— Этот негодяй уже тогда был очень ловок! — раскатисто захохотал капитан Кураж. — Я жалел о нем, когда он от меня ушел, хотя и ради доброго дела.

— Значит, ты отродье висельников? — запричитала Николь Ардуэн, тщетно ища вокруг себя какой-нибудь тяжелый предмет, которым можно было бы ударить. Пьеро бросился к ней и схватил за руки.

— Полно, госпожа Николь, разве я когда-нибудь украл у вас хоть лиан или кусочек сахара? Я лишь хочу, чтобы и дальше так продолжалось… Ведь я вас очень люблю!

И он звонко поцеловал ее в обе красных от гневив щеки, на которых тотчас заиграла улыбка.

— Нет. Я всегда считала, что ты хороший малыш, и надеюсь, так будет всегда. Иначе горе тебе!

— Николь, — обратился к ней Персеваль, — подайте же нам горячего вина на травах и что-нибудь перекусить! Сильви дрожит от холода, а мы занимаем ее разговорами.

Все собрались в кухне. Это было самое теплое место в доме; Николь поставила на стол пирог с угрями, холодную курицу, сыр, марципаны, варенье и поставила несколько бутылок. Все расселись вокруг стола: слуги, бандит и господа, проникнутые друг к другу взаимной симпатией, очень похожей на дружбу. Сильви, чье любопытство возбуждала нелепая маска капитана Куража, наконец увидела, как он ее снял, открыв волевое, молодое лицо, которое могло бы принадлежать любому мушкетеру, и это сразу придало ее любопытству особый смысл… Без балаганного атрибута этот мужчина с черными тонкими усиками и украшавшей его подбородок эспаньолкой был бы своим в обществе знатных господ. В его темных, живых и веселых глазах светилось удовольствие от недоумения Сильви.

— Не заблуждайтесь, мадемуазель, — сказал он. — Я не из благородных. Мои родители были провинциальные приказные, осторожные, строгие, вполне заурядные люди, которые боялись Бога, дьявола, кардинала и короля. Но это не помешало им погибнуть во время крестьянского восстания, к которому они не имели никакого отношения. Потом приехал палач кардинала наблюдать за казнями…

— И убил ваших родителей?

— Нет. Они уже были мертвы. Та, кого он убил всем нам известным способом, — сказал он, окинув взглядом сидящих за столом, — была моей любовницей: эту красивую цыганку звали Семирамида. Это из-за нее я и стал разбойником, хотя, не скрою от вас, к этому у меня были определенные задатки. Я ее обожал, и она любила меня. Но, как видно, не настолько, чтобы слушаться меня и отказаться от своих вольных, несколько диких привычек, за которые она и поплатилась жизнью. Все здесь, кроме вас, мадемуазель, знают, что я поклялся убить Лафма. Дважды он от меня ускользал. Тогда я сменил тактику и начал нагонять на него страх всеми доступными способами. Ему пришлось день и ночь держать при себе охрану, что не мешало моим угрожающим запискам, которые доносили до него стрелы, правда Лафма не знал, откуда они летят. Через Пьеро, который однажды вечером впустил меня в этот дом, я познакомился с господином де Рагенэлем. От него я и узнал, кто убийца Семирамиды. С того дня мы заключили своеобразный договор и, как только узнали о вашем приезде в Париж, усилили слежку за Лафма. Нам удалось узнать и о его доме в Ножане. Когда стало известно, что вы в Бастилии, мы решили: с начальником полиции надо покончить раз и навсегда. В тюрьме вы могли оказаться слишком доступной добычей для него.

— Но как вы могли узнать, что сегодня вечером меня повезут к нему?

Кураж бессильным жестом развел руками.

— Этого мы как раз не знали. Найти вас там было божественным сюрпризом, совершенно случайным стечением обстоятельств. Уже несколько дней Лафма, которого по-прежнему охраняли его приспешники, отдыхал за городом. Вероятно, он не хотел показать, что имеет отношение к вашему аресту. К тому же он, казалось, проводил время в ожидании кого-то или чего-то.

Капитан Кураж прервал свой рассказ, чтобы выпить бокал вина, вытер усы и продолжал:

— Один из моих людей сумел наняться к нему помощником повара, но вокруг дома всегда вертелось много народу…

— В такой холод?! — удивилась Сильви.

— Мы привыкли к любой погоде, мадемуазель, даже больше, чем солдаты. В мире, где я живу, нищета закаляет людей, которых не в силах уничтожить. Два дня у начальника полиции гостила красивая дама. Та, что сопровождала вас сегодня вечером.

— Мадемуазель де Шемро?

— Верно. Эта парочка казалась неразлучными друзьями!

— Все объясняется очень просто. У нее нет состояния, — вмешался в разговор Персеваль. — А Лафма богач. И наверняка платил ей за разного рода услуги.

— Действительно, она хвастливо щеголяла в роскошных, богатых туалетах. Конечно, мой поваренок ничего не мог услышать из их разговоров, которые обычно проходили в запертом кабинете, но он уловил несколько слов, когда красотка уезжала. «Он наверняка отошлет ее в монастырь Визитации, — сказала она, — но я позабочусь, чтобы это дело поручили мне. Мне лишь останется привезти ее к вам. Кстати, кардинал покидает Париж послезавтра. Руки у вас будут развязаны…» Я не знал, о вас ли идет речь, и мы начали следить за всеми поездками Шемро. Вчера она сидела дома, но сегодня днем приехала в кардинальский дворец, и я подумал, что дальше тянуть время рискованно. С главными силами моего отряда мы захватили дом в Ножане, перебив или связав охрану, и я наконец остался один на один с этим чудовищем. Я загнал его в малую гостиную, где он и велел накрыть галантный ужин, предназначавшийся для вас, мадемуазель. Увидев меня, он испугался и уже через несколько минут размяк под моими обвинениями. Он молил о пощаде, был мерзок, и я пронзил его шпагой. Потом я поднялся в спальню негодяя, чтобы просмотреть бумаги, какие там могли находиться; может быть — кто знает? — они вернули бы надежду или свободу какому-нибудь бедняге. Этим я и был занят, когда услышал, как подъехала карета. Из нее вышла Шемро и еще одна женщина, которая была слишком тепло укутана, чтобы я мог ее разглядеть. Я притаился, ожидая, что будет дальше, когда из дома выбежала Шемро. Она вскочила в карету, крикнув кучеру, чтобы тот гнал лошадей в Венсеннский замок. Тут я смекнул, что эта дрянь хотела переложить бремя моей мести на приехавшую с ней женщину. И тогда я решил предстать перед вами. Остальное вам известно.

Я никогда не смогу отблагодарить вас, — дрогнувшим голосом сказала Сильви. — Вы не только спасли мне жизнь, благодаря вам я теперь свободна… совершенно свободна, ибо Лафма мертв! О Боже, ну как мне расплатиться с вами!

Капитан адресовал ей свою странную кривую улыбку:

— Подарив мне быструю смерть — от яда или удара ножом. Ведь вор и убийца вроде меня достоин лишь смерти на колесе. Быть распластанным на колесе — единственный вид смерти, который по-настоящему меня страшит, потому что при этом рискуешь утратить всякое достоинство…

Он встал, но Персеваль оказался проворнее и успел взять в свои ладони руки молодого человека.

— Этому страшному дню суждено наступить лишь тогда, когда я не сумею вас спасти; в таком случае я сам займусь вашим освобождением. Пока же не забывайте, что в этом доме у вас есть друзья, которых вы можете просить обо всем. Мы будем вам опорой и поддержкой в любых обстоятельствах.

— Неужели вы забыли, что я король воров?

— Это ваше дело. Я предпочитаю вора, способного на такое великодушие, как ваше, «доброму христианину» вроде Лафма.

— Благодарю вас. Теперь я вас покидаю и больше сюда не вернусь. Я не могу рисковать жизнями моих друзей, вы и так в последнее время слишком много страдали. Но если вы все же вспомните обо мне, произнесите мое настоящее имя: меня зовут Ален…

— Ален, а дальше? — поспешно спросила Сильви.

Молодой человек покраснел и ответил:

— Вы помните, я уже сказал, что не имею права на дворянскую фамилию.

— Жаль! — улыбнулась она. — Вы — истинный рыцарь, капитан Кураж!

— Тогда простите меня, что я вам больше ничего не говорю. Ремесло, которое я выбрал, обязывает меня забыть фамилию, что должна остаться незапятнанной. Прощайте, друзья мои…

Капитан Кураж уже взял в руки свой плащ, но Персеваль снова его задержал:

— Почему «прощайте»? Почему вы сказали, что не вернетесь? Я так понимаю, что капитан Кураж не хочет рисковать, появляясь здесь, но разве кто-нибудь знает лицо Алена?

— Из того общества, какое я для себя добровольно выбрал, трудно исчезать так часто. Я должен быть с моими людьми. Но за этим домом я буду присматривать. Отныне Бог будет его хранить!

Чувствуя, что не в силах скрыть волнение, капитан Кураж торопливо вышел, и Персеваль был вынужден поспешить за ним, чтобы проводить его до Двери. Когда шевалье вернулся на кухню, Николь уже убрала со стола с помощью Сильви и Корантена, стоявшего у камина, посапывая трубкой и задумчиво глядя на огонь.

— Как странно все, что с ним случилось, — заметила Николь. — Он очень забавный…

— А ты что скажешь, Корантен? — спросил Рагенэль.

— Я знаю, кто он, — не сдержался Корантен.

— Он нам солгал, сказав о провинциалах-приказных. Он бретонец и, должно быть, происходит из древней бретонской фамилии. Его родители действительно были убиты, но у него осталась родня, близкая ко двору…

Эти слова были встречены глубоким молчанием. Все замерли, ожидая, что скажет Корантен.

— Откуда ты его знаешь? — спросил шевалье.

— Вы помните бенедиктинский монастырь в Жугоне, куда меня когда-то отдали родители?

— И откуда ты сбежал. Такое не забывается.

— Он тоже был помещен в монастырь на тех же условиях. Он был младший в семье, где было несколько сыновей; его запихнули в рясу, словно в каменный мешок. Он пробыл в монастыре гораздо меньше меня, но я навсегда запомнил его лицо. Звали его…

— Нет! — остановил Корантена Персеваль. — Никогда не называй его фамилии, даже мне! Эта тайна не принадлежит тебе, ты не имеешь права ее разглашать. В наших молитвах он будет Аленом, и все тут!

— Простите! — опустив голову, пробормотал Корантен. — Я чуть было не совершил дурной поступок.