Прервав Ханну, которая рассказывала о тех двух юристах-мужчинах, которые, как она заметила, обменивались страстными взглядами в информационном центре, я шагнул к танцующим и отстранил Эша – он так вошел в ритм, что продолжал кружиться в одиночестве. Элли остановилась с такой широкой и радостной улыбкой, что я заключил ее в объятия, и мы поцеловались с пылом естественным для людей, которые стремятся наверстать все упущенное за минувшие годы.

ГЛАВА 18

В мире немного найдется вещей более могущественных, нежели право. Поэтому те фирмы, которые сильнее других в юриспруденции, весьма могущественны. Существуют еще и клиенты, считающие, что и право, и эти фирмы должны быть к их услугам по первому свистку. А уж когда право, «Баббингтон Боттс» и клиент ожидают, что вы проведете все воскресенье за своим рабочим столом, – вам не остается ничего другого, как сидеть там в своем лучшем прикиде от «Ральф Лорен». (Кстати, тот, кто рассчитывает стать компаньоном, не должен допускать небрежности в одежде: это сведет на нет ваши шансы гораздо скорее, чем преступная халатность в ведении дела).

Однако мне известно еще одно: с объединенными силами моей мамы и матери моей любимой девушки бороться невозможно. Они произвели «захват в клещи», действуя уговорами, угрозами и мольбами, и в результате мы с Элли в воскресное утро ехали в Бекингемшир, где в доме моих родителей должен был состояться совместный ланч двух семейств.

– Я не прошу от жизни многого, – прорыдала моя мать в телефонную трубку, проигнорировав мой вопрос (я спросил, почему тогда она заставила моего пану купить ей все эти драгоценности). – Только возможности увидеть моего мальчика счастливым…

– Я счастлив, – перебил ее я. – Разве ты мне не веришь?

– … своими собственными глазами, – закончила она, и в голосе ее зазвучал металл.

Все эти годы она была хорошей матерью: не кудахтала надо мной, не опекала сверх меры, позволяла делать собственные ошибки (разумеется, в разумных пределах). Только однажды она употребила власть: чтобы заставить меня стать юристом. А еще она очень придирчиво судила многочисленных девушек, которые по очереди появлялись у нас в доме и сидели за завтраком на кухне под ее пристальным взглядом. Она сомневалась, что они мне подходят.

Одна была слишком толстая, другая слишком нахальная, третья слишком тощая, четвертая слишком болтливая (она имела неосторожность похвастаться, что у ее мамы посудомоечная машина – пашу доставили в течение трех недель), следующая – слишком визгливая, еще одна – слишком похожая на Саманту Фокс,[34] другая – слишком язвительная, следующая – грязнуля, потом была еще одна слишком мрачная, а одна девушка была слишком уж хорошая, так что даже не верилось. Кстати, насчет последней мама была права: оказалось, что она помешана на пирсинге, и у нас с ней все было кончено после того, как она закричала: «Если ты не сделаешь ради меня пирсинг на своем пенисе, то я не понимаю, о каком совместном будущем может идти речь!»

Я так и не знаю, поднимала ли моя мама планку так высоко, заботясь исключительно о том, чтобы моя жена была самим совершенством, или же о том, чтобы моей женой была Элли. Если бы я получал фунт стерлингов каждый раз, когда мама заявляла, что брак Чарли и Элли был бы идеальным для всех, я мог бы купить целую Швецию.

Элли сказала, что ее мама всегда действует тоньше.

– Она приходит в совершеннейший восторг от любого бойфренда, с которым я ее знакомлю. Но потом начинает понемногу его развенчивать.

«Он – просто чудо. Если только ты не имеешь ничего против этих зубов. И против его сросшихся бровей». И все в таком духе.

– Все будет просто ужасно, – мрачно заявила она, когда мы не спеша ехали по пустой автостраде. Одним из преимуществ работы в Баббингтоне была зарплата, благодаря которой я смог купить классический спортивный автомобиль «морган», о котором всегда мечтал. – На меня наедет моя мама. А еще и твоя мама. Если только они хоть раз произнесут слово «свадьба», я употреблю кусок пирога как смертоносное оружие.

Ради таких случаев моя мама всегда делала бисквит «Виктория». С тех пор, как она получила третье место на конкурсе на лучший пирог, она постоянно пыталась усовершенствовать рецепт. «Главное – чтобы он хорошо пропитался» – говорила она каждому, кто делал ей комплименты по поводу «Виктории». Розетка, которой ее наградили, сделала свое дело: теперь мама представлялась самой себе домашней богиней, и она с удовольствием играла эту роль.

– Как будто мне лучше, чем тебе, – проворчал я. – Не знаю, что хуже: то, как твой папа подталкивает меня локтем, намекая на женщин, или то, как твоя мама без конца суетится вокруг меня.

– Последний раз, когда я была в доме твоих родителей – примерно полтора года тому назад, – они уже планировали целую династию, – сказала Элли. – Я случайно услышала, как твоя мама поделилась с моей своими опасениями на счет того, что у меня слишком узкие бедра для родов.

Мою маму все еще беспокоит этот вопрос – теперь даже сильнее, поскольку возникла реальная опасность, что ее внукам туго придется, когда они будут выбираться наружу. На днях она упомянула об этом по телефону и рассердилась, что меня это не особенно заботило. Пока что у меня не было никаких претензий к бедрам Элли: по моему мнению, они были прелестны – стройные и гладкие.

– Разве ты не хочешь, чтобы у тебя была большая семья? – удивилась моя мама.

Вообще-то я всегда воображал себе детишек, которых уведу подальше от профессии юриста. Но я не был готов к подобному разговору с матерью.

– Не зна-а, – ответил я односложно, как делал тинейджером.

– И твой пана хочет внука, которого он мог бы брать с собой на футбол, – продолжила она раздраженным тоном, словно теперь было бы непростительно с моей стороны не удовлетворить его скромное желание.

Я не собирался делиться с Элли этими сведениями: это еще больше осложнило бы мою жизнь.

– А твой папа убежден, что я одержима петуниями. Последние семь лет он спрашивает меня каждый раз, как мы видимся, не встречались ли мне петунии приятных расцветок. Да я ни за что не отличила бы их от других цветов.

Я улыбнулся, ощутив прилив нежности к своему старику.

– Это потому, что ты единственная из обеих семей проявила хоть малейший интерес к его саду.

– Я всего один раз выглянула в окно и сказала: «Они красивые, мистер Фортьюн. Что это за цветы?»

– Я же говорю: единственный человек, который проявил интерес.

Мы погрузились в молчание, слегка окрашенное грустью по поводу увлечения моего отца.

– Последний раз, когда я видел твоего папу, – напомнил я ей, – он спросил меня, много ли я – постой, как же он выразился? – ах да, «трах-трах». Бедная твоя мама! – В отличие от моего собственного отца, Грей старший активно интересовался моей личной жизнью, и это доходило чуть ли не до вуаеризма.

Элли начала злиться.

– По крайней мере, моя мама никогда не пыталась загнать меня в «Герл-гайды»,[35] чтобы я могла в раннем возрасте осознать свою женскую сущность. – И слава богу!

– По крайней мере, мой папа никогда не спрашивал, могу ли я рекомендовать ему хороший сорт презервативов. – Элли открыла было рот, но не нашлась, что ответить.

И все-таки ей захотелось узнать, что я ответил. Я решил не вспоминать долгий предшествующий диалог о плюсах и минусах удаления яичек и чистосердечное признание ее папы, что он не уверен, оказывает ли это влияние в ту или другую сторону.

– Я посоветовал ему спросить у его дочери, поскольку она перевидала их вполне достаточно за эти годы.

Уголки рта Элли опустились.

– А ты забавный. Но ведь не у меня же зудело в паху несколько лет тому назад, не так ли?

А вот это уже нехорошо. Неужели моей матери непременно нужно делиться абсолютно всем со своими друзьями? Возможно, когда темы для разговора за утренним кофе иссякали, они переключались на сексуальные проблемы своих детей? Я сказал об этом своей маме лишь потому, что она обнаружила различные кремы на полочке в ванной, когда я приехал домой на Рождество. Однако я не стал парировать удар.

– Ты видишь, что они с нами делают? А ведь мы еще даже не доехали до них.

Элли положила руки на колени, пытаясь успокоиться.

– Ты прав. Мы должны помнить, что нам уже не пятнадцать. И что мы любим друг друга.

Последовало молчание, и я вдруг притормозил и съехал на обочину. Элли встревожилась, но я повернулся к ней и взял за руки.

– Черт побери, я действительно тебя люблю. Ты это знаешь?

– Да, знаю, – улыбнулась она. – Я так рада, что пошла работать в «Баббингтон». Иначе мы всю жизнь сожалели бы, что не сделали этого. – Мы поцеловались. – Знаешь, мне предлагали стать компаньоном, чтобы я осталась в своей прежней фирме.

– Правда?

– Ну, не сразу. Но они сказали, что через год – обязательно.

– Но… Почему же ты отказалась?

– А ты как думаешь?

– Честно говоря, не могу себе представить. Может быть, ты ударилась головой, и у тебя все стерлось из памяти.

Она погладила меня по щеке.

– Это из-за тебя. Потому что я хотела снова быть рядом с тобой. Потому что я как бы надеялась, что это случится.

Автомобиль закачался, когда мимо прогремели три больших грузовика. С минуту мне казалось, что я сейчас поведу себя не по-мужски и расплачусь. Никто никогда так не хотел меня.

– Я правда, правда, правда тебя люблю, – вот все, что я смог произнести.

– Я знаю. Это здорово, ведь верно?

Я взглянул на часы. Пора ехать. Не годится заставлять Греев и Фортьюнов ждать своего еженедельного совместного воскресного ланча, который всегда начинался ровно в час дня. Сказать, что мы не успеем к этому часу, было равносильно тому, чтобы попросить Папу Римского перенести Рождество на денек-другой.

Я вырулил на автостраду, и мы продолжили путь в дружелюбном молчании. Не успели мы оглянуться, как добрались до поворота на автостраду № 40 и вскоре уже были на месте, опоздав всего на пять минут.