И королева Текла заговорила вкрадчиво:

— Ты спрашиваешь меня, каким образом я сделаю тебя императором? Не беспокойся о средствах к этому. Тут играют роль весьма сложные и, глубокие комбинации, в которых ты мало смыслишь, дитя. Не правда ли, ведь, политика надоедает тебе? Ты, со своей стороны, не сделаешь ничего, ничего трудного. В один прекрасный день, когда ты менее всего будешь ожидать этого, я скажу тебе: «Идите, государь!» И тогда твоему императорскому величеству нужно будет только сесть на трон! Тебе известно, — прибавила она с холодной улыбкой, которая плохо шла к ее бледным губам, — как делает это Генрих-Птицелов в первом акте «Рыцаря лебедя»! Ах! нужно только, чтобы ты верил мне и совсем немного слушался меня.

— В чем же? — тревожно спросил король.

— Будь, спокоен. Я не потребую от тебя трудной жертвы. Кабинет министров как, может быть, ты уже слышал, требует изгнания Ганса Гаммера. Я не согласна с мнением кабинета. Нет никакого преступления в том, что ты любишь музыку, — великий король должен покровительствовать искусствам и артистам. Правда, столько миллионов, на постройку театра, это много. Тюрингия беднеет с каждым днем. Налог на пиво — самый главный предмет нашего дохода; если бы тюрингенцы сделались вполне трезвыми, у нас вовсе не было бы денег. Хорошо, если бы ты согласился подождать немного с устройством театра. Тебе его построят гораздо красивее из золота, вывезенного из побежденной Франции! А пока можешь сохранить для себя Ганса Гаммера: это гениальный человек; я всегда говорила это! И он один способен написать марш для твоей коронации.

— В таком случае, чего же, вы требуете от меня, матушка?

— Почти ничего. Не быть таким нелюдимым, не прятаться от людей и не убегать внезапно. Ты иногда ставишь министров в очень затруднительное положение: им трудно решиться на что-нибудь в твое отсутствие даже и посоветовавшись со мной; твое присутствие необходимо, для того, чтобы подписывать декреты, приказы; государственный совет не может иметь своим представителем пустое кресло!

— Шторкгаус очень скучен, — заметил Фридрих.

— Он отличный слуга! Ты к нему несправедлив. Во вторых: время от времени, ты должен показываться своим подданными. Как могут они любить тебя, когда они тебя никогда не видят. Помнишь, два месяца тому назад в день открытия международной выставки, ты не был в Нонненбурге и уехал в горы к своей кормилице, так, что пришлось князю Жану-Альберту присутствовать при церемонии. Это многими было замечено, уверяю тебя; народ был недоволен. Подумай, ведь, тебе трудно будет, быть может, в очень недалеком будущем, говорить с ним! Неужели для тебя составляет большой труд, сесть на свою белую лошадь и проехать мимо восхищенной толпы, посылая ей свой привет рукой? Будь великодушен, дитя мое; не нужно лишать удовольствия видеть твое лицо, тех, которые будут иметь честь проливать за тебя свою кровь.

— Разделять труды своих министров; вмешиваться в дела моего народа? Это все, чего вы требуете от меня, матушка?

— О! как ты хитер! Ты угадываешь, что я хочу поговорить с тобой об одном очень важном проекте? Слушай и постарайся хорошенько понять. То, что я скажу тебе, также относится к области политики. Одно условие мешает тебе сделаться несокрушимым королем и настоящим императором: это наша фамилия. Ты сейчас был прав: твой брат, твои дяди и двоюродные братья — безумцы. Корона упрочивается связями. Вот, поэтому-то, будущее крайне шатко. Все спрашивают: Кто же будет царствовать после Фридриха? А в виду империи, ты понимаешь, конечно, нельзя же допустить, чтобы корона перешла по наследству мужу какой-нибудь наездницы или пажу мадемуазель Сильвии? Подумай, как это было бы хорошо, напротив, если бы король Тюрингии имел прямого наследника, здорового и телом, и духом, который мог бы умножить собой императорскую, династию и удержать горностаевую мантию за родом Миттельсбахов!

Король встал со своего места; краска разлилась по его лицу, и он сказал дрожавшими от гнева губами:

— Так это правда! Вы хотите женить меня!

— Именно, — отвечала она.

— И чтобы склонить меня к этому, вы, как ослепительную приманку, поставили мне на вид славу и империю?

— Разве ты не согласен со мной? Ах, да, не понимаю; ты, верно, думаешь, что я выбрала тебе в жены какую-нибудь германскую или датскую принцессу, которую ты вовсе не знаешь; быть может, некрасивую и глупую, которую ты не мог бы полюбить; ты чувствуешь отвращение к такому браку, которым удовлетворяются короли ради тщеславия своего рода или ради поддержания нужных связей. Нет, мой Фридрих. Я позаботилась о счастье своего сына столько же, как и об его славе. Льстецы говорят мне, что я великая королева, но ты, ведь, знаешь, что я также и хорошая мать! Подойди, сын, поближе ко мне. Тебе верно уже сообщили, что я вернулась теперь из Берлина? Правда, я туда ездила. Но это путешествие было не более, как предлог, который позволил мне остановиться в замке Лилензее, и теперь ты можешь угадать, кого я привезла с собой, как твою невесту.

— Лизи?! — вскричал король с еще сильнее раскрасневшимся лицом и сверкавшими глазами, гневно устремленными в пространство, как будто перед ним предстало ужасное видение.

— Да, эрцгерцогиню Лизи. Она любит тебя, ты хорошо знаешь это, и ты сам…

— Замолчите, матушка!

— Фридрих! — вскричала королева порывисто вскакивая.

— Ни слова более, говорю вам!

— О! если ты откажешься, берегись!

— Я отказываюсь, — сударыня, и вовсе не боюсь вас. Что вы можете не сделать? Отнять у меня королевство, предложивши заранее империю? Пусть будет так. Вы отнимете у меня трон, хорошо! Я сохраню неприкосновенным свое ложе.

Он проговорил эти слова и убежал, оставляя за собой шелковые листья дерев и разрисованное полотно. Кустарники с искусственными цветами, раздвинули перед ним путь и тотчас же сдвинулись, пропустив его и образовав цветущую изгородь.

Еще весь красный от волнения и задыхающейся, он остановился на минуту, и вдруг улыбка появилась на его губах, потому, что перед ним открылась картина, изображавшая бледный свет луны, разливавшийся с чистого неба усеянного звездами, и он увидел прекрасного лебедя, который тихо тащил золотой челнок по голубоватой поверхности озера.

Каким чудом явился перед его глазами этот чудный ночной пейзаж в стенах этого дворца в то время, когда за стенами его светило яркое полуденное солнце?

Свежий вечерний ветерок тихо шевелил белые перья лебеда, рябил гладкую поверхность воды, склонял над озером ветви тростника и колыхал тонкие, гладкие стебли ив: и вся эта мокрая зелень разливала душистое благоухание от испарений полузакрывшихся цветов благоухания, носившееся в легком дуновении ветра, который медленно гнал по чистому небу разрозненные клочки облаков.

Фридрих, слегка склонившись на краю берега, ласкал рукой длинную шею лебедя, который раскрывал по временам свои крылья, как два белых паруса.

Как вдруг, и это небо, где плыла по гладкой лазури бледная луна, и пруд, отражавший яркие звезды, и дрожащий тростник, и далекий туман — точно во всем этом скрывался невидимый оркестр — все разом огласилось звуками чудной, божественной музыки…

Сначала, то была тихая, почти неуловимая, неясная и дивная мелодия! Можно было подумать, что хор ангелов был где-то очень далеко, очень высоко и не хотел слететь на ближайшие вершины дерев. Потом, мало-помалу, после тихих аккордов, звуки божественной музыки постепенно усиливались, расширялись и внезапно перешли в громкие, звучные аккорды, полные блеска и жизни!

Фридрих слушал, и радостная улыбка экстаза мелькала на его губах, а глаза загорались лучезарным огнем. Быть может, перед ним носились видения!

Когда всё чувства поглощаются и наслаждаются одними гармоничными звуками, зрение, при помощи слуха, начинает создавать формы из звуков. Будто ангелы охватили душу короля своими лучезарными крыльями. Но подобно орлу, спустившемуся на минуту на землю и опять быстро улетевшему под небеса, так и эта дивная музыка, после громких, звучных и блестящих аккордов, постепенно отдалялась, слабила и, мало помалу, унеслась куда-то далеко в вышину и снова перешла в тихие, неуловимые, неясные, но чудные звуки!

После этого, Фридрих, простояв с минуту в глубокой задумчивости, вошел в лодку и сказал лебедю: «Ступай!» точно он надеялся настичь отлетевших ангелов, которые так тихо звали его из своего далекого рая.

Но хотя лебедь изо всех сил отгребал воду своими лапками, золотой челнок не двигался с места: маленькая рука уцепилась за него с берега.

— Лизи! — вскрикнул, бледнея, король.

Действительно, на берегу стояла молодая девушка. Вся розовая, несколько полная, с коротко остриженными белокурыми волосами, которые падали маленькими локонами на ее лоб, она стояла на коленях у края берега и, смеясь, тянула к себе лодку. А бледный свет луны не уменьшал краски ее щек, ни лукавства ее живых глаз, ни веселой улыбки ее детского рта.

— Да, мой Фридрих, это я, Лизи! ты меня не ожидал встретить здесь? Но вот и я! Как давно я не видела тебя, и, кажется, вы, государь, стали очень сердиты за это время. Ты не знаешь, что сказала мне твоя мать? — что ты не хочешь на мне жениться. Но я этому вовсе не поверила, да и не хотела верить. Я очень хорошо знаю, что мой Фридрих любит меня. Он не приезжал повидаться со мною в Лилиенбург; он не писал мне, но, ведь, это потому, что у королей всегда очень много дел. Ах! мой Фрид, ведь, ты сам хочешь, чтобы я сделалась твоей «маленькой женой», как бывало ты называл меня прежде, ты это помнишь, скажи?

— Откуда ты? Кто тебе позволил прийти сюда? Уйди, я хочу остаться один, уходи же!

И говоря, таким образом, и стараясь; придать своему голосу гневное выражение, король схватил весло и с силой ударил им по воде, но прежде, чем лодка успела оттолкнуться от берега, Лиза бросилась в нее, и, заливаясь смехом, кинулась на шею к Фридриху, между тем, как лодка понеслась вдоль пруда.