— В мире существует не только Франсуа! — сердито возразил Персеваль. — Я знаю, как сильно вы его любите, милая моя, но у вас есть право на собственную жизнь, которая не должна быть тенью его жизни. Разве вам не хотелось бы иметь детей?

— О да! Но… чтобы иметь детей, нужно иметь мужа, а мне кажется, я скорее предпочту стать невестой Господа, чем выйду замуж за нелюбимого!

— Отдавать себя Богу за неимением лучших предложений не слишком для него лестно.

— О, у Бога слишком много страстных невест, и я затеряюсь в их толпе! Богу, по крайней мере, ведомо что мне пришлось испытать. Если мне придется признаться в этом еще кому-нибудь, я умру со стыда. Я отлично понимаю свое положение. Кому я теперь буду нужна!

— Молчите! Я запрещаю вам подобные богохульные речи. Когда мы заберем вас отсюда, вы сможете выйти замуж, если сами того пожелаете…

После этого свидания Персеваль не раз приходил в монастырь, но в монастырской приемной, которая, несомненно, была самой светской и посещаемой во всем Париже, всегда находился в толпе визитеров. Однажды шевалье де Рагенэль пришел не один.

Внезапно смутившись, Сильви заметила сквозь решетку высокую худую фигуру своего бывшего возлюбленного, который когда-то был ее другом сердца; в те давние дни она еще называла его Жаном Д Отанкуром. Но радость быстро победила смущение, и Сильви невольно протянула ему обе руки, такие тонкие, что они без труда прошли сквозь пазы деревянной решетки.

— Мой дорогой маркиз! Как я рада снова видеть вас!

— Теперь, Сильви, следует говорить господин герцог, — с улыбкой поправил ее Рагенэль. — Наш друг пережил горечь утраты своего отца-маршала…

— Не маркиз и не герцог! — горячо возразил молодой человек. — Когда-то я был для вас Жаном и очень хотел бы остаться им…

— Так оно и есть, Жан. Я знаю все про вас: и то, что вы стали дипломатом и что вас посылали с поручением к госпоже герцогине Савойскои…

— Это была очень интересная поездка, но я слава Богу, там не стал задерживаться. Я никогда бы себе этого не простил. Вернувшись домой, я нашел письмо от мадемуазель д'Отфор, — она звала меня в Вандом. Но, увы, я приехал туда слишком поздно: госпожа де Ла Флот и ее внучка уехали, не сообщив куда. Я сумел узнать, что какое-то время у них жила девушка по имени Сильви вместе со своей горничной по имени Жаннет. Тогда я возвратился в Париж, чтобы встретиться с господином шевалье Рагенэлем, и он…

— …о многом рассказал, — закончил за него фразу Персеваль, бросив при этом на Сильви много значительный взгляд, который заставил ее покраснеть.

— И что же вы ему рассказали?

— Все, что должен знать мужчина, который хочет взять женщину в жены, — серьезно ответил шевалье. — Все, кроме фамилии чудовища. Мы сообщим ему эту фамилию, когда чудовище уже не будет представлять опасность ни для кого…

— Это смешно, — возразил молодой человек. — Я в состоянии встретить лицом к лицу любую опасность, ко мне благоволит король.

— Я в этом уверен, но вы совершенно напрасно будете рисковать своей жизнью! Поверьте мне! В свое время я назову вам эту фамилию.

В это мгновение к Сильви подошла монахиня и, склонившись к ней, что-то зашептала на ухо.

— Я прошу простить меня, — торопливо сказалa Сильви своим гостям, — но меня немедленно требует к себе госпожа настоятельница, и я должна…

— Да-да, мы уже уходим! — заторопился Персеваль. — Вы не должны заставлять себя ждать…

— Но ведь мы еще придем, да, Сильви? Вы хотите, чтобы я пришел снова? — умоляюще спросил молодой герцог.

— Я всегда буду рада вас видеть, — уже на ходу проговорила Сильви, поспешно следуя за монахиней.

Комната, в которой мать Маргарита принимала посетителей, ничем не походила на салон знатной дамы: дубовый стол на кривых ножках, два соломенных стула, подсвечник и молитвенная скамеечка; только висевший на стене большой холст Филиппа Де Шампеня с изображением распятого Христа — подарок короля — вносил в обстановку ноту скорбного и торжественного великолепия. В комнате перед картиной стоял в ожидании мужчина, одетый в черный камзол с изящным воротником и манжетами из тончайших кружев. Он повернулся, когда вошла Сильви, и ей на секунду показалось, будто она уже видела этого человека прежде.

— Вот и мадемуазель де Вален, — представила Сильви настоятельница, направляясь ей навстречу — Дитя мое, это господин де Шавиньи. Он — помощник министра и входит в круг людей, близких его преосвященству, который требует вас к себе. Он приехал сюда, чтобы отвезти вас в кардинальский Дворец…

— Меня? Но откуда кардинал знает, что я в Париже?

— Кардинал всегда все знает, мадемуазель! Извольте приготовиться и ехать со мной!

Поскольку Сильви явно не понимала в чем дело, мать Маргарита объяснила:

— Будет лучше, если для этого визита вы сне наденете ваше светское платье. Неприлично, ecли люди увидят, как из монастыря выходит монашка скрывающая рясу под плащом. А ведь вы еще не приняли постриг, — с мягкой укоризной прибавив она.

— Как вам будет угодно. Но в приемной меня ждут посетители. Могу ли я попрощаться с ними прежде чем уеду с господином де Шавиньи?

— Нет, — сделав резкий жест, поспешил ответить Шавиньи. — Им передадут, что у вас возникло неотложное дело и что вы встретитесь с ними в самое ближайшее время. Ступайте скорее! Его преосвященство не любит ждать!

Сильви это было давно известно, и поэтому она поспешно переоделась. Через несколько минут она уже садилась в украшенную гербом кардинала карету, кожаные шторки на окнах которой были предусмотрительно задернуты. Господин де Шавиньи сел рядом, и карета покатила, направляясь к Лувру И кардинальскому дворцу на улице Сент-Антуан, но Сильви — путь ей показался необычно долгим — заметила про себя, что они несколько раз поворачивали направо, потом свернули налево, затем снова направо. Она наклонилась, чтобы поднять кожаную шторку, но ее спутник, всю дорогу молчавший, не позволил этого сделать.

— Сидите спокойно!

— Вы сказали, что мы едем…

— Туда, где вас хочет видеть его преосвященство! Поэтому наберитесь терпения! Кстати, мы уже приехали!

Тревога Сильви усилилась, когда она убедилась, что они проехали один пост, потом, переехав деревянный мост, еще один. Колокол прозвонил пять ударов, послышались какие-то команды, и, когда наконец дверца кареты открылась, опустилась подножка и Сильви разрешили сойти, ей показалось, будто она очутилась на дне колодца, выложенного из темных строений и массивных круглых башен, из бойниц которых торчали жерла пушек. Она была в Бастилии! Они заставили Сильви проделать весь этот путь, чтобы привезти в Бастилию, которая находилась в нескольких шагах от монастыря Визитации!

Шавиньи дал Сильви возможность оценить уготованный ей сюрприз, ожидая, наверное, криков, слез, протестов, но она пережила слишком много ударов судьбы, чтобы забыть о своей гордости и чувстве собственного достоинства. Смерив своего провождающего ледяным взглядом, Сильви спросила:

— Значит, именно здесь меня ждет его преосвященство?

— Нет. Вы увидите его позднее… если вообще увидите.

— Тогда к чему вся эта комедия? Ведь это спектакль, не правда ли? Госпожа де Мопу ни за что не согласилась бы отпустить меня из монастыря, ее бы знала, куда вы меня привезете.

— Вы правы, но бывает, что на службе у кардинала, как и на службе у государства — а это одно то же! — требуется прибегать ко лжи.

Сильви недоуменно подняла брови и дерзя спросила:

— Разве кардинал и государство — одно и же? А куда же вы поместили короля, сударь?

Шавиньи, пожав плечами, раздраженно ответ!

— Я неудачно выразился. Теперь пройден внутрь. Вас отведут в вашу камеру.

Только в канцелярии тюрьмы Сильви узнала, какой причине ее заточили в Бастилию: она вместе герцогом Сезаром Вандомским обвинялась в намерении отравить кардинала Ришелье и даже короля Людовика XIII.

На этот раз Сильви действительно испугалась, но, сжав зубы, чтобы не закричать от страха, дала увести себя по винтовой лестнице, достаточно широкой, чтобы по ней могли подниматься одновременно три человека, которая привела ее на третий этаж одной из башен. Но вместо грязного застенка, куда она приготовилась попасть, ее привели в просторную комнату с камином: обстановку составляли кровать, занавешенная портьерой из зеленой саржи, стол, два табурета и кое-какие туалетные принадлежности. Но Сильви не видела ничего — она бросилась на кровать, содрогаясь от прорвавшихся наружу сдерживаемых рыданий; в эту минуту тяжелая рука тюремщика с грохотом закрывала замки и засовы.

Утром следующего дня Жан де Фонсом снова пришел в монастырь. Его удивил отказ, полученный на его просьбу о свидании с Сильви, но еще больше его озадачило объяснение, которое ему дали: сестра Мари-Сильви занята неотложным делом. Тревога за девушку, которую он любил, всю ночь не давала ему уснуть, в голове рождались самые нелепые подозрения и страхи. Сердце не обмануло его. Наутро Жан де Фонсом был снова в монастыре. Встреченный сестрой-привратницей, он попросил свидания с послушницей Мари-Сильви. Привратница ответила, что это невозможно, и посоветовала ему вообще не обращаться с подобной просьбой до нового распоряжения настоятельницы. От него, несомненно, что-то скрывали. Давно зная, что заставить монахиню заговорить без дозволения настоятельницы означает совершить чудо, Жан де Фонсом не стал настаивать и отправился к Персевалю, которого застал в его библиотеке. Мысли шевалье Персеваля были заняты Сильви. Поэтому он с волнением выслушал все, что рассказал ему юный друг.

— Я немедленно поеду туда! — решил шевалье де Рагенэль. — И потребую встречи с матерью-настоятельницей. Я — крестный отец, опекун Сильви, и мне она обязана дать ответ.

Но и на просьбу шевалье привратница ответила учтивым, но твердым отказом. Когда посетитель уже сбирался произнести пылкую речь в защиту своих прав, в приемную вошел красивый молодой человек. Он слышал ответ монахини. Подойдя ближе, он с безупречной грацией поклонился Персевалю и после этого обратился к привратнице: