— Послушайте, Генрих, не впадайте в такое состояние. Эта Констанция мечтает о власти. Может быть, она действительно влюблена в Людовика? Я знаю моего бывшего мужа: он снова женился, а он не такой человек, чтобы так легко сменить жену. Он настоящий христианин, вы забываете об этом. Констанция Кастильская, его супруга, все время при нем.

— Да всем наплевать на любые обязательства, если речь идет о будущем династии! И к Людовику это тоже относится. Он может без труда поменять Констанцию Кастильскую на Констанцию Бретонскую, поскольку у него еще нет наследника мужского пола.

Успокоившись, Эрменгарда отпускает своих охранников и прижимает ухо к двери в комнату Генриха и Алиеноры, чем приводит Нанн в полное смущение. Очень скоро Эрменгарда понимает, что так сильно взволновало Генриха. Он читает вслух письмо, которое ему только что передали. Шпион посчитал полезным переписать для Плантагенета послание, адресованное королю Людовику VII, в котором — ни больше ни меньше — предложение о браке от Констанции Бретонской Пентьевр[61]:

Страсть, о которой я сообщаю Вашему Величеству, чувства, которые испытываю по этому поводу, заставляют меня осмелиться Вам написать. Я непрерывно думаю о Вас, и Ваши заслуги произвели столь глубокое впечатление на мою душу, что та гордость, которая до этого дня заставляла отказываться от подарков всех остальных, уступает любви, от которой я не могу себя защитить. Любви к Вам, судите о ней по этому моему поступку!

— Эта Констанция объявляет, что она влюблена в Людовика, — прерывает его Алиенора. — Однако искренна ли она?

— Достаточно того, что ее брат Конан все время попадается на моем пути с этой войной за наследство в Бретани. Я передал ему почтение от графа Ричмонда, восемьсот пятьдесят тысяч ливров, чтобы он не играл перед своими союзниками роль наследника, преследуемого королем Англии. Более значительные доходы, чем от Бретонской герцогской короны. Что еще нужно этому крикуну, чья сестра мечтает о высоком положении, вплоть до французского трона? В монастырь эту напыщенную женщину, говорю я вам! Она бросается на шею Людовику, чтобы сильнее скрепить, клянусь своей бородой, корону Бретани с французской короной, расколоть единство вашего и моего наследства. Я надеюсь, вы чувствуете опасность?

— Это письмо, — продолжает Алиенора, — играет роль приманки. Тон его личный, но настолько прямой, что не может вызвать у Людовика ничего, кроме недоверия. Всякая немного более изысканная женщина не раскрывалась бы таким образом. Бедный Людовик! Можете считать его боязливым человеком, но ни в коем случае не дураком. Что еще там пишет эта Констанция?

Генрих гневно читает вслух:

Эта гордая Констанция, которая никогда не желала принимать никаких поклонников (…), ныне заявляет Вам, что если для того, чтобы засвидетельствовать, что Вы хоть капельку тронуты нежностью к ней, Вы пошлете либо кольцо, либо какой другой подарок, какой Вам заблагорассудится, он станет для нее столь же дорог, как если бы Вы подарили ей весь мир!

Генрих делает знак Алиеноре, чтобы она его не перебивала:

Если есть в этой стране что-нибудь, что могло бы Вам доставить удовольствие: охотничьи птицы, собаки или лошади, или что-либо другое, я Вас прошу, сообщите мне об этом через подателя сего письма!

— Это послание открывает то, чего мы еще не знаем, Генрих: Констанция Кастильская, вторая супруга Людовика, без сомнения, только что родила девочку. У Людовика никого, кроме девочек, не может получиться. Вот что толкнуло Констанцию Бретонскую на подобные заявления.

— Вы правы, — сказал Генрих. — Гнев помутил мне разум… Я все узнаю последним, в то время как это событие весьма важное.

— Мы вскоре получим подтверждение тому, что у Констанции Кастильской и Людовика только что родилась дочь, это их первый ребенок, дадим ему время сделать других. Людовик не Барбаросса. Он не разводится из-за каприза. Он бы не расстался со мной, даже потеряй я свое герцогство. Вы совсем не похожи друг на друга.

— Вы еще не слышали самого интересного, — продолжал Генрих:

Я Вам пошлю это с огромной радостью, с которой оказала бы Вам услугу персона, которая предпочла бы честь быть союзником последнему из Ваших подданных, если фортуна не хочет продолжать оказывать свою благосклонность, чести стать королевой Шотландии.

— Ну вот, — сказала Алиенора с торжествующим видом. — Я полагаю, эта дама не желает выходить замуж за шотландского наследника, сына вашего крестного Давида. Ему всего лишь пятнадцать лет.

Генрих, чей отец еще подростком женился на Матильде, его матери, бывшей намного старше него, молчал с упрямым видом. Алиенора, совсем не подозревая, что ее слушают по другую сторону двери, продолжила свои рассуждения, в то время как Генрих уже перестал слушать супругу со вниманием. Он знает, что будет вынужден дорого заплатить за подчинение бретонцев, Конана и его сестры. Он обещает себе отправиться в Нант, чтобы окончательно обсудить с этой семьей будущее Бретани.

— Вместо того чтобы запереть Констанцию в монастыре или в тюрьме, лучше подумайте, как ее быстренько выдать замуж, например за какого-нибудь Роана, который уже не лежит в колыбели.

Генрих, для которого любые переговоры о свадьбе его вассала — случай пополнить свою казну, смягчил тон.

— Первая хорошая мысль. Я должен ехать в Нормандию и оттуда в Англию, но я сделаю крюк, отправлю посыльного с моими приказами Конану и его сестре и появлюсь как гром среди ясного неба.

Он вышел из комнаты и позвал своего придворного.

— Я уезжаю завтра на заре. Предупредите о моем приезде коннетабля Нормандии, Ричарда дю Омме, скажите, что я не смогу с ним встретиться, как было предусмотрено, то же самое скажите Томасу Беккету. Пусть они выедут мне навстречу.

При упоминании имени канцлера Алиенору охватило сильное чувство тревоги, но она не показала вида. Генрих собирается уходить. Алиенора подходит к мужу. Он смотрит на нее, потом быстро целует. Нежность, которую он проявлял в эти последние дни, быть может, это просто обман? Он снова такой, какой был, когда они приехали в Англию: расчетливый и холодный. Снова Томас обретет над ним власть, думает Алиенора. Она же снова будет отправлена в комнаты дам в ожидании стать украшением какого-нибудь роскошного королевского приема или совета в узком кругу, на котором будет только присутствовать. Королева размышляет о своем положении с горечью, но и с надеждой дать отпор. Она отточит свое женское оружие. Наконец Генрих слегка улыбается, но улыбка тут же исчезает, и лицо снова принимает озабоченное выражение. Алиенора прикидывает, какую цену придется заплатить, чтобы поддерживать амбиции мужа. Как только Генрих уходит, Эрменгарда покидает кормилицу и детей и видит, что Алиенора поразительно спокойна, но печальна.

— Алиенора, Алиенора, — говорит виконтесса. — На Рождество надо быть веселой. Брось, оставь все свои дела, и пойдем праздновать. Наши трубадуры полны нетерпения. Брось эту Констанцию Бретонскую, этого Томаса Беккета, пошли на бал, и будем веселиться, как молоденькие девушки. Я была у Нанн и детей, в соседней комнате, и слышала вопли Генриха.

— Ты знаешь, Плантагенета надо судить не по вспышкам гнева, а по его делам. Когда прибыл этот проклятый посыльный, Генрих говорил мне о своей страсти к исследованию. Но что мне особенно понравилось в нем при первой встрече — это не воинственный характер, а его склонность к литературе, искусству и науке.

«Как все-таки любовь преображает людей, — сказала себе Эрменгарда. — Если ей надо убедить, она и себя почувствует хрупкой».

— Ты читала «Трактат об астролябии» Аделарда из Бата[62]? — спросила Алиенора.

— Ты же знаешь: все, что касается моря, нас — нарбоннцев — не может оставить равнодушными. Я слышала об этом трактате. Аделард — старый ученый, который ввел в систему исчисления нуль[63].

— Он также знаменитый сокольничий, это как раз и вдохновило Генриха. Его знания глубоки. Он много путешествовал, учился сначала в Туре, потом в Лаоне, а затем на Сицилии и даже в Сирии.

— Все это исключительно захватывающе, я согласна, — говорит Эрменгарда. — Вот и попросим наших милых трубадуров спеть нам о звездах и любви и о чудесах природы. Словом, о том, что дает возможность забыть о наших унижениях в жизни, бедствиях, обрушивающихся на несчастных бедняков. Оставим все, что не выходит за пределы твоей комнаты. Но прежде чем бросать вызов всем заботам, я хочу задать тебе последний вопрос. Ведь не потому же, что Генрих стал герцогом Аквитанским, ты должна уступить ему все доходы твоего герцогства! Я надеюсь, ты не сделала этой глупости?

— Доходы моего герцогства попадают в его мошну, а в обмен я получаю от Казначейства[64] Англии личный доход, «королевское золото»[65]. Мне отчисляется процент с каждого платежа, произведенного Генриху. Не беспокойся за мое герцогство, Генрих его защитит. Ты увидишь его в бою, когда вы будете сражаться с Тулузой, когда он встанет лицом к лицу с Туаром. Ты увидишь, что такое Плантагенет; когда он отправится на войну, я буду следить за выполнением его приказов, конечно вместе с канцлером и судьей, и увольнять шерифов, если они того заслужат.

— В его отсутствие ты будешь править, — сказала Эрменгарда, однако убежденная, что Генрих не оставит супруге ни унции власти. Но чувство дружбы, которое виконтесса испытывала к Алиеноре, не позволило об этом говорить.

Предупредить подругу — это все, что она смогла сделать.

В большом зале толпа волновалась в ожидании Алиеноры и Эрменгарды после отъезда Генриха. Как только они появились, их тут же окружили. Среди обожателей — Бернарт де Вентадорн, пожирающий глазами свою королеву. Он снимает жонглерский колпак — свидетельство о скромном происхождении — и вспрыгивает на подмостки. Тотчас же устанавливается тишина, и все слушают то, что трувер, музыкант и певец собирается предложить публике. Дыхание юности, вспышка счастья, заряд энтузиазма… Эрменгарда заговорщицки подмигивает Алиеноре, усаживается на скамью среди друзей, чтобы лучше слышать не только мастера рифмы и слова, но того, кто похитил из очага бога Амура горячую искру. Бернарт хочет понравиться своей даме и снова поет свою самую знаменитую песню — «Жаворонок», которая стоила ему сердца королевы, когда она впервые услышала ее после своего брака с Людовиком. Все в зале подпевают: «В первые весенние дни…», и в такт песне «Пусть обновится радость» дамы встают, чтобы танцевать и отбивать такт ногой. «И пусть ревнивец злится!» — мужчины начинают бешено хохотать: «Желает донна показать, / Что влюблена она!..» Алиенора, увлеченная захватывающим ритмом, входит в круг под аплодисменты всего зала. Вечер продолжается допоздна, и на следующий день все ожидают увидеть ее улыбающейся на пороге своей комнаты…