Фульвио Лука Ди - Корабль мечты

И пока Меркурио пытался успокоиться, перед его глазами вновь возник образ, преследовавший его несколько дней.

Он увидел, как порвалось горло купца, услышал хлюпающий звук, с которым клинок вошел в плоть, хруст трахеи. Парень резко выпрямился, сжимая кулаки. Он не знал, сколько времени прошло. Рядом мирно посапывала Бенедетта. Она спала. Доктор и его дочь тоже дышали ровно.

– Не можешь уснуть? – тихо спросил Исаак.

– А вы? – парировал Меркурио.

– И я.

Воцарилась тишина, но затем Меркурио услышал какой-то шорох, и вдруг Исаак очутился рядом с ним.

– Твой дружок, что спит на ступенях, знает мою тайну? – шепнул он.

Меркурио помедлил.

– Не волнуйтесь, – ответил он наконец.

– Это ни да, ни нет.

– Мы воры и мошенники, – объявил Меркурио. – Точно так же, как и вы. Никому из нас не выгодно, чтобы нас разоблачили.

– Но мы ко всему еще и евреи.

Меркурио понимал, что он имеет в виду. И был с ним согласен.

– Он ничего не знает о вашем сокровище. – Юноша испытывал сильную симпатию к этому человеку. – Не волнуйтесь… доктор.

– Спасибо, – шепнул Исаак, возвращаясь на свое место. – Венеция… – мечтательно прошептал он.

– Да… Венеция, – повторил Меркурио.

Но для него это было лишь слово, не более того.

Шимон Барух открыл глаза, не понимая, где находится.

А потом вспомнил.

Вот уже неделю все повторялось вновь и вновь.

С того самого дня, когда он пришел сюда.

С того самого дня, когда Хашем, как говорили врачи и его жена, Хашем Всемогущий и Всеблагий, да восславится Он навеки, решил спасти его жизнь.

Шимон просыпался, не помня, кто он. И где он.

Шимон, который всегда контролировал все до последних мелочей.

Шимон, который всегда вел скромную жизнь, стараясь не высовываться и не наживать себе неприятности.

Этот самый Шимон пришел в себя неделю назад и сам себя не узнал.

Что-то изменилось в нем, что-то важное, что-то основополагающее.

И Шимон не мог это контролировать.

Как только он вспомнил, кто он и где находится, в его голове возник образ того мальчишки, который обманул его и обворовал. Узкое лицо, темные волосы, черные глаза и наглая ухмылка. Блеск кинжала.

Тьма объяла душу Шимона Баруха, окутала ее, точно тяжелый полог, и то превращение, что началось неделю назад, продолжилось.

Шимон осторожно повернулся на бок. Рядом мирно посапывала жена. Как только она заметит, что он проснулся, она вскочит и побежит готовить ему завтрак, станет обхаживать его, мыть, брить… и при этом будет болтать не переставая. И плакать.

Но Шимону Баруху хотелось побыть одному.

В особенности этим утром, утром, когда он, скорее всего, лишится свободы – на следующий день было назначено первое слушание по его делу. Едва стало ясно, что Шимон поправляется, на его голову со всей своей мощью обрушился молот правосудия. Тем, что Шимона до сих пор не упрятали в тюрьму Савелла, он был обязан своему адвокату, взявшему на себя его защиту, – у того были связи в высших слоях общества. Впрочем, это преимущество нужно было оплачивать.

И никакие высокопоставленные знакомые не спасут Шимона Баруха от обвинительного приговора. И он это знал. Он был евреем, вышел на улицу с оружием, его обвинили в убийстве. И не важно, что его ограбили. Любой христианин при таких же обстоятельствах мог бы учинить кровавую бойню, и его бы оправдали, сославшись на смягчающие обстоятельства, ведь это означало бы, что христианин убил преступника. Но он был евреем, а значит, все обстояло иначе. Еврей убил невинную овечку, отманив ее от стада. И ему дорого придется заплатить за это пастухам. Адвокат сказал, что Шимон может отделаться четырьмя-пятью годами тюрьмы и высоким денежным штрафом. Он так и сказал. «Отделаться».

– Возлюбленный мой, ты давно уже проснулся? – закудахтала его жена.

Шимон подавил нарастающее раздражение.

– Что бы тебе хотелось сегодня съесть на завтрак, чтобы восстановить силы? – продолжила жена, вставая и писая в горшок.

Шимон и бровью не повел.

– Будешь селедку с мацой? Или приготовить тебе что-то другое? – Жена Баруха опустила подол ночной рубашки и выплеснула содержимое ночного горшка в окно, а затем обошла кровать и встала перед своим мужем. – Так что? Говори.

Шимон посмотрел на нее. Ему хотелось сказать, чтобы она убиралась отсюда к чертовой матери. Чтоб она подавилась этой селедкой и мацой! Ему хотелось сказать, что он не хочет оказаться в тюрьме. Что не знает, как оплатить услуги адвоката. Не знает, где взять деньги на штраф. Шимону многое хотелось сказать.

Но он не мог.

С тех пор как лезвие кинжала вошло в его горло, Шимон Барух онемел.

Встав с кровати, он подошел к столу. Тут, как и во всех остальных комнатах дома, его жена разложила пергамент и поставила чернильницу с перьями. Иначе Шимон ни с кем не мог объясняться.

«БУЛЬОН», – написал он.

Жена устремилась на кухню, и Барух услышал, как она раздает указания слугам.

Купец коснулся горла. Повязка была влажной, она все еще пропитывалась кровью. Он подошел к зеркалу и взглянул на свое отражение.

– Сейчас я помогу тебе переодеться, возлюбленный мой. – Жена вернулась в комнату. – Но вначале тебе нужно омыться. Если хочешь, я помогу тебе и помолиться.

Встав рядом с ним, женщина разрыдалась.

– Что же нам теперь делать, возлюбленный мой? Такая трагедия. Ну почему это случилось с нами? Что мы такого плохого сделали? Почему Хашем решил подвергнуть нас такому испытанию? – Всхлипнув, она обняла мужа.

Шимон в ярости оттолкнул ее. Ему хотелось вопить, он открыл рот, но вместо крика с его губ сорвалось лишь тихое шипение. И оно было страшнее любого вопля. Повязка на горле мгновенно пропиталась алой пузырящейся кровью, и Шимон сорвал ее. Его немой крик все длился и длился, пока на горле не проступили вены. Кровь из раны забрызгала зеркало.

– Ох, не надо, возлюбленный мой… – плакала жена.

Повернувшись, Барух посмотрел на нее. В его глазах горела ярость. И ненависть. Он подошел к письменным принадлежностям.

«ТЫ НЕ ЗНАЕШЬ, ЧТО СО МНОЙ, – написал он. – Я БОЛЬШЕ НЕ ТОТ, КЕМ БЫЛ РАНЬШЕ».

Его жена разрыдалась еще сильнее.

«УХОДИ!» – написал Шимон.

Женщина покорно вышла из комнаты.

Оставшись один, Шимон ощутил, как ярость и ненависть придают ему новые силы. Он чувствовал себя живым.

«У меня ничего не осталось», – подумал купец.

Накладывая на горло новую повязку, он подошел к зеркалу.

«Остались только ярость и ненависть», – повторял он.

Шимон посмотрел в глаза своему отражению.

И увидел там кое-что еще.

Страх.

Он попытался отвести взгляд, но тело не слушалось его. И чем дольше Шимон смотрел на свое отражение, тем больше слабели ярость и ненависть, тем сильнее становился страх. Если не отойти, то останется только страх. Но Шимон не мог пошевельнуться, руки и ноги ему не повиновались. И за мгновение до того, как ужасу удалось бы превозмочь ярость и ненависть, мужчина дернулся вперед. Только это он и мог сделать. Изо всех сил Шимон рванулся вперед и ударил лбом по зеркалу. Послышался звон, во все стороны полетели осколки, купец порезался, и глаза ему залила кровь, окрасившая все вокруг алым.

Дверь распахнулась, на пороге комнаты показалась его жена. Вскрикнув, женщина испуганно зажала рот ладонью и подбежала к своему супругу.

Глядя на нее, Шимон расхохотался. Постояв немного, он вытолкал жену из комнаты и закрыл дверь.

«Я больше никогда не увижу свое отражение в зеркале», – решил Барух.

Взяв с кровати простыню, на которой он спал, мужчина зажал рану на лбу. Вскоре кровотечение прекратилось, значит, порез был неглубоким, всего лишь царапина. Ничего такого, что могло бы испугать человека, способного засунуть палец в дырку у себя в шее. Человека, который слышит, как со свистом в эту дырку входит воздух при вдохе.

«Я больше никогда не услышу собственный страх», – поклялся Шимон.

Одевшись, он открыл дверь и жестом приказал жене подать завтрак. Бульон был вкусным. Барух наслаждался минутой покоя.

«СКАЖИ СТРАЖНИКАМ, ЧТО Я ПОШЕЛ НА РЕКУ ТОПИТЬСЯ», – написал он.

– Нет! Возлюбленный мой, не делай этого! – вновь разрыдалась жена.

Шимон замахнулся, словно собираясь влепить ей пощечину. Женщина отпрянула. Он еще никогда не бил ее. «Но мне ничего не стоит поступить так, – пронеслось у него в голове. – И в то же время удовольствия мне это не доставит».

Опустив руку, он вновь макнул перо в чернильницу. И тут Шимон понял, что ему нечего сказать жене. Она больше ничего для него не значила.

Бросив перо на стол, он направился к двери дома. Желтую еврейскую шапку он оставил, зато забрал все деньги.

Шимон пошел к Сан-Серапионе-Анакорета, маленькой церквушке на окраине города. Сюда ходили только бедняки, и приход у церкви был довольно большой – нищие плодились, как кролики.

Барух надеялся, что в этот час церковь будет пуста. Он вошел в ризницу. Тут было холодно, хотя в камине горел огонь. Священник, толстый старик с грязными ногтями, опирался локтями на источенную червями столешницу и попивал вино. Рядом, составляя ему компанию, сидела его служанка. Вначале священник был весьма недоволен появлением гостя, но когда Шимон сунул ему в руку серебряную монету, церковник тут же подхватился на ноги и принялся увиваться вокруг столь щедрого посетителя.

Шимон написал на пергаменте, мол, он онемел во время несчастного случая и при этом же потерял память. Но он знает, что родился в этом приходе, и теперь пытается выяснить, кто же он такой.

– Ты крещен, сын мой? – спросил священник.

Шимон кивнул.

– Помнишь ли ты, в каком году состоялось твое крещение?

«1474», – написал Барух.

– Значит, тебе сорок один год, – кивнул толстяк.

– Но он выглядит старше! – заметила служанка.