К тому же в последнее время она надеялась, что он избавит ее от королевы Скоттов. Со времени восстания северных католиков она была одержима этой идеей. И почти обезумела, когда единственная, как ей казалось, надежная возможность ее осуществить исчезла из-за убийства Морэя.

Прежде всего она велела схватить посла Марии в Англии, Лесли, епископа Росского, и отправила его в Тауэр.

Она тотчас поняла, что ее опасения имели основания. Друзья Марии в Шотландии под предводительством Хантли и Аргайла выступили на Эдинбург. Керколди Гранджский, хранитель замка, сожалевший о своей измене королеве, когда он возглавил войска Морэя у Карберри Хилла, присоединился к лордам горной Шотландии. Фернихерст, однажды предложивший Марии убежище в своем замке, если она сможет сбежать от своих английских захватчиков, перешел границу. А Леонард Дакр, за которого Мария так успешно ходатайствовала перед Норфолком, что ему удалось не потерять все семейные владения, собрал трехтысячный отряд, и на севере вновь вспыхнуло восстание.

Если бы Марии удалось бежать, ее уже ждала бы целая армия.

Осознавая опасность, Хантингдон и Шрусбери удвоили охрану в Татбери. Они понимали, что готовятся новые планы освобождения королевы, и были убеждены, что никогда еще шансы Марии на побег не были столь высоки.

Но Мария постоянно думала о Норфолке, находившемся в Тауэре. Только в одном она нуждалась больше, чем в свободе, — в любви. Щедрая по натуре, она изливала свою любовь на всякого, готового принять ее; и хотя она знала Норфолка только по письмам, но готова была подарить ему свою преданность.

Ей хотелось быть верной, приносить себя в жертву; она стремилась к совершенным отношениям, которых не получила в трех предыдущих браках.

«Дорогой милорд, — писала она. — Мне бы хотелось знать, обрадует ли Вас, если я отважусь на рискованный шаг. Если на то будет Ваша воля, то меня не испугают опасности…»

Ответа от Норфолка не последовало, и она написала снова:

«Если Вы считаете, что опасность слишком велика, поступайте, как сочтете нужным, но дайте мне знать, как Вы желаете, чтобы я поступила, поскольку ради Вас я готова навсегда остаться узницей или подвергнуть свою жизнь риску для Вашего и моего блага…»

И подписалась в конце этого письма: «Преданная Вам до самой смерти королева Скоттов, мой Норфолк».

Когда Норфолк получил письмо, его от страха прошиб пот. Неужели она не понимает, что с момента смерти Морэя за ней следят пуще прежнего? Он не собирался писать любовные письма, рискуя собственной головой.


Мария считала, что переживает самые опасные недели в своей жизни. Ее враг и свекор, граф Леннокский, стал новым регентом. Вся Шотландия была охвачена пламенем.

Но в намерения Елизаветы не входило допустить, чтобы Мария вновь взошла на трон. Она подавила восстание в Англии, как и то, которое возглавлял Нортумберленд, и послала Суссекса в Шотландию с семитысячным войском, чтобы проучить сторонников Марии. За Суссексом последовал лорд Скроуп, а сэр Вильям Драри разорил многие шотландские общины, провозгласившие свою верность королеве.