Луиза и королева‑мать сидели, спокойно улыбаясь и невозмутимо глядя на вакхическое пиршество и на то, как король, опьянев, целовался то с одним, то с другим миньоном, изображая даму и позволяя задирать себе юбки, как та же де Сов исчезала с очередным почитателем ее красоты и доступности в кустах и немного погодя возвращалась слегка потрепанной, как мадам де Монсоро, словно забыв о своем ревнивом супруге, вовсю обнималась с Жуайезом, тогда ей еще был безразличен Бюсси, позже погибший по ее вине…

Бюсси завоевывала в те дни сама Маргарита, но, несмотря на отсутствие мужа, позволить себе вот такие вольности она не могла, а потому лишь вела пикантные беседы и заигрывала. Вовсю старались королевские шуты — Шико и Сибилло.

Почему же никто не вспоминает эту веселую вакханалию, когда она (пусть и невольно) вела себя приличней всех, кроме разве королевы Луизы и королевы‑матери? Кто настроил брата против сестры, неужели мать? Даже если не настроила, то не остановила и не защитила дочь от дурной, нелепой ярости сына. Почему мать позволяла ее позорить?

Но это оказались не все беды несчастного августа, через некоторое время Маргариту со свитой догнал отряд под командованием капитана Лоршана, и именем короля были арестованы две дамы из свиты королевы Наварры — мадам де Дюрас и мадемуазель де Бетюн. Прямо посреди дороги были проверены сундуки и экипажи — искали Шамваллонна, со свитой Маргариты обращались крайне грубо.

Не выдержав, Маргарита обратилась к офицеру:

— Не угодно ли вам проверить и среди моих вещей? Кого вы ищете, ребенка, которого я якобы родила?

Наконец их оставили в покое, но с собой увезли конюшего, секретаря и врача Маргариты. Она была оскорблена до глубины души. Генрих совсем сошел с ума, если позволяет себе такое! Неужели король Франции не понимал, что нажил себе настоящего врага в лице далеко не глупой сестры? Позже, когда Маргарита восстала против всей семьи, он не раз пожалел об этой вражде, но сделанного не вернешь.

Встревожилась королева‑мать: Маргарита прислала ей письмо, напоминая, что является членом семьи и что, позоря ее, король посягает и на честь всей семьи. А еще просила, чтобы после ее смерти, которая, она в этом уверена, из‑за тягот, выпавших на ее долю, недалека, было проведено вскрытие ее тела и подтверждено, что она никогда не рожала никаких детей, королева‑мать должна помнить, почему это просто невозможно.

В пути Маргариту догнало письмо невестки, королева Луиза просила прощения, что стала невольной причиной гнева супруга на сестру. Она рассказывала, как истово молился король, как просил и ее саму замолить этот невольный грех гнева и несправедливости.

Маргарита с удовольствием порвала письмо на мелкие клочки и выбросила их в окно кареты. Никогда больше, никогда она не поверит никому из семьи Валуа, даже тем, кто к этой семье принадлежит невольно. Нет, пожалуй, можно верить вдове Карла Елизавете Австрийской, она ни разу не сказала дурного слова в адрес золовки. После смерти Карла Елизавета вернулась в Австрию, а потом и вовсе удалилась в монастырь, который сама же и основала, но с удовольствием переписывалась с золовкой, хотя бывало это редко. На первой же остановке Маргарита написала письмо невестке, по‑своему пересказав произошедшее, просила оставаться другом и не верить тому, что говорят недруги.

Скромная и тихая Елизавета действительно осталась единственной, кто если не поддержал, то хотя бы не сквернословил по поводу Маргариты, мало того, пришло время, когда она, узнав о бедственном положении королевы Наварры, стала присылать ей половину своего дохода, что позволило Маргарите продержаться. Но это случилось гораздо позже, потому что самые тяжелые годы и испытания у Маргариты де Валуа, королевы Наварры, были впереди, как и корона Франции, которую она так и не надела на свою прекрасную головку.

Пока королева Наварры медленным шагом двигалась в сторону Нерака, король Гених Наваррский успел отправить в Париж своего советника Дюплесси‑Морне. Если честно, то Генриха куда меньше волновал сам скандал и чувства оскорбленной Маргариты, сколько возможность что‑то извлечь в свою пользу. В Париже Дюплесси легко узнал, что тщательнейшее расследование (допросы проводил даже сам король!) привело к пониманию, что никакого ребенка у Маргариты не было, а любовные интрижки не повод, чтобы вот так оскорблять супругу короля Наварры. Встреча Генриха де Валуа с Дюплесси была не из легких, король юлил, как мог, обвинял всех вокруг.

— Но, Ваше Величество, что скажет весь христианский мир, узнав, что вы безосновательно оскорбили супругу короля Наварры? А если тот поверит в ее невиновность и потребует удовлетворения чести?

Вот этого Генрих де Валуа боялся больше всего, оскорблять Маргариту, которая при придворных даже ответить не могла, это одно, а держать ответ перед ее супругом, который тоже король, пусть и маленькой Наварры, — совсем другое. Генрих уже знал, что попытка Луизы к примирению не удалась, знал о письме Маргариты матери, к тому же написала вдова Карла Елизавета… Все вокруг встали на защиту чести Маргариты, даже Шико без конца язвил, что Генрих взялся защищать честь рода, сам забыв надеть штаны…

Париж, как обычно, откликнулся язвительными куплетами, в которых горожане сомневались, не сам ли король, будучи в женском наряде, родил того ребенка, которого искал под юбкой у сестры.

Основательно струсив, Генрих написал Наварре покаянное письмо, в котором признавал, что Маргарита, возможно, стала жертвой клеветы. Разве это такая редкость, ведь и мать самого Генриха Наваррского достопочтенная Жанна д’Альбре тоже не раз страдала от подобного…

Узнав о содержании письма, королева‑мать пришла в ужас:

— Сын мой, вы совсем потеряли чувство меры! Разве это извинения? Сначала вы оскорбили супругу короля Наварры, а теперь еще и его мать!

Генрих Наваррский действительно обиделся, он потребовал от французского короля настоящих извинений, а еще значительных уступок — отвода французских гарнизонов из нескольких городов своего королевства и рядом с ним.

Сама королева Наварры в ожидании окончания спора между мужем и братом жила в Ажене. Ждать пришлось больше полугода, она оказалась предметом настоящего торга между королями, при этом ее собственные чувства и оскорбленная гордость в расчет не принимались вообще. Только в апреле следующего, 1584 года Маргарита наконец встретилась с мужем, но что это была за встреча…

Они долго говорили наедине, а наблюдавшие издалека придворные пытались понять, в чем же приходится оправдываться мадам, обливаясь слезами. Маргарита действительно выплакала запас слез за несколько лет, хотя потом оказалось, что это только начало.

— Не было у меня ребенка от Шамваллонна, не было!

— Почему же тогда вас в этом обвинили?

Маргарита не могла знать о письме короля и его признании, что сестра могла стать жертвой навета, она защищалась, как могла. И в какой‑то миг невольно произнесла:

— У меня вообще не может быть детей!

Генрих даже замер, замерла и королева, сообразив, что в запале сказала то, чего уж никак не следовало говорить мужу. Но сказанное слово не вернешь, король повернулся к ней всем телом:

— Вы знали об этом, когда выходили замуж?

Пришлось быстро поправлять положение:

— Это не точно, чтобы завести ребенка, нужно очень постараться или полечиться на водах…

— Почему вы не сказали об этом моей матери?

— Повторяю, это не точно…

Она хотела солгать, что узнала позже… что в действительности у нее был выкидыш… но глаза Генриха смотрели столь требовательно, что солгать оказалось невозможно. И тогда Маргарита разрыдалась…

— Теперь я понимаю, зачем вам были нужны все эти нелепые требования с ванной или показное отвращение.

И снова Маргарита вынуждена была промолчать, хотя очень хотелось ответить. Он настолько уверен в себе, уверен, что не может быть женщины, которая бы его не хотела!

Королева рыдала, а сам Генрих быстро соображал. Узнать, что жена бесплодна, конечно, удар, это означало, что наследника не будет. Какой мужчина желал бы быть женатым и не иметь наследника? Из‑за этого можно потребовать развод, это основательная причина. Но развод сейчас, когда он отлучен от церкви, папа римский не даст. Конечно, можно через все переступить, заставить развести себя местного епископа, жениться снова, но всегда найдется тот, кто оспорит права ребенка, рожденного в новом браке, если родители женились против закона. А Генрих был королем и хотел, чтобы права его будущих детей не оспаривал никто.

Но почти сразу его мысли перекинулись от наследников и развода на саму Маргариту. Он понимал, что жена не лжет, ни о каком ребенке от Шамваллонна и речи идти не могло, королева сказала правду. И эта правда почему‑то ставила его выше ее, ведь он мог то, чего не могла она, — мог дать потомство! Генрих вдруг почувствовал себя много сильнее Маргариты, будто поднялся на ступеньку и теперь смотрел на нее сверху вниз. Мало того, эта правда давала ему власть над ней, Маргарита зависела от мужа, потому что он мог затеять развод, потребовать позорного врачебного освидетельствования, сделать ее тайну всеобщим достоянием! Нет, Генрих не собирался позорить жену, как это сделал ее брат, даже говорить ничего никому не намерен, но само сознание, что она зависит от его доброй или недоброй воли, возвышало и давало власть над этой гордой, острой на язык женщиной!

— Моя мать десять лет не могла забеременеть, а потом родила десятерых детей. Я буду лечиться, еще все впереди…

Это была правда, Екатерина Медичи так долго не беременела, что все решили, что она бесплодна, но потом дети посыпались как горох из мешка — ежегодно. Генрих мог бы ответить, мол, что за дети, все один другого слабее, однако лишь спокойно пожал плечами:

— Лечитесь, мадам.

Больше мира и доверия между ними долгих двадцать лет не было.