Александр Дюма - Консьянс блаженный

Прежде чем скосить пучок травы, мальчик так обращался к ней:

— Ты знаешь, почему я собираюсь тебя скосить, бедная травка! Вовсе не затем, чтобы причинить тебе бесцельную боль или бессмысленно тебя уничтожить! Я поступаю так потому, что Тардиф, бык папаши Каде, и черная корова госпожи Мари хотят есть.

Ведь Господь тебя создал, чтобы их накормить, бедная моя травка! Чтобы таким образом дать быку силы вспахать поле папаши Каде, которое кормит и его, и мою матушку, и меня, а корове дать хорошее молоко, которое госпожа Мари продает по утрам и обитателям замков, и обитателям хижин!

Срывая цветок, Жан говорил ему:

— Знаешь, это для моей сестры Мариетты я разлучаю тебя со стеблем; тебе известно, что Творец создал тебя прекрасным и душистым не для того, чтобы ты умер одиноким где-нибудь на лугу или на опушке леса, а для того, чтобы ты явил свою красоту людям, радуя и глаза их, и сердца.

Эта способность слышать и понимать все творения, дарованная Жану Всевышним, приносила мальчику в его общении с деревьями, растениями, птицами, полевым воздухом, дождем и солнцем куда больше счастья, чем общение с людьми. Поэтому, когда деревья укрывали Жана в своей тени, когда растения устилали собой его дорогу, когда птицы радовали его своим пением, когда полевой воздух ласкал его лицо, а дождь омывал, все они — деревья, растения, птицы, полевой воздух, дождь и солнце — говорили о нем на своем языке: «Это маленький ангел!» А вот деревенские жители, глядя, как он проходит мимо, серьезный и молчаливый в том возрасте, когда дети подвижны и шумны, пожимали плечами и — кто с жалостью, кто с насмешкой — говорили о нем:

— Идиот!

И тем не менее, потому что на все вопросы он отвечал толково, потому что он никогда не лгал и всем говорил правду, будь эта правда приятна или нет, они, вместо того чтобы звать его Жан или сын Каде, называли его Консьянс.

И нет ничего удивительного в том, что через какое-то время маленькая Мариетта, г-жа Мари, папаша Каде и даже Мадлен усвоили имя, данное Жану в деревне, и тоже стали звать его Консьянс.

И Жан, находя это имя прекрасным и угодным Богу, постепенно отвык от того, что его зовут Жан, и привык к тому, что его зовут Консьянс.

В 1805 году Консьянсу было десять лет, а мне тогда не исполнилось еще и трех; в том году мой отец покинул замок Ле-Фоссе, расположенный в четверти льё от дома папаши Каде, и переселился в замок Антийи в трех льё от прежнего жилища.

После Альпийской кампании мой отец привез из Сен-Бернара пару великолепных собак: их высокоценную породу монахи странноприимного дома весьма старательно берегут. Собаки были удивительно крупными и походили на двухгодовалых львов. Когда мы уезжали из замка Ле-Фоссе, самка ощенилась пятью щенками; два были розданы, два оставлены, а пятого Моке, сторож отца, просто выставил за дверь с жестокостью, свойственной примитивным натурам.

Консьянс, постоянно бродивший по улицам, случайно проходил мимо; он услышал повизгивание, подобрал щенка и принес его в хлев г-жи Мари, а не в хижину папаши Каде, поскольку не без оснований сомневался в великодушии старика и опасался, что, имея уже Пьерро и Тардифа, тот ни за что не захочет взять на свое попечение еще одного жильца.

Сократив название его породы, Консьянс назвал щенка Бернар. Бернар нуждался в молоке, но тут не о чем было беспокоиться — на то имелась черная корова. Добрейшая г-жа Мари охотно давала детям немного молока, необходимого для выкармливания щеночка. Но вот Бернар вырос и уже не довольствовался молоком, а при его огромном росте и невероятном аппетите он стал для семьи тяжелой обузой.

Что ж, Консьянс решил рискнуть и привести собаку в родительский дом.

Для этого он воспользовался случаем, когда дома никого не было, и, чтобы защитить Бернара от первой вспышки гнева папаши Каде, заслонил собой собаку.

Но первым, кто вошел в дом, оказался не старик, а Мадлен.

Увидев сынишку рядом с огромным псом, она невольно вскрикнула.

Перед нею стоял тот самый блаженный с картины в церкви, а присутствие пса делало сходство полным и несомненным.

Мадлен была натурой набожной и всюду видела руку Провидения; она сочла, что эта собака не случайно встретилась на пути ее сына и было бы почти святотатством разлучить их, если на церковной картине их накрепко соединила дружба.

Но что скажет папаша Каде? Как уже упоминалось, заставить его принять в дом Бернара было делом непростым: старик не только презирал, но и ненавидел тунеядцев, и Мадлен боялась, что он не захочет приютить Бернара, посчитав его то ли предметом роскоши, то ли усладой бессмысленной чувствительности.

К счастью, уже не первую неделю рассказывали о кражах в деревне, да к тому же в течение двух-трех минувших ночей папаше Каде мерещилось, что кто-то ходит по его двору. Так что Бернара ему представили как сторожа и защитника; после неизбежных упрашиваний старик согласился, чтобы собака его охраняла, и это стало большой радостью как для Консьянса, так и для маленькой Мариетты.

И правда, было бы жаль разлучать ребенка и собаку, ведь их соединяла какая-то чудесная дружба. Бернар испытывал к Консьянсу особую привязанность, и это напоминало о сказанном в начале книги: у животных есть душа. Душа Бернара была полна признательности к тому, кто подобрал его умирающим от голода. Эта признательность проявлялась в едва ли не сказочном повиновении. По первому знаку Консьянса Бернар готов был броситься в огонь и в воду. Где бы пес ни находился, он не сводил глаз с мальчика; если Бернар и смежал веки во сне, то, открыв их, он сразу же смотрел туда, где в эту минуту был Консьянс. Их видели всегда вместе, идущими бок о бок; шагая, собака время от времени лизала опущенную руку Консьянса.

И слава Богу, что Бернар был так ласков и так безоговорочно повиновался Консьянсу, ибо, обладая огромной силой, он мог бы стать опасным, если бы всего лишь один знак, одно слово, один жест его хозяина не делал бы пса безобидным скорее, чем самый крепкий железный намордник.

После Консьянса Бернар больше всего любил маленькую Мариетту, затем Мадлен, а после Мадлен — г-жу Мари. Что касается глав обоих семейств, папаши Каде и школьного учителя, Бернар открыто выказывал к ним полнейшее безразличие.

Уж если зашла речь о школьном учителе, остановимся и расскажем об этом славном человеке. Какое-то время он питал надежду, что Конвент добавит что-нибудь к тем тремстам франкам, которые он получал от коммуны в качестве преподавателя и певчего, но затем ему пришлось отказаться от этой надежды. Разочарование его было тем более тяжелым, что в его семье появился мальчик, которого учитель в честь главы святых апостолов назвал Пьером. Поскольку так же звали и отца, то, чтобы отличать одного от другого, говорившие на городском французском языке называли ребенка малыш Пьер, а говорившие на местном наречии — кио Пьер.

В довершение беды, через несколько месяцев после рождения мальчика учитель Пьер заболел и умер; денежные средства г-жи Мари и Мариетты свелись к ста франкам пенсии, по особой милости выдаваемой им коммуной, и доходу, который приносил им собственноручный труд.

Случилось это в 1810 году; Мариетте исполнилось пятнадцать лет и, следовательно, она сознавала невосполнимость утраты. Как это бывало во время всех значительных событий, оба дома объединились в один и Мадлен с сыном разделили скорбь соседей, чтобы хоть как-то облегчить их бремя.

Но, плача вместе с Мариеттой, Консьянс нашел для нее и ее матери слова утешения настолько необычные, настолько проникновенные, что порой обе плачущие женщины отнимали от глаз платки, мокрые от слез, и смотрели на него, словно спрашивая: неужели это говорит он, этот убогий, этот блаженный?

Благодаря его голосу, казалось, нисходившему свыше, их боль, не исчезая, утрачивала горечь. А через полгода сердца, так же как одеяния, оставаясь еще со следами траура, уже потеряли тот сумрачный тон, каким Гамлет символизировал свою смертную муку.

Для бедных существует божественное милосердие. В минуту, когда нас постигает горе, кажется, что нам не только недостанет сил его перенести, но что оно действительно непереносимо. Человек пересчитывает оставшиеся средства, и его бросает в дрожь при мысли, на сколько же их хватит. Тогда ему представляется, что его жизнь оказалась в невозможных условиях. Человек испытывает страх, вступая в это новое существование, когда все вокруг него сужается и давит с такой силой, что, кажется, вот-вот задушит! А потом текут дни, за месяцем проходит месяц, и в самой нищете начинают брезжить благодатные надежды; когда человек так часто поднимает глаза к небу, то в конце концов от видит там Бога. О, с этой поры несчастный, каким бы большим ни было его отчаяние, уподобляется приговоренному к смертной казни, по дороге на эшафот встречающему короля: он понимает, что смерть ему больше не грозит.

Убедившись в силе собственного влияния, утешив обеих женщин как только сумел, Консьянс понял, что нужно им помочь. Так как даже папаша Каде считал его существом особым, Консьянс стал почти хозяином своего времени. То есть он мог распоряжаться им по собственному усмотрению. Сначала он подсказал Мариетте мысль продавать в городе молоко не только черной коровы, но и коров с фермы Лонпре, хозяйкой которой была молодая вдова с пяти- или шестимесячным ребенком на руках, не имевшая возможности заниматься всеми своими делами. Мариетта договорилась с ней, что будет получать четверть суммы за каждую меру проданного ею молока. Затем, поскольку Мариетта не могла даже с помощью Консьянса носить в город дюжину бидонов с молоком, поскольку папаша Каде нуждался в Пьерро для пахотных работ и, между прочим, поскольку старик, по примеру муравья, вовсе не был заимодавцем, Консьянс взял два старых колеса от тачки и соорудил маленькую тележку, запряг в нее Бернара, охотно согласившегося со своей новой ролью, и тот потихоньку потащил свой жидкий груз до Виллер-Котре. Добравшись туда, Мариетта, имея при себе адреса всех богатых домов, а главное, дόма инспектора лесничества, входила туда и предлагала свои услуги, заявляя, что, если ее молоко сочтут хорошим, она сможет ежедневно доставлять его столько, сколько ей закажут.