Я прекратил прицеливаться для удара, обернулся и уставился на них, а они устремили на меня невинные взоры. Я вновь повернулся к бильярду, чтобы загнать в лузу шестой шар, а затем еще один, после чего настала очередь черного. У Элли было на столе еще пять шаров, но мой промах предоставил ей возможность спасти игру.

Она нанесла сильный удар – шары разлетелись в разные стороны и два из них каким-то образом угодили в лузы. Элли одарила меня снисходительной улыбкой и, сосредоточившись так, что на лице появились морщины, – о, как я старался сдержать себя, чтобы не смотреть на нее сзади! – вбила в лузу еще один шар. Она чуть не пустилась в пляс вокруг стола. Но ее следующий удар оказался неудачным.

– Черный в дальнюю лузу, – объявил я и заморгал от боли, когда биток отскочил назад, и Элли представился удобный случай, чтобы забить свой предпоследний шар, что она и не замедлила сделать, после чего отправила последний полосатый дуплетом от двух бортов в середину. И теперь только один шаг отделял ее от круга почета.

– Напряжение нарастает. Как это у Элли вышло? – прошептал Эш. – Похоже, что Чарли светит пожизненное унижение в виде попрания его мужских достоинств. И это уже почти свершилось.

– Она доказала, что умеет разделываться с шарами, – подхватила Люси. – Но хватит ли этого для победы?

Черный шар лежал дразняще близко к верхней левой лузе, но я уже знал, как узка она была. Если шар не пойдет точно в середину, он отскочит назад. Я закрыл глаза и стал молиться всему, что для меня свято, чтобы Элли промахнулась. Сбивало с толку лишь то, что в списке всего святого мелькали мой табель учета рабочего времени, афиша группы «Поющие под дождем», майская страница из календаря 1993 года с изображением автомобильных аксессуаров и фото бывшей подруги, которая преодолела все препятствия на пути к тому, чтобы стать великолепной моделью. Я открыл глаза и увидел, как Элли слишком мягко бьет по шару. Он пошел по кривой, слегка отклоняясь от курса и замер примерно в четырех дюймах от лузы.

– Мы знаем, что Чарли умеет владеть собой, – сказал Эш. – Теперь настало время показать, есть ли у него в запасе еще что-нибудь.

– Элли выглядит сейчас такой серой, что полностью соответствует своей фамилии, – вздохнула Люси. – Бэкингемширское бахвальство одержало победу и потерпело поражение за этим столом. Это войдет в анналы истории, как битва при «Баббингтон Боттс».

Я наклонился над столом с большей решительностью, чем испытывал, и неторопливо прицелился, просчитав траекторию. При нормальных обстоятельствах это не представляло труда. Я набрал воздуха в легкие, отвел руку назад и мягко толкнул биток – так, чтобы он, прекратив вращение, затолкнул черный шар точно в лузу. У меня в мозгу вспыхнул образ Элли в возрасте одиннадцати лет, тянувшую изо всех сил за конец скакалки, когда мы играли в перетягивание каната в нашем саду. После чего черный шар мягко скользнул в лузу.

Она топнула ногой от досады, как делала это двадцать лет назад, а я поглядел на своих с такой самодовольной улыбкой, что меня самого от этого покоробило.

– Победитель остается, – напомнил я им. – Кто следующий?

Эш взялся за кий.

– Извините меня, дамы. Это мужская работа.

Это послужило поводом к тому, чтобы Люси, Ханна и Элли, сидя за столиком, принялись громко болтать о том, как мужчинам нравиться тереть ладонями свои кии.

Вечер был ознаменован еще несколькими заходами за выпивкой и бурными протестами против утверждения Эша, будто женщины могут писать стоя, но предпочитают этого не делать, чтобы заставить мужчин беспомощно слоняться возле туалетов. Потом Люси подговорила нас совершить привычную вылазку. Поскольку никто из нас не мог предложить ничего более изысканного, нежели «Уголок свидетеля», мы вновь оказались там, причем Люси и Ханна уговорили Элли присоединиться к их танцам в стиле восьмидесятых годов. Попутно они обсуждали, как лучше возбуждать мужчин, и решили, что к испытанным способам можно добавить грубый элемент – внезапно ухватить за промежность.

– В этом я не уверена, – сказала Элли.

– А ты вообрази, что это промежность Чарли, и это действительно причиняет ему болезненные ощущения, – посоветовала Люси. – Уверена, так и будет.

ГЛАВА 10

Не успел я проснуться, как уже понял, где нахожусь. Вмятина под задом, вывернутая шея и пружина, вонзившаяся в ногу, подсказали мне, что это кушетка Ханны.

Кроме того, я понял, что не стоит шевелиться и, не дай бог, открывать глаза. Поэтому я еще какое-то время пребывал в полудреме, изо всех сил стараясь припомнить, как здесь оказался. Я мало что помнил с той минуты, как мы пришли в «Уголок свидетеля» и Эш потащил меня к двум юным блондинкам-практиканткам, сидевшим у стойки бара.

В подобных обстоятельствах я всегда предоставляю Эшу вести беседу, но на этот раз было не исключено, что за мной наблюдает Элли, и поэтому я жаждал отличиться. Возможно, сыграло свою роль и то, что я набрался гораздо больше, чем обычно, – ретроспективно я готов это допустить.

У меня уже шли на лад дела с Кларой – хорошенькой, но недалекой, когда Эш взял для всех по третьей порции текилы. Это было лишнее – уж он-то должен меня хорошо знать.

Когда алкоголь весело побежал по моим жилам, я внезапно ощутил вдохновение, вспомнив Гручо Маркса,[15] фильм с которым смотрел по видео прошлой ночью в постели. Я питаю нежность к подобным фильмам, поскольку отец таскал меня на них, когда бывал повторный показ. «Вот уж там ты действительно получишь удовольствие, сынок», – говорил он. Папа никогда не водил меня на фильмы, снятые после 1955 года.

Слегка покачиваясь, я наклонился к Кларе.

– Мне кажется, ты здесь самая красивая из всех женщин.

Она улыбнулась мне с сомнением, но, по-видимому, была польщена.

– Ты так думаешь?

Я не успел выдать свою коронную фразу: «Вообще-то не думаю, но я не прочь покривить душой, если мне может что-нибудь обломиться», так как Эш, хорошо знавший мой репертуар и не раз слышавший эту фразу, вклинился в разговор. На всякий случай он вполуха прислушивался к нашей беседе, болтая с Самантой.

– Видишь ли, Чарли любит эти старые фильмы, – произнес он, причем тон был почему-то извиняющийся. – Чарли Чаплин, братья Маркс и все такое.

– Сегодня шикарно быть левым, – сказала Клара.

Я вздохнул.

– Это Карл Маркс, а мы говорим о Гручо. Густые брови, усы и сигара. – Соскочив с табурета, я быстро засеменил, изображая этого комика.

– Мне всегда нравился Чико,[16] – внезапно заявила Саманта. И я мгновенно позабыл о Кларе.

– Гручо – самый талантливый из них, если хочешь знать мое мнение, – возразил я.

Тогда она процитировала знаменитую фразу из одного из фильмов, подражая псевдоитальянскому акценту Чико:

– «Покупайте тутси-фрутси только у нас».

– Не подсказывай, не подсказывай! – взволнованно воскликнул я. – Это из «Утиного супа».[17]

Саманта одарила меня одобрительной улыбкой.

– Очень хорошо! Все мои познания о том, как заключают контракт, почерпнуты из «Ночи в опере»,[18] – продолжала она, имея в виду известную сцену, в которой Гручо и Чико никак не могут прийти к соглашению и один за другим отрывают кусочки от контракта, по поводу которого спорят.

Позабыв о хороших манерах, поскольку был в стельку пьян, я оттолкнул Эша, чтобы подобраться поближе к Саманте.

– Я должен на тебе жениться, – заявил я. – Мой папа будет от тебя без ума.

К счастью, она в ответ рассмеялась. И мы углубились в обсуждение фильмов тридцатых годов, а Эш увлек Клару в круг танцующих.

– А что ты думаешь о Бастере Китоне?[19] – спросила Саманта.

– Пожалуй, неплох. У него было несколько остроумных трюков. Но он не дотягивает до Гручо Маркса, не так ли? – Я был уверен в своих словах, так как почитывал историю кино.

Выражение лица Саманты мгновенно изменилось.

– Ты в этом уверен? – Как ни смешно, в голосе ее зазвучали опасные нотки.

Я вдруг расстроился и спросил:

– А разве это не так?

То, что начиналось как легкий, приятный флирт, перешло в нудную лекцию о жизни Китона. Как будто это кого-нибудь интересует!

– Помнится, папа мне рассказывал, будто братья Маркс пригласили Китона в один из своих фильмов, когда с ним было все кончено.

– Что это значит – «все кончено»?

– Все кончено? Он был безработным. Уже не мог смешить. Давай смотреть правде в глаза: он не выдержал проверки временем, не правда ли?

Саманта не на шутку разозлилась.

– Потому что какой-то тип с нарисованными усами и идиотской походкой был признан величайшим комиком двадцатого века, да?

У меня было ощущение, что я защищаю родного отца.

– Давай смотреть правде в глаза. Китон оказался не у дел, когда появилось звуковое кино. Вероятно, у него был голос, как… ну, не знаю, писклявый, как у девчонки, или что-нибудь в таком духе.

В свое время мне доводилось высказывать и более оскорбительные предположения, но Саманте хватило и этого.

– На самом деле у него был хороший голос. А величайший вклад твоего любимчика в мировое кино – это дурацкие комические брови.

Я поджал губы.

– В его честь был назван известный клуб – не забывай об этом. Я что-то никогда не слышал о клубе Китона.

Это была самая необычная дискуссия, какую мне когда-либо доводилось вести, а это кое-что значит: ведь я юрист, которому не раз за эти годы приходилось участвовать в отчаянной полемике. Скажем, был случай, когда проповедник отказался признать решение суда об уплате долга моему клиенту, аргументируя это тем, будто последний сказал, что Бог – лишь источник энергии.

В каком-то смысле диалог с Самантой стал приятным разнообразием после бесед на тему «моя фирма хлещет юристов похлеще, чем твоя», которые я обычно вел с собратьями. И я попытался заключить перемирие.

– Давай пойдем на компромисс, – предложил я. – Ты, конечно же, не будешь возражать, что Чаплин очень хорош?