– Такое частенько случается, уж я-то знаю, – заметила Искорка. – Могу порекомендовать неплохую клинику.

ГЛАВА 23

Каждый юрист живет в страхе совершить ошибку, которая возымеет последствия сродни Армагеддону. Имеется в виду грубая ошибка, которая разрушит все – начиная с твоей собственной карьеры, затронет твоего босса и ближайших коллег и, наконец, рухнет вся фирма. Разумеется, это просто кошмар, но, бьюсь об заклад, каждый младший сотрудник в «Баббингтон Боттс», устав под конец долгого дня, порой откидывался на спинку стула и мечтал о том, как нарочно напортачит и обрушит наземь все здание, пропитанное кровью. Единственная проблема заключалась в том, что сам виновный окажется в самом низу, погребенный под обломками, и пока что не нашелся ни один, кто бы рискнул пойти на такое.

Примерно раз в десять лет какой-нибудь юридической фирме предъявляют иск по обвинению в преступной халатности, который не покрывает страховка. Пожалуй, это единственное, что омрачает жизнь компаньона: она чудесна, когда все идет хорошо, но если суммы страховки недостаточно и у фирмы остаются долги, всем компаньонам приходится выуживать деньги из своих собственных бездонных карманов.

Правда, пока что дело никогда не доходило до того, чтобы в суде выстроилась очередь несчастных компаньонов по делам о несостоятельности (добавьте такие трогательные детали, как щетина на щеках, обтрепанные брюки и дикий взгляд воспаленных глаз), – однако теоретически такое было возможно.

В юридическом колледже рассказывали истории – сродни страшным сказкам на ночь – об одной фирме, которая попала в такую беду, что компаньоны вынуждены были продать свои четвертые, третьи и – о ужас! – вторые дома. Они даже вызвали резкое падение курса на Лондонской фондовой бирже тем, что ликвидировали большое количество своих вкладов, и даже некоторое время летали не первым классом.

Конечно, пострадали не только они. Со всех сторон слышались вопли, исполненные муки: «А как же дети? Разве никому нет дела до детей?». Были приглашены психоаналитики в Суррей, чтобы помочь тинейджерам, которые закатывали истерики, не в силах понять, почему их папы не могут подарить им БМВ на семнадцатилетие, как это сделали папы всех их друзей.

Пока я был младшим сотрудником, меня контролировали, так что мои многочисленные ошибки вовремя исправляли. Однажды, находясь в прострации, я продиктовал письмо, начинавшееся словами: «Уважаемый Придурок, Ваше постоянное нытье вызывает у меня рвоту». Поскольку у меня была секретарша, только недавно поступившая в нашу фирму, это письмо чуть не отослали.

Однако когда меня повысили в должности, у меня стало больше возможностей совершать свои собственные ошибки, которые никто бы не стал исправлять. То, что я продержался так долго, показывает мою способность либо а) не делать ошибок, либо б) очень оперативно скрывать их. Причем второе важнее, ибо все мы люди и никто не застрахован от ошибок. А уж мысль о преждевременно почившей собственной карьере заставляет лихорадочно соображать и выкручиваться.

При такой грандиозной сделке, как у «Бритиш навигейторз», вероятность того, что что-нибудь пойдет не так, переходила почти в уверенность. Оставалось лишь надеяться, что это произойдет не по вашей вине и сделка все же сорвется, а вся фирма не погибнет.

В любом случае, размышлять на эти темы нам было некогда: мы с Элли, а также Ханна, Эш и Люси были слишком заняты. Мы мчались с одного заседания на другое, пытаясь довести до кондиции договор о купле и продаже. И так целых четыре недели! Мы совещались друг с другом, затем бежали на заседания с компаньонами, после чего снова собирались вместе, чтобы подготовиться к следующему заседанию с другой стороной. Затем мы снова встречались впятером, затем – с компаньонами, после чего возвращались к себе готовиться к следующей встрече с противной стороной. Время от времени мы для разнообразия совещались с клиентом, получали новые инструкции – и весь тягомотный процесс начинался по повой. По крайней мере раз в три дня мы еще должны были устраивать совещание, дабы запланировать заседания на следующие три дня.

На этой неделе в Лондон на один день приехали мои родителя и пожелали меня увидеть, так что мне пришлось выделить на встречу с ними час. В своей записной книжке-календаре я обозначил ее как заседание с «Бритиш Навигейторз». Правда, была вероятность, что просматривая впоследствии эту книжку на предмет начисления себе оплачиваемых часов, я включу и этот час, но что никто не обратил бы внимания. Наша зарплата должна была теперь исчисляться чуть ли не в миллионах, так что двести сорок фунтов в ту или иную сторону не имели значения.

– Надеюсь, мы не отвлекли тебя от чего-нибудь важного, – сказала мама, когда мы втиснулись в пластмассовые кресла, прикрепленные к столику, в ближайшей непрезентабельной закусочной.

– Вовсе нет, – ответил я, по привычке взглянув на часы. К счастью, на работе сейчас возникла краткая пауза, но я все же нервничал: а вдруг там происходит что-то, требующее моего присутствия в офисе. – Я стараюсь каждый день обязательно выходить на улицу хотя бы на двадцать минут, чтобы взглянуть на солнце. Меня даже считают из-за этого бунтарем. А уж выбраться из офиса на целый час – это такое удовольствие! Однако к двум мне нужно вернуться на заседание.

– И все-таки это совсем неплохо оплачивается, – заметил папа.

Они годами взволнованно следили за ростом моей зарплаты, давая своим друзьям регулярные отчеты. Это походило на фунтометр (или как там называли этот прибор?) из передачи «Флаг отплытия».[40] Когда маленькая стрелка весело проходила отметки 50 000, 60 000, 70 000 и 80 000 фунтов стерлингов, родители транслировали радостные новости. Высший уровень, которого я достиг бы, став компаньоном, был обозначен таким образом: «Устроен в жизни – это все, чего мы хотели для нашего сына».

Мы поболтали о том, как они провели день в Лондоне. Они приезжали сюда раз в два месяца, а друзьям туманно сообщали, что у них кое-какие деловые встречи в Лондоне. По-видимому, мои родители надеялись, что все сделают следующий вывод: у них хранится золото в «Куттс энд компани»,[41] и они регулярно проверяют его.

Скромно потупив глаза, мама ковыряла вилкой сосиску, жареный картофель и горошек у себя в тарелке.

– Гм-м, как там у вас дела с Элинор?

Они не видели нас с того самого воскресного ланча. Даже если бы у нас было такое желание (а его не было), у нас просто не было времени.

– Работа, работа, работа – совсем нет времени для себя, – пожаловался я. – Но в основном все идет прекрасно.

Мама просияла.

– Есть вещи, более важные, чем работа, – неожиданно заявила она, начисто позабыв, как всю жизнь строила относительно меня честолюбивые планы. Я уловил, как папа шепчет ей на ухо: «Восемьдесят пять тысяч фунтов».

– Попытайся сказать это президенту «Бритиш Навигейторз», – посоветовал я, и в ответ на меня устремились две пары глаз, ничего не выражавших.

– На днях мы обедали с дядей Тони и тетей Хилари, – осторожно произнесла мама. Это была единственная возможная замена для «мистера и миссис Грей», когда она говорила со мной о родителях Элли.

– Представить себе не могу, о чем это вы говорили, – сказал я.

– Это было так смешно – мы обе заговорили о квартирах. Я сказала тете Хилари о том, какая у тебя большая квартира, а потом она рассказала, что Элли живет в точно такой же по величине квартире. – Итак, обе расхвастались, подумал я, а вышла ничья. – А затем твой отец принялся ворчать насчет диких цен на недвижимость в Лондоне…

– Ты знаешь, что сарай в Кенсингтоне купили за сто десять тысяч фунтов? – Папа редко кого-нибудь перебивал, но от цен на недвижимость закипает кровь у любого благонамеренного жителя шести графств.[42] – Сарай! Простой деревянный сарай – такой, как у меня в дальнем конце сада. Я прочитал об этом в газете. Безумие! Абсолютное безумие!

Мама остановила его взглядом.

– Как я говорила, мы беседовали о ваших квартирах, а затем сказали вместе: «Почему бы им не съехаться?» Представляешь – обе одновременно! Такое совпадение!

Меня так изумило, что мама за несколько недель разделалась с моральными устоями, которых придерживалась несколько десятилетий, что я даже не стал осмеивать эту явно сочиненную историю.

– Это был бы очень решительный шаг, – заметил я. – Вы уверены, что готовы к нему?

– О да, – с готовностью подтвердила мама. – А как насчет тебя, Чарли?

Я бы солгал, сказав, что эта идея не приходила мне в голову – но я же все-таки юрист!

– Вообще-то я никогда серьезно об этом не задумывался, – ответил я. – Насколько мне помнится, когда я собирался поселиться вместе с Мэри, ты была против и стояла насмерть.

Мама замахала руками:

– О, это же совсем другое! Элинор нам нравится.

Мэри была очень славной девушкой. Пару лег назад мы с ней встречались семь месяцев. Но она совершила роковую ошибку, пытаясь снискать расположение: она пекла пироги гораздо лучше, чем моя мама. Особенно удавалась Мэри сочная ватрушка с шоколадом. Когда моя мама впервые попробовала эту ватрушку, по выражению ее лица можно было решить, что пирог начинен горчайшей лимонной кожурой.

Я взглянул на часы, собираясь закончить ланч.

– Ну все, мне пора идти. Через несколько минут у меня заседание. Я подумаю над тем, что ты мне сказала. Но мы сейчас так заняты на работе, что у нас нет ни одной свободной минутки, чтобы как следует потолковать.

У мамы был разочарованный вид. Похоже, она договорилась с «Пикфордз»,[43] чтобы они прибыли по первому зову – тогда она могла бы прямо сейчас отправиться в мою квартиру, все упаковать, и к чаю уже устроила бы меня у Элли.

И тем не менее я не лгал, когда утверждал, что у нас ни на что не хватает времени – кроме работы. Честно говоря, самый эротический момент у нас случился пару дней назад (и это за несколько недель!), когда Элли ворвалась в мою комнату и заявила, тяжело дыша: