Разговор за два дня до свадьбы состоялся несколько странный. — Вы обещали пойти за того, на кого вам укажут, мадам.

Маргарита почти удивленно подняла глаза на мать. В соответствии с произнесенными словами голос Екатерины Медичи должен быть гневен либо, наоборот, вкрадчив, но обязательно таить в себе угрозу, а как раз ее не было.

Так и не поняв, почему этой самой угрозы не слышно, Маргарита послушно склонила голову:

— Я подчинюсь вашей воле.

— Надеетесь, что папа римский не даст согласия на брак? Ваш брат готов обойтись и без согласия.

— А сам король Наварры?

— Согласие будет.

«Значит, его до сих пор нет», — с явным облегчением подумала Маргарита. Именно отсутствие разрешения со стороны папы римского на союз между католичкой и гугенотом позволяло принцессе надеяться на невозможность брака с Генрихом Наваррским. При всей решимости Карла переступить через отказ папы едва ли возможно. Время шло, гости уже устали ждать, а нужная бумага из Рима все не приходила. Может, и не придет?

— Маргарита, дитя мое, вы не хотите идти за Генриха, потому что не любите его?

— Я люблю другого, и вам это хорошо известно.

— Вы должны всего лишь родить сына, а потом делайте что угодно.

И тут Маргарита не выдержала, закрыв лицо руками, она расплакалась. В этих слезах смешалось все: боль из‑за женитьбы Гиза, отчаянье из‑за собственного замужества, страх перед бесплодием.

— А если я не рожу?…

— Почему?

— Мадам Жюли сказала…

— Глупости! Мадам Жюли не уверена, к тому же она не слишком сведуща. У вас все будет хорошо! Если вам не слишком понравится Генрих, я придумаю, как его убрать. Немного потерпите. Зато вы будете королевой. Гиз сделал бы вас просто герцогиней, а Беарнец сделает королевой, не забывайте об этом.

Это, конечно, бальзам на измученную душу. Пусть Наварра королевство маленькое, если не сказать крошечное, но все равно это королевство. Но для Екатерины было очень важно, чтобы дочь поняла еще и политическую подоплеку предстоящего брака. Она не разговаривала с Маргаритой об этом, предполагая, что девушка и сама все знает, а теперь вдруг подумала, что все, да не все.

— Дочь моя, сядьте и внимательно меня послушайте. Я знаю, что у вас не лежит душа к Генриху Наваррскому, знаю, что сердце отдано другому, но вы принцесса и должны различать веление сердца и разума. Франции очень нужен мир внутри страны, очень. Если его не будет, если католики и гугеноты снова начнут резать друг дружку, страну растащат по частям чужие.

Через цветные стекла больших витражей солнце расцветило будуар королевы‑матери, рассыпав по полу, креслам, стенам разноцветные зайчики. Казалось, во всем мире спокойно и весело, вовсе не хотелось думать о религиозных войнах, о стычках католиков и гугенотов, о резне и потоках крови. Но королева продолжила:

— Нельзя допустить новой резни, подобной той, что Гизы устроили в Амбуазе.

Маргарита вздрогнула при воспоминании об ужасах Амбуаза, пережитых в детстве, когда королем был еще ее старший брат Франциск. Она помнила, что тогда Гизы, пользуясь тем, что королевой Франции была их племянница Мария Стюарт, шпионившая за королевой‑матерью и доносившая обо всем своим дядям, а сам король Франциск был послушной игрушкой в руках жены, одержав победу над гугенотами, устроили неимоверную резню в Амбуазском замке. Гугенотам рубили головы, их вешали, причем даже на балконных решетках дворца!

Маргарита не любила гугенотов, вернее, сами они были ей безразличны, она осуждала жестокость отца Генриха Франсуа де Гиза, прозванного за шрам на лице Меченым. Но при чем здесь Генрих? Он был так же мал, как сама принцесса. Маргарита совсем не задумывалась над такими вопросами, ей хватало и собственных забот. Куда интересней любовные хлопоты, и почему люди не могут жить мирно, влюбляться, сгорать от страсти и одерживать победы только в постели?

Но как бы ни уговаривала дочь Екатерина Медичи, на сердце у той невыносимо тяжело.

Тяжело и у самой королевы‑матери. Ее совершенно не беспокоили чувства Маргариты, никуда не денется, выйдет замуж и нарожает королю Наварры детишек, а если и не нарожает, тоже невелика беда. Екатерину Медичи беспокоило другое, никакого задуманного ею единства католиков и гугенотов не получалось. Она так надеялась, пожертвовав дочерью, заставить гугенотов быть благодарными, но их глава адмирал де Колиньи решил воспользоваться присутствием стольких своих сторонников в Париже и поднял вопрос о начале… войны с Испанией в Нидерландах! Колиньи рассуждал, что лучшее средство против гражданской войны в собственном государстве — начать воевать за его пределами. Но ни Карл, ни Екатерина не собирались отправлять французов погибать за освобождение голландцев от испанского ига! Вовсе не потому, что так любили каждого француза, просто ни денег, ни сил на такую войну не было, к тому же немедленно последовало бы нападение самой Испании на юге Франции! Даже завладев Фландрией, Франция не имела бы ничего, кроме неприятностей, потому что это вызвало противостояние с набиравшей силу Англией. Ссориться со всеми вокруг ради призрачного счастья воссоединения гугенотов Франции и Фландрии? Нет уж!

Королевский совет не принял такого решения. Тогда воинственный адмирал Колиньи пригрозил:

— Как бы не началась другая война, отказаться от которой будет не в вашей власти!

Это уже открытая угроза.

Все понимали, насколько опасно вот так собирать в одном месте так много гугенотов с опасностью попросту столкнуть их с католиками. Обе стороны положили руки на рукояти оружия. А разрешения от папы все не привозили.

Королева‑мать прекрасно понимала, что его вообще может не быть, ведь папа называл такой брак богопротивным и очень сожалел, что не так давно был вынужден разрешить брак между гугенотом принцем де Конде и католичкой Марией Клевской.

Этого брака добивался брат короля герцог Анжу. Генрих так влюбился в Марию Клевскую, что не мыслил себе и дня без нее, но жениться не мог, прекрасно понимая, что мать никогда не позволит столь неравный брак. Тогда он добился, чтобы Мария вышла замуж за принца Конде и стала любовницей его самого. Одного только не ожидал брат короля, что муж решит свято оберегать честь своей супруги, сильно осложнив возможность любовной связи.

Тогда разрешение на брак было получено, теперь же оно не просто задерживалось, из Рима приходили неутешительные вести: папа вовсе не намерен благословлять такой альянс. Королева‑мать села за письмо. Сугубо тайно в Рим полетело послание, в котором Екатерина Медичи признавалась в скрытых мотивах брака и собрания гугенотов в Париже — обезглавить их движение, организовав убийство руководителей.

Действительно, в Париже собрались люди, возглавлявшие гугенотов Франции, — адмирал де Колиньи, принц де Конде и Генрих Наваррский, занявший место своей матери. Принца де Конде уже привязали женитьбой, со временем он успокоится, в этом королева‑мать не сомневалась. Генриха нужно женить на Маргарите, а с адмиралом расправиться куда более жестоко.

Неизвестно, был ли таковым план Екатерины Медичи изначально или сложился после выступления строптивого адмирала, но теперь она не видела другого выхода. Если этот старик, пользующийся популярностью не только у гугенотов, но и у многих католиков, ввергнет страну в новую гражданскую войну, то лучше бы ему и впрямь не жить на свете! Размышляя так, королева‑мать обманывала сама себя, вовсе не влияние Колиньи на Францию беспокоило ее, куда хуже было влияние адмирала на самого короля Карла, ведь его подопечная Мария Туше была любовницей короля, причем весьма влиятельной любовницей.

То ли послание Екатерины до Рима все же не дошло, то ли папа решил не торопиться, все еще сомневаясь в возможностях французской королевы, но разрешения все не было. А обстановка в Париже накалялась.

И тогда Екатерина объявила, что получила письмо от своего посланника в Риме с уведомлением, что разрешение есть, но его доставят несколько позже, потому что оно оформляется!

Париж наводнен народом. Со всей Франции съехались представители на королевскую свадьбу. Король Наварры Генрих де Бурбон женился на принцессе Франции Маргарите де Валуа. Сначала парижане испуганно закрыли окна и двери, потому что в городе гугеноты, но постепенно окна открыли и таверны тоже, однако за каждым шагом гугенотов следили десятки настороженных глаз. Гости постарались поселиться в одном районе и на улицах держались вместе. Каждый думал: скорей бы уж свадьба, чтобы все закончилось. Бракосочетание назначили на понедельник 18 августа 1572 года. Маргарита рыдала день и ночь, но воспротивиться не могла. В день свадьбы невеста, несмотря на обильно залитое слезами лицо, была невозможно хороша. О лучшей и мечтать нельзя! Под стать самой очаровательной Маргарите ее наряд.

Но сложность состояла в том, как провести обряд, ведь гугенот Генрих входить в собор Парижской Богоматери не мог, его пришлось «заменить» Генриху де Валуа. Такое бывало, когда свадьба совершалась заочно, Европа привыкла к заочным венчаниям, но на сей раз жених стоял снаружи, а брат невесты представлял его внутри. Разрешение на брак так и не привезли, и Маргарита, прорыдав всю ночь в церкви архиепископства, решила, что не скажет «да» ни в коем случае! Понимала ли она, какую опалу навлечет на себя, ведь даже сами епископы отступили под сумасшедшим нажимом короля? Едва ли, однако желания становиться королевой всех этих одетых в черное людей не имела совершенно.

В предыдущий день Генрих попытался ухаживать за своей супругой, он чуть смущенно заявил:

— Марго, я очень рад, что ты станешь моей женой…

Для не привыкшего к сантиментам Генриха это было верхом галантности и даже храбрости, но для Маргариты еще одним свидетельством того, что они с женихом совершенно разные люди.

— Я не Марго, так зовет меня только король, это его право. Я Маргарита, прошу вас не забывать об этом.