Жюльетта Бенцони - Король нищих

Подобные слова было слышать очень приятно, но Сильви не дала себе возможности довериться приветливому тону королевы. Разве можно забыть, что эта венценосная дама позволила отправить в изгнание Марию д'Отфор, свою камеристку и самую верную подругу? Когда-то она не смогла защитить госпожу де Шеврез, которая тем не менее была дорога ее сердцу… Теперь при королеве находилась молодая, белокурая и полная женщина с молочным цветом лица, целью которой, казалось, было во всем поддакивать Анне Австрийской… Эту роль в свое время играла Мари. Все это было довольно грустно…

Однако Анна Австрийская, усадив рядом с собой Сильви, — это было необыкновенное проявление благосклонности, вызвавшее легкий ропот среди фрейлин, — сказала:

— Милые дамы, некоторые из вас всего несколько лет назад знали мадемуазель де Лиль, которую госпожа де Вандом воспитала под этой фамилией, чтобы избавить девушку от грозных опасностей. Сейчас она вернулась к нам под настоящим именем. Милые дамы, я представляю вам не только мадемуазель де Вален, но и невесту

господина герцога де Фонсома…

Сильви встала, чтобы изящно раскланяться во все стороны. Ей казалось, будто она комедиантка на подмостках и играет порядком надоевшую роль. Однако сейчас Сильви видела на лицах окружавших ее фрейлин лишь улыбки, а молодая белокурая женщина сказала, обратившись к королеве:

— Надеюсь, ваше величество, что она вернулась к нам навсегда! Нам так не хватает красивых голосов, и поскольку ваше величество изволили заботливо сохранить не только гитару мадемуазель, но и ее личные вещи…

— Это мое самое горячее желание, добрая моя Мотвиль! Мой дорогой герцог, вы не усматриваете в нем ничего необычного, не правда ли?

Обеспокоенный взгляд молодого человека, задержавшийся на миг на притихшей группке фрейлин, больше сказал королеве о затруднительном положении де Фонсома, чем пространная речь.

— Нет, — продолжала она. — Я беру ее не на прежнюю должность; в ней, кстати, мадемуазель де Вален никогда не состояла. Я хотела бы сохранить ее при себе как чтицу. Разумеется, до ее замужества, после которого она будет принята в круг придворных дам. И, быть может, на привилегированном положении, — прибавила королева, понимающе улыбнувшись при этом госпоже де Брассак, навязанной ей фрейлине, протеже Ришелье. — Что вы на это скажете, Сильви?

— Я покорная слуга вашего величества! — ответила она с сияющей улыбкой. Поскольку Сильви удалось не оказаться в числе фрейлин, она была согласна снова занять свое место при дворе. Это отвечало ее планам, особенно на то недолгое время, пока она будет чтицей. Сильви сумеет с легкостью отыскать в Лувре свой прежний тайник. Потом останется надеяться, поскольку она снова будет петь, что ее призовет и кардинал. И тогда она сможет осуществить свой план.

Спустя несколько дней Сильви, после того как написала Мари д'Отфор и попросила прислать ей Жаннету, перебралась во дворец Сен-Жермен, заняв небольшую комнату поблизости от покоев королевы: в ней она должна была жить одна. Последнее обстоятельство положило конец опасениям, выражаемым Жаном и Персевалем, которых очень озадачил тот восторг, с каким Сильви пошла навстречу желанию королевы, но создавалось впечатление, что Сильви это нравится, и они не нашли в себе мужества ее упрекать. Впрочем, молодой герцог в качестве жениха Сильви будет иметь все возможности заботиться о той, кого любит…

— Может быть, она все-таки согласится стать моей женой, — заключил герцог, пытаясь улыбкой развеять озабоченность своего друга Рагенэля.

Персеваль продолжал в этом сомневаться, и его не покидала тревога, которую он тщательно скрывал. Что-то мучило его во всей этой истории. Сильви, он был уверен, преследовала некую тайную цель, маскируя ее улыбками и веселостью, наигранность которых Персеваль чувствовал, хотя и не мог ничего разузнать. Как-то Сильви под тем предлогом, что ей необходимо найти потерянную медаль, пришла в Лувр одна и попросила сторожа, который хорошо ее знал, открыть свою прежнюю комнату. Пузырек из темного стекла был на своем месте. Сильви спрятала его за корсаж и ушла навстречу новой судьбе, выбранной по собственной воле.

Во дворце королей Франции неизменной оставалась только атмосфера: здесь по-прежнему чувствовалась напряженность во всем. После заговора Сен-Мара королева чувствовала недоверие супруга, которое не поколебали даже маленькие сыновья. Раньше Анне Австрийской грозило отречение. Теперь королева боялась, что король и его первый министр, нездоровые, желчные люди, отнимут у нее детей. Вновь получив место при дворе, где мрачные настроения усугублял траур, Сильви ощущала эту напряженность с остротой, вызывавшей у нее горькие чувства. По ее мнению, теперь при дворе стало намного хуже, чем раньше. Во дворце больше не давали балы, не играли спектакли и не устраивали никаких, кроме религиозных, праздников. Королева жила замкнуто, общалась лишь с узким кругом приближенных, над которым властвовала чета де Брассаков; в покоях королевы редко Можно было увидеть приветливые лица, так как все, кого Сильви любила, были удалены: Ла Порт по-прежнему находился в изгнании, добрую госпожу де Сенесе отправили жить в поместье, как и Мари д'Отфор. Среди фрейлин и в привычном кругу придворных дам тоже многое изменилось: принцесса де Гемене ушла в монастырь; госпожа де Монбазон, захваченная страстью к Бофору, тоже отдалилась от двора, как и юная герцогиня де Лонгвиль, считавшая двор слишком скучным. Зато часто появлялась бывшая госпожа де Комбале, ставшая герцогиней д'Эгийон по воле своего дяди кардинала, и она, уверенная в собственном всесилии, не боялась казаться назойливой. И лишь новая фрейлина Франсуаза де Мотвиль представляла собой настоящий источник человеческой теплоты, и Сильви легко поняла, что совсем растерянная королева привязалась к этой искренней, кроткой нормандке, образованной и одаренной своеобразной мудростью, которая превосходила ограниченность придворного круга, ибо в парижских салонах Мотвиль дали прозвище Сократина. Кроме того, она прекрасно писала и, регулярно ведя дневник, была историографом королевы, охотно рассказывавшей ей о событиях, что предшествовали появлению Франсуазы при дворе.

Госпожа де Мотвиль встретила мадемуазель де Вален с видимым удовольствием. Прежде всего потому, что Сильви сразу ей понравилась, а также потому, что гитара и песни Сильви доставили королеве новую радость и развлечение. Кроме того, Сильви, как и она, говорила по-испански, и случалось, что три женщины, запершись поздно вечером в спальне королевы, часами напролет болтали на языке Анны Австрийской, которая еще не примирилась с мыслью, что она уже не инфанта Испании и никогда ею не будет.

Короля видели редко. Он, несмотря на свои недуги, по-прежнему был одержим страстью к охоте, жаждой просторов и выезжал из маленького замка в Версале лишь для того, чтобы носиться по окрестностям Парижа; в столице он останавливался в монастыре Визитации у сестры Луизы-Анжелики, ища у бывшей возлюбленной утешения после трагической гибели своего фаворита…

В отличие от короля кардинал Ришелье искал почти недоступного облегчения своим страданиям на водах в Бурбон-Ланси. При нем неотлучно находился новый кардинал Мазарини, и это возбуждало любопытство Сильви. Правда, она еще ни разу не встречалась с Мазарини, но королева говорила о нем с такой теплотой, что Сильви вспоминала тот день (незадолго до зачатия дофина), когда Анна Австрийская необыкновенно обрадовалась, получив присланные Мазарини из Италии милые вещицы. А также бурное негодование Бофора. К сожалению, Мари, выслушивавшей признания королевы, при дворе уже не было, а Франсуаза де Мотвиль, выслушивающая их теперь, и не думала делиться ими с новой чтицей. Выяснить, сохранилось ли что-либо ей прежней страсти королевы к герцогу де Бофору, было невозможно.

За время этой довольно скучной жизни во дворце Сен-Жермен Сильви все-таки приобрела нового друга. Однажды, когда Сильви, удалившись к себе комнату (королева находилась в парке), меняла на гитаре струну, она неожиданно увидела, как перед ней возник дофин, смотревший на нее с серьезностью, которая редко его покидала. Застигнутая врасплох, она хотела встать, чтобы поклониться дофину, как того требовал этикет, но тот ее остановил:

— Сидите. Я пришел лишь затем, чтобы спросить вас, не пожелаете ли вы научить меня играть на гитаре?

Дофина Сильви видела не впервые, но ее сразу охватило волнение, которое она всегда чувствовала в его присутствии. Это был красивый мальчик четырех лет, который любому невнимательному наблюдателю показался бы очень похожим на мать (от нее он унаследовал округлый рот), но Сильви на детском лице умела распознавать и другие, знакомые ей черты: форму носа, например, и сверкающую голубизну глаз. Подобно Бофору, когда он впервые увидел маленького принца, она почувствовала, что ее сердце принадлежит дофину, и подарила ему свою самую теплую улыбку.

— Монсеньор, разве вы не можете иметь лучшего учителя, чем я?

— Нет, — резко ответил он. — Я хочу, чтобы это были вы, потому что вы научите меня песням, потому что вы красивая и потому что от вас приятно пахнет!

Эта последняя подробность заставила Сильви рассмеяться. В отличие от большинства своих современниц Сильви по примеру Франсуа уверовала в благодетельную силу воды, предпочтительно холодной. Случилось это в Вандоме, когда после купания в Луаре Франсуа ей рассказал, что его полулегендарная прабабка Диана де Пуатье до преклонного возраста сохраняла свою красоту, ежедневно, и летом и зимой, моясь холодной водой. На острове Бель-Иль Сильви, как только поправилась, каждый день купалась в море и с тех пор всегда старалась мыться холодной водой.

— Тогда не угодно ли будет вам начать сейчас? — спросила Сильви, натянув новую струну и взяв несколько аккордов.

— О да! — с восторгом согласился мальчик. Восхищенное личико Людовика согрело сердце Сильви, которая усадила мальчика и начала урок, думая, что ему будет трудно справляться с большим инструментом. Но беспокойство ее быстро рассеялось, ибо маленький Людовик с ожесточенным упорством пытался покорить гитару. Королева дала свое согласие, и в последующие дни Сильви стала находить удовольствие в этих уроках, которые маленький принц никогда не считал слишком долгими; в ходе этих занятий между ними возникла молчаливая дружба, переросшая у Сильви в подлинную нежность. Людовик был идеальный ученик: он обладал превосходным слухом, глубоким чувством ритма, и его слабый, чистый голосок звучал невероятно мило, когда он пел.