Ханна кивнула с полным пониманием, не замечая подтекста.

– В таком случае, не стесняйся – швыряй в него всю мою коллекцию бульонных чашек.

– Заманчивое предложение, – протянула Элли, – но, пожалуй, я предпочту душ, если можно.

И они исчезли вместе: Ханна пошла показать Элли, где что брать. Я-то провел здесь столько ночей, что у меня было свое собственное полотенце в углу сушильного шкафа. Ханна вскоре вернулась и тяжело опустилась на стул, на котором раньше сидела Элли.

– У тебя есть планы на сегодняшний вечер? – спросила она с надеждой.

– Мне нужно пойти на собрание компаньонов, – ответил я.

– Ну да, конечно. А ко мне на обед придет Джеймс Бонд.

Мы усмехнулись друг другу.

– Значит, записная книжка-календарь на сегодня заполнена не до конца?

– Да. Впрочем в любом случае я бы никуда не пошла: когда я приползаю вечером с работы, у меня хватает сил только на то, чтобы включить микроволновку и телевизор.

Я состроил гримасу.

– Стало быть, ты не перерабатываешься. У меня нет сил и на микроволновку. Я просто достаю из холодильника банку бобов и кусок салями. Причем это в самый удачный день.

Ханне всегда доставляла удовольствие эта игра.

– Кусок салями? Да я была бы счастлива! Я выскребаю позеленевший сыр из помойного ведра и ем его с горстью затхлого корнфлекса.

– У тебя есть помойное ведро? Да я был бы счастлив! А у меня груда гниющего мусора в углу кухни. Когда никто не видит, я выбрасываю все это в окно.

Она усмехнулась.

– У тебя есть окно? Да я была бы счастлива! В подводной лодке и то больше воздуха и света, чем в этой квартире.

Я выразительно обвел взглядом просторную светлую кухню. Мне было доподлинно известно, что эта квартира в шикарном доме стоит почти столько же, сколько подводная лодка.

– Ты снимаешь эту квартиру? Да я был бы счастлив! А я одолжил у друга палатку, но у него только колышки, а брезента нет. Но я не в претензии: все-таки дом.

– У тебя есть друг? Да я была счастлива! – Ханна замолкла и печально взглянула на меня. – Вот теперь не в бровь, а в глаз.

Я взял ее за руку, пытаясь утешить.

– А как же вчера вечером? Ведь ты всегда встречаешься по пятницам с поклонниками.

– Да, и все они – блестящие юристы из Сити, у которых тоже нет никакой жизни. И мы весь вечер беседуем исключительно о работе. Это сводит меня с ума! И мне ни разу не удалось встретить ХЕМа.

Даже юрист в принципе может иметь полноценную личную жизнь, хотя это очень сложно: ведь ты – раб своего графика рабочего времени.

Вот почему юристы из Сити часто кончают тем, что заключают браки между собой: каждый понимает проблемы другого и ни один не возвращается домой раньше другого, поэтому никто не ощущает себя одиноким.

Ханна всегда тяжело переживала, что круг друзей с годами сужается. Однажды она мне объяснила:

– Понимаешь, у евреев о человеке обычно судят по количеству его друзей.

Она часто сетовала, что многие ее подруги либо уехали, либо вышли замуж, причем последние и не думают ни о какой карьере – им больше нравится вести бесконечные дискуссии о том, какие памперсы лучше поглощают влагу. Ханна их совершенно не интересовала. Правда, иногда они делали попытки познакомить ее с какими скучными бухгалтерами из северо-западного Лондона и ввести в свой мир. Но эти попытки заканчивались тем, что Ханна и ее подруги еще больше отдалялись друг от друга. Те ХЕМы ее возраста, которые еще не были женаты, обычно бывали не у дел по весьма основательной причине. Однако ее мать храбро отказывалась признать поражение. «Даже если у тебя плохонький автомобиль, все равно ты доберешься на нем дальше, чем совсем без автомобиля», – такими словами она пыталась уговорить дочь, когда они виделись в последний раз.

Но Ханне повезло: большинство моих друзей детства все еще находятся дома, в Уикоме, университетские друзья так заняты, что мы редко видимся, а я слишком загружен, чтобы заводить новых друзей. Поэтому мы с ней всегда можем сходить куда-нибудь вечером вместе, когда никого нет на примете.

– У меня отменилось на сегодня свидание, так что, пожалуй, я свободен, – солгал я и сам удивился, ради чего стараюсь. Ханна знала, что я лгу, и знала, что я знаю, что она знает. Иногда я теряюсь в догадках, отчего это некоторые женщины проводят со мной всего одну ночь.

Мы решили пойти в кино и обсуждали, на какой бы фильм сходить, когда вернулась Элли. На ней был белый пушистый купальный халат, и она энергично вытирала волосы белым полотенцем. Я сразу же возбудился, но меня отрезвило воспоминание о том, как на прошлой неделе Элли так непринужденно болтала с начальником нашего отдела, словно они были старыми друзьями или, что того хуже, будущими компаньонами.

– Я сейчас выскочу за газетой с расписанием киносеансов, – сказала Ханна, направляясь к дверям. Поскольку я не мог сказать, что не хочу оставаться наедине с Элли, то предложил сходить вместо нее. – Нет, все в порядке, Чарли, – ответила Ханна. – Мне нужно подышать свежим воздухом. – И она вышла со словами: – Я быстро.

Дверь захлопнулась, и мы с Элли продолжили свою игру в «гляделки».

– Знаешь, я действительно не имел в виду ничего такого, – сказал я.

– Чарли, Чарли, Чарли! – Ее насмешливый тон бесил меня. – С любовью бесполезно бороться.

Я вдруг почувствовал, что устал.

– У меня уходят все силы на борьбу с тобой. Элли встала и, подражая боксерам, начала размахивать кулаками.

– Ну же, чемпион! – подзадоривала она меня. – Давай-ка посмотрим, на что ты способен. – Она прыгала с ноги на ногу, халат распахнулся, приоткрыв стройную ножку.

– Ты же знаешь, Элли, что, как всегда, тебе со мной не справиться.

Элли начала кудахтать.

– Чарли-цыпленок, большой пушистый цыпленок. – Когда мы были детьми, она всегда меня так дразнила.

Я внимательно изучал обертку на пачке маргарина, делая вид, что не замечаю Элли, но она вдруг сделала прыжок и, хлопнув меня по плечу, отступила, и оказалась по другую сторону стола.

– О, посмотрите, да это же Элинор Али! – воскликнул я. – Плавает, как корова, и кусается, как сука.

Она снова закудахтала, хлопая руками, как крыльями.

– Смотрите все, я Чарли Фортьюн, Чарли-цыпленок!

Терпению моему пришел конец, и я соскочил со стула.

– О'кей, Элли, ты хочешь подраться? Хочешь?

Я неожиданно рванулся к Элли, и она с криком выбежала из кухни. Последовав за ней в гостиную, я набросился на нее. Элли замешкалась, пытаясь запахнуть халат, и я поставил ей подножку и повалил на ковер, а сам рухнул сверху. Схватив ее за руки, я прижал их к полу.

– Так, так, так, – проговорила Элли с довольным видом. – Похоже, ты наконец-то добился того, о чем давно мечтал.

Я чуть было не сказал, что всегда мечтал увидеть ее висящей вниз головой из окна верхнего этажа и чтобы я держал ее за ногу, – но воздержался. Взглянув Элли в лицо, я вдруг вспомнил, как дрался на площадке за нашей школой с огромным парнем, на два года старше меня – нам с Элли тогда было по четырнадцать лет. Толпа зрителей молча наблюдала за дракой, и вдруг из нее вылетела Элли и с воплем бросилась на спину моему противнику. Вдвоем мы тузили его, щипали и молотили кулаками, а когда он отступил, за ним ушли и зрители, расстроенные, что он мало меня отделал.

Мы с Элли лежали на траве, тяжело дыша, потом я перекатился на живот и горячо поблагодарил ее. Она ответила доброй и ласковой улыбкой и, послюнив палец, стерла кровь с моей щеки. Я вдруг оказался на ней – примерно как сейчас – и, закрыв глаза, поцеловал ее. Поскольку реакции не последовало, я приоткрыл глаза и обнаружил, что Элли смотрит на меня так, что никто бы не смог с ней сравниться, даже Рэнди Тофф Шарлотта. Нам было по четырнадцать лет, я испугался – думаю, она тоже. Мы никогда не говорили об этом потом. Даже когда много лет спустя наши губы вновь соприкоснулись, это было не так пронзительно, как в тот, самый первый раз.

– Ты знаешь, о чем я только что думал? – прошептал я.

Элли смотрела мне в глаза.

– О той драке. И о том поцелуе.

Как ни глупо, у меня слезы навернулись на глаза от того, что она это знает.

– Да. А ты знаешь кое-что еще?

– Да. Ты действительно имел в виду именно то, что сказал.

Мне показалось, что сердце выпрыгнет у меня из груди.

– Ты снова не ошиблась. – Я погладил ее по щеке. – Я всегда был в тебя влюблен, Элинор Грей.

Ну, вот я это и сказал. Очевидно, от напряжения в организме кончился кислород: я хватал воздух огромными глотками.

Элли продолжала смотреть на меня, и выражение лица у нее не изменилось – вероятно, мои слова не тронули ее. Они слетели у меня с губ внезапно, непроизвольно, порывисто.

Слова, напоминавшие леммингов, которых я видел пару дней тому назад в телевизионной программе, посвященной географии. Это были не унылые лемминги из мультика, которые выстраиваются друг за другом, чтобы бездумно нырнуть с утеса и с коротким всплеском мгновенно сгинуть, и не отчаянные слова, которые хотят угаснуть. Нет, я говорю о настоящих леммингах, маленьких арктических грызунах, которые бросаются в море, ища лучшей жизни вдали от полчищ других леммингов, и о настоящих словах, полных надежды на жизнь с женщиной, которую я любил, сколько себя помню.

Но надежда заставляет забыть об осторожности. Конечно, лемминг умеет плавать, но не так далеко, как ему кажется. Лемминг тонет, не предаваясь отчаянию, а лелея надежду. Нельзя же винить его за попытку, не так ли?

Казалось бы, природа должна выработать защиту от подобной беспечности. Поколение за поколением. Лемминг за леммингом. Один мужчина за другим кидается в ледяное море, не ведая о своих ограниченных возможностях и не думая о последствиях.

Где же память поколений? Лемминг, у которого развился страх воды, не сознает, как ему повезло – пусть даже все сородичи поднимут его на смех, бросаясь в пучину. О, неужели ничто не способно остановить мужчин, когда они собираются сделать из себя круглых дураков перед женщинами – и так раз за разом, раз за разом – бесконечно…