– Будет так, словно Хуан снова жив, – говорила королева. – Я почувствую новые силы, когда возьму на руки это дитя.

Фердинанд говорил о ребенке так, словно тот был мальчиком.

– Пожалуйста, пусть родится мальчик, – молилась Катарина. – Тогда моя мама снова станет счастливой.

Был обычный день. Маргарита сидела с Катариной и Марией за шитьем, и они беседовали о ребенке.

– Вскоре он будет с нами, – говорила им Маргарита. – С какой радостью я его встречу. Уверяю вас, меня совершенно не беспокоит, что меня видят в таком состоянии.

Мария выглядела смущенной. Она подумала, что подобные разговоры неприличны, однако Катарина понимала, что все это лишь фламандские манеры, и не принимала поведение Маргариты близко к сердцу.

Маргарита положила руки на вздувшийся живот и сказала:

– О, а он хитрец. Сегодня он удивительно спокоен. Обычно бьет меня ножкой, чтобы предупредить, что недолго будет томиться в моем теле.

Затем она рассмеялась, и хотя тема была шокирующей, Катарина обрадовалась, что невестка повеселела.

Они болтали о ребенке, о пеленках, его одежде и колыбельке, приготовленной для него, а также о предстоящих празднествах в честь его рождения. Они от души смеялись. Был обычный приятный день.

Катарина не знала, в какой момент она почувствовала, что настроение во дворце изменилось. Она, любившая свой дом, наверное, гораздо больше всех остальных, всегда ощущала, какое во дворце настроение. Сейчас возникло напряжение.

Что это? Какое-то неожиданное, странное спокойствие, за которым последовало необычайное оживление. Серьезные лица людей, перешептывания.

Она вошла в комнату для рукоделия. Мария находилась там, но Маргариты не было.

– Что случилось, Мария? – спросила она.

– Родился ребенок.

– Но время еще не наступило… Ведь говорили, что…

– Тем не менее это произошло.

– Как я рада! – воскликнула Катарина, и ее лицо озарилось улыбкой. – Конец ожиданиям. Интересно, когда мы его увидим?

– То, что это случилось преждевременно, – очень плохо, – медленно проговорила Мария.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я еще точно не знаю. Но по-моему, все этим очень обеспокоены.

Девочки сидели молча и шили, испуганно вздрагивая от любого постороннего звука.

Вдруг они услышали рыдания. Катарина подбежала к двери и увидела одну из служанок, бегущую по зале.

– Что случилось? – вскричала Катарина.

Но женщина не ответила. Словно слепая, никого не замечая, она умчалась прочь. Ужасные предчувствия овладели Катариной. Неужели еще одна трагедия постигла их семью?

* * *

Катарина стояла у двери покоев матери.

– Королеву нельзя беспокоить, – предупредил один из двух слуг, охраняющих вход.

Катарина стояла с несчастным видом.

– Я должна видеть свою мать, – решительно заявила она. Слуги отрицательно покачали головами.

– Она одна? – спросила девочка.

– Да.

– Она убита горем оттого, что ребенок родился мертвым, не так ли? Она хотела бы, чтобы я находилась с ней рядом.

Слуги переглянулись, а Катарина, воспользовавшись тем, что они на секунду отвлеклись, молча открыла дверь и вошла в покои матери. Слуги были настолько поражены, что маленькая принцесса, всегда отличавшаяся безукоризненным поведением, совершила подобное, что дверь за ней закрылась прежде, чем они осознавали происшедшее.

Катарина пробежала через залу и оказалась в небольшой комнатке-часовне, где увидела Изабеллу, стоящую перед алтарем на коленях.

Она подбежала к матери и быстро опустилась на колени рядом с ней.

Изабелла посмотрела на свою младшую дочь, и невыплаканные до того слезы внезапно потоком хлынули из ее глаз.

Несколько минут они плакали и молились, чтобы Бог дал им силы перенести горе.

Затем королева поднялась и протянула дочери руку.

– Я должна была прийти к тебе! – вскричала девочка. – Слуги не виноваты! Они пытались остановить меня. Но я так испугалась.

– Я рада, что ты пришла, – ответила королева. – Мы всегда должны быть вместе – в печали и в горе, а также в счастье, дорогая моя.

Она взяла Катарину за руку и, пройдя с ней в главные покои, усадила дочь на кровать и крепко прижала к себе. Она погладила ее волосы и сказала:

– Тебе известно, что ребенка нет?

– Да, мама.

– Он даже не жил. Он никогда не жил. И никогда не страдал. Он родился мертвым.

– О, мама, ну почему… почему такое произошло, когда он так много значил для всех нас?

– Возможно, потому, что Маргарита испытала сильное потрясение, вызванное смертью отца младенца, и ей пришлось очень много страдать. В любом случае – на то воля Божья.

– Это жестоко… жестоко!

– Помолчи, милая. Ты никогда не должна сомневаться в воле Господа. Ты должна научиться смиренно и стойко принимать все испытания, которые он посылает тебе.

– Я постараюсь быть такой же благочестивой, хорошей и сильной, как ты, мама.

– Дитя мое, боюсь, что я не всегда сильная. Нам надо перестать горевать. Мы должны подумать о том, как утешить бедняжку Маргариту.

– Она не умерла?

– Нет, мы надеемся, она будет жить. Так что, видишь, не все так ужасно. Что до меня, то я потеряла и сына и внука. Но ведь у меня есть дочери, верно? У меня есть моя Изабелла, которая скоро может подарить мне внука. Есть моя Хуана, у которой, я уверена, будут дети. Наконец у меня есть моя Мария и маленькая Катарина. Как видишь, Бог благословил меня многими любящими созданиями. Они доставят мне такое счастье, которое залечит рану, нанесенную страшной трагедией, выпавшей на мою долю.

– О, мама, я так надеюсь на это! – Катарина думала о своих сестрах: об Изабелле, которой во сне слышались голоса, проклинающие ее, о Хуане, безумие которой всегда доставляло столько беспокойств. Мария?.. Она сама?.. Что будет с ними?

* * *

Хуана находилась в Брюссельском дворце, когда получила известия из Испании. Ей доставили грустное письмо от матери. Несчастья обрушились на их королевский дом. Всего через несколько месяцев после женитьбы скончался наследник, а ребенок от этого недолговечного союза, на которого возлагалось столько надежд, родился мертвым.

«Сообщи мне какие-нибудь хорошие новости о себе, – умоляла в письме королева. – Ведь они более чем ободрят меня».

Письмо выпало из рук Хуаны. Несчастья и беды Мадрида казались ей такими далекими, она уже почти забыла, что когда-то жила там, полностью растворившись в веселой жизни Брюсселя.

Таков был здешний образ жизни. Балы, пиры, танцы, празднества – вот что тут имело значение. Так хотел Филипп, и он всегда был прав.

Хуана не могла думать о своем красавце-муже, не поддаваясь чувствам. Прежде всего, ею обуревало вожделение. Она не могла жить без него, а когда они находились рядом, не могла не смотреть на него, с трудом подавляя искушение прикоснуться к нему.

Вначале это забавляло Филиппа. Он быстро ознакомил ее со всеми эротическими премудростями, благо опыт у него был немалый, и она весьма охотно усвоила его уроки и разделяла с ним это восхитительное, на ее взгляд, занятие.

Кое-кто из свиты, прибывшей вместе с ней во Фландрию, предостерегал ее:

– Будьте немного осмотрительнее, Ваше Величество. Не надо так страстно бросаться в его объятия.

Но ничто не могло сдержать Хуану, ибо речь шла о самых сильных эмоциональных впечатлениях в ее жизни.

Она ежечасно хотела Филиппа, денно и нощно. Она не могла скрыть своего бешеного желания, которое овладевало ею, словно безумие. Сначала это весьма забавляло Филиппа, и он посмеивался.

Потом Хуана поняла, что уже не доставляет ему столько радости, и он начинает избегать ее.

У него было много женщин. Она никогда точно не знала, кто в настоящий момент его любовница. Ею могла быть какая-нибудь маленькая кружевница, с которой он познакомился во время путешествия по своим владениям. Девушка понравилась ему, и он поселил ее неподалеку от дворца, чтобы удобнее было посещать. Могла быть – а так чаще всего и бывало – и одна из придворных дам.

При виде этих женщин Хуана чувствовала, что близка к убийству. Ей хотелось наброситься на них и изуродовать так, чтобы они для ее мужа стали отвратительны, а не желанны.

Бывали ночи, когда Филипп не приходил к ней, и она понимала, что он находится у какой-нибудь любовницы. Тогда она ложилась и начинала колотить кулачками подушку, обливаясь горючими слезами, потом беспричинно смеялась, забывая при этом обо всем, кроме своего страстного влечения к Филиппу, к самому красивому мужчине в мире.

Кое-кто из придворных дам коварно шептал ей:

– У него снова любовница. Но если вы заведете любовника, всегда найдутся люди, которые скажут, что вы специально его провоцируете. Если, конечно, он клюнет на такое.

– Завести любовника! – восклицала Хуана. – Да вы не знаете Филиппа! Чтобы какой-нибудь другой мужчина мог доставить мне наслаждение после того, как я познала Филиппа!

В Брюссельском дворце начали поговаривать, что безумие Хуаны вызывает тревогу, поскольку это был не просто гнев ревнивой супруги, а нечто более глубокое.

При малейшей возможности люди избегали смотреть в лицо Хуане.

Сейчас Хуане было трудно думать о матери, находящейся в далеком Мадриде, и о трагедии, постигшей их семью. Она тупо уставилась в пространство, пытаясь вспомнить всех своих родных, восстановить в памяти скучнейшие дни в детской, где она с сестрами стежок за стежком вышивала что-нибудь никому не нужное. Ей припомнилось, как ее колотили, если она убегала, когда приходило время идти на исповедь.

И она громко расхохоталась над мелькнувшим смутным воспоминанием. Все это уже в прошлом. Филипп никогда не будет бить ее, если она откажется идти на исповедь. Филипп не питает большого уважения к священникам, и вообще, жизнь в Брюсселе разительно отличается от жизни в Мадриде. Здесь нет торжественности, всяких нудных религиозных служб. Здесь царит одно правило: развлекайся! Фламандцы, у которых, в отличие от испанцев, отсутствовало преувеличенное чувство собственного достоинства и важности, считали, что они попали на землю для того, чтобы веселиться. И подобное убеждение весьма радовало Хуану.