Перед ним настойчиво маячат образы короля Артура с его гигантским мечом Эскалибур, напоминающим меч Роланда, который сверкает по вечерам, освещаемый тысячами свечей, по дороге на Сантьяго-да-Компостелла и высоту Рокомадура[57]. Ну да! Конечно же Эскалибур! Как еще Генрих мог получить послание Артура, до сих пор живого в умах британцев? Речь идет о том, чтобы принять новые вызовы на битвы и стать новым непобедимым полководцем! Он хочет войти в историю. Супруга уже помогла ему, так как знает летописцев, которые прославят подвиги Плантагенета. Ну да, Алиенора думает, что нашла человека с нужным положением в лице Васа[58], который только что закончил свою «Британскую поэму».

— Все Алиенора, Алиенора… — забывшись, Генрих заговорил вслух и в коридоре наткнулся на хрупкую женщину, миниатюрную, с кошачьими повадками. Это была Эрменгарда Нарбоннская.

— Я только что от Алиеноры, — сказал он, — она отдыхает и будет рада вас видеть.

Затем он продолжил свой путь, сообщив слугам и своей свите:

— Седлайте моего коня, мне не терпится поближе познакомиться с этой страной и ее добрым вином.

Эрменгарда Нарбоннская внимательно разглядывает этого человека, который произвел на нее впечатление. Будучи натурой искренней и прямолинейной, она догадывается, что Генрих не раскрывается до конца и под маской ироничного краснобая не чувствует себя уверенным. Интуиция, которая редко ее обманывала, подсказывает, что это незаурядный человек, но коварный и опасный, полная противоположность Людовику, которого Эрменгарда очень ценила. Плантагенет, очевидно, проглотил бы ее одним махом, и виконтесса беспокоилась за свою кузину.

Алиенора вышла из своей комнаты, желая что-то сказать Генриху; ее распущенные волосы струились по спине и груди, тело было еще влажно от удовольствия. Однако Генрих уже не слышал жены. Королеву внезапно окружает целый рой молодых смеющихся девушек, и она не успевает ускользнуть. Это молодые аристократки ее двора. Они замечают, что Алиенора непричесана и волосы не спрятаны под сеткой, как ранним утром. Девушки делают реверанс, готовые отступить, как вдруг перед дверью появляется гибкая фигура элегантного молодого человека. Бернарт де Вентадорн склоняется в глубоком поклоне перед своей королевой.

— Донна, — говорит он, — мы все скромные пастухи, ответившие на призыв Христа, готовы петь об этом божественном рождении и отпраздновать этот дар жизни. Пусть будет благословен день, который обещал мне, что я увижу вас!

В своем волнении он не смог сдержаться, чтобы не попытаться вымолить одобрение королевы, забыв, что подобная попытка уже не раз оборачивалась унижением. Верно, что в игре куртуазной любви, в которую ей нравилось вступать, разница положений не принимается во внимание, воздыхателя судят по его достоинствам, смелости и верности своей даме. Но когда свечи гаснут и каждый занимает свое место, мечты о свободе, как и грезы любви, смутно предчувствуемые, много раз обещанные, исчезают.

Напрасно Бернарт говорил себе, что женщины из высшего света отыгрываются на мужчинах более скромного происхождения, словно мстят за оскорбления и грубость, которые испытывают от своих благородных супругов; он был полон горечи и упреков по их адресу. Бернарт окутывает Алиенору взглядом, полным нежности. Он догадывается, что королева только что была в объятиях своего супруга, но она не стала менее желанной. Юношу охватывает такая сильная ревность, что он готов проклинать своего короля. Алиенора, узнав Эрменгарду, пользуется этим, чтобы покинуть Бернарта и ускользнуть к себе.

— Дорогой юный и талантливый Бернарт, — говорит Эрменгарда, — надеюсь, что вскоре вы появитесь при моем дворе в Нарбонне… если это позволит королева. У меня находится молодой талант по имени Пейре Божье, который желает следовать вашему примеру. Мне и моему труба-дуру вы доставите большое удовольствие, если поучите его.

Вежливо, но решительно отталкивая юных фрейлин, Эрменгарда закрывает за собой дверь.

Бернарт понимает, что его деликатно выпроводили. Как только Алиенора оказалась в своей комнате, молодые женщины расхохотались.

Генрих отправился в город. Он спешит принять до праздника Рождества баронов, преимущественно гасконских, которые выбрали Плантагенета герцогом без ходатайства в его пользу, в то время как другие ожидали его вассальной присяги Людовику, чтобы в свою очередь выразить свою лояльность. Он не собирается устраивать совет в отсутствие Алиеноры, в противоположность тому, как он поступал в Англии. Не следует вызывать возмущение этих воинственных сеньоров, оскорбляя их герцогиню. Они вместе будут творить суд после Рождества. Генрих намеревается сократить свое пребывание здесь, проехав через Лимож, чтобы приказать восстановить разрушенные им стены, а затем отправиться обратно в Англию. Он возвращается в замок, неслышными шагами поднимается в покои, которые делит с Алиенорой, убежденный, что супруги там нет. На пороге он слышит голоса и останавливается, узнав Эрменгарду, которая разговаривает с Алиенорой. Разговор женщин не может оставить короля равнодушным.

— Если ты видела Генриха, то должна была бы понять, почему я избрала именно его, — сказала Алиенора.

— Да, он произвел на меня большое впечатление. Я думаю, ты избрала Плантагенета за его могущество.

— Ты права, он очаровал меня своей серьезностью, отвагой, искренним желанием совершить подвиг, построить империю. Подобные амбиции нечасто встречаются в девятнадцать лет.

— Построить на деньги наших подданных? Это великолепно, но иногда я говорю себе, что мои простые поселяне и небогатые кюре предпочли бы иметь на столе достаточно хлеба, в чугунке немного больше мозговых костей, не таких продуваемых хижин из ивовых прутьев и не таких больших налогов. Я знаю, что твоего Генриха некоторые называют Rex pacificator[59]. Моли Бога, чтобы это было всегда так. Люди, стоящие у власти, меня пугают, поскольку насмотрелась на них со слишком близкого расстояния.

Видишь ли, я испытывала слабость к Людовику, потому что он заботился о благосостоянии своих подданных. Да, он не умел выигрывать сражения, но доверял людям и смог установить мир. Он был человечным.

— Ну, это его единственное достоинство, — колко возразила Алиенора. — Я никогда не видела, чтобы он что-нибудь делал для королевства, только молился. Его ум был парализован верой.

— Во всяком случае, Людовик признавал в женщинах здравый ум, право на собственное мышление, участие в делах и принятие решений. Он обещал мне подтвердить это право. Признаюсь тебе, что по дороге из Сантьяго-да-Компостелла его хорошо принимали в Монпелье, а также в Тулузе и Нарбонне, потому что целым рядом привилегий он признал власть епископов и мою. Согласись, что бывший супруг легко вернул тебе приданое, хотя это недешево обошлось Французскому королевству. Никогда этого не забывай. Если бы Бернар Клервоский не умер к тому времени, вряд ли ты выпуталась бы почти без потерь.

В этот момент — после короткого и отрывистого стука в дверь — появляется Генрих, у которого пропала охота осторожничать со своей супругой и Эрменгардой.

— Я думал, что вы уже готовы к приему наших баронов из Гаскони, Пуату и Лимузена. Дорогая кузина поговорит со мной о своем виконтстве, пока вы будете собираться.

Неприятно пораженная тоном Плантагенета, Эрменгарда не могла вымолвить ни слова.

— Я слышал, виконтесса, что вам принадлежат самые прекрасные укрепленные церкви на нашем континенте, — небрежно бросил он.

— При нашем плоском побережье, чего бы мы стоили без укрепленных церквей? — ответила Эрменгарда. — Они возвышаются посреди болот подобно бастионам. Иногда их принимают за мечети. Из соображений экономии они были построены и для военного, и для религиозного использования. Епископ Агда также получил разрешение укрепить свой собор. Наши епископы хорошо защищали свое виконтство[60]. Спасибо небесам, в данный момент оно процветает, — гордо произнесла она.

Эрменгарда разгадала ненасытный волчий аппетит английского короля. Она спешит удалиться, чтобы готовиться к рождественскому празднику. Из своих внутренних покоев, где ей расчесывают волосы, в разговор вмешивается Алиенора:

— Эрменгарда не говорит вам, Генрих, что Нарбонна со времен римлян поставляет самые прекрасные ткани экарлат. Надо сказать, что у Эрменгарды растут хермесовые дубы. Червецы, которые водятся на них, дают знаменитые крупинки нарбоннского экарлата. У нас в Пуату другие богатства: пастель, вино, фрукты и овощи. Имеются также уникальные древние алтари, унаследованные от саркофагов нашей Аквитании и с IX века предназначенные для принятия причастия верующими. Наши эмали добиваются известности и соперничают с кельнскими. Мы с Эрменгардой всегда дружили и никогда не думали о соперничестве между собой.

Выходя из покоев, виконтесса почувствовала, что ее трясет. Проходя мимо святого Христофора, стоящего в нише, она перекрестилась, слегка согнула колени и пробормотала на провансальском языке:

— Святой Кристу. Защитите вашу верную дочь и ее виконтство от всех наводнений Гро, летней лихорадки, от нашествий. Но особенно храните вашу скромную рабу от неподходящих мужей.

Глава 11

Констанция и Людовик

В замке Омбриер послышались раскаты голоса, усиленные эхом в коридорах.

Они пронизали стены. Воздух в комнате Алиеноры сотрясается от голоса Генриха Плантагенета: «В монастырь! В монастырь! Что я говорю, в темницу эту женщину!» О какой женщине идет речь? Трубадуры, и особенно жонглеры, часто спавшие в коридорах поблизости от залов охраны, разбуженные шумом, приняли прозвучавшие высказывания за оскорбление почитаемой ими хозяйки. Что происходит? Слуги, всегда знающие о малейших происшествиях в повседневной жизни замка, на этот раз не знают, что ответить.

Думая, что речь идет о королеве, они замирают, прислушиваясь. Что же такого могла сделать Алиенора, чтобы вызвать подобную бурю? Известно, что Плантагенет подвержен внезапным приступам ярости, и Эрменгарда поднялась по лестнице, чтобы прийти на помощь своей кузине и, если понадобится, дать отпор Генриху. Она тихо входит в детскую комнату, где видит Нанн, кормилицу, перепуганную до смерти. Добрая кормилица держит в своих руках маленького Генриха и не спускает глаз с колыбели Матильды. В момент, когда Нанн собирается постучать в дверь королевских покоев, слышится спокойный голос Алиеноры: