— Значит, дело это срочное, если вы приходите в половине восьмого утра?

— Крайне срочное, госпожа Ниге. Так что, прошу вас, позвольте мне войти в контору.

— Но в конторе, дорогой мой господин Каде, нет еще никого, даже мальчишки-рассыльного.

— К рассыльному у меня нет никакого дела, добрая моя госпожа; у меня дело к господину Ниге.

— Но печка еще не растоплена, и вы замерзнете.

— Я никогда не мерзну.

— А почему бы вам не прийти сюда в то время, когда господин Ниге просыпается?

— Ах, вот как! Сейчас объясню, госпожа Ниге. Ведь Мариетта доставляет вам молоко, не так ли?

— Да, Мариетта… очаровательная девушка.

— Думаю, она приносит вам молоко на пару с Консьянсом?

— Да, с вашим внуком… славный паренек. Жаль только…

Госпожа Ниге запнулась, побоявшись обидеть папашу Каде.

— … жаль только, — продолжил тот, — что он несчастный идиот, не так ли, госпожа Ниге?

— Право же, папаша Каде, не я первая говорю вам об этом, не так ли?

— Конечно, не вы первая. Так вот, госпожа Ниге, я не хочу, чтобы Консьянс меня увидел.

— Ах, вот оно что!

— Именно так.

— А ведь Пьерро стоит у двери… Консьянс сразу же узнает его.

— Вы правы! А нет ли у вас двора, который выходил бы в проулок Плё?

— Есть.

— Так давайте отведем туда Пьерро, запрем за ним калитку, и Консьянс его не увидит.

— Хорошо, я пойду разбужу господина Ниге, а вы возьмите Пьерро за поводок, сверните в проулок, калитку во двор вы найдете открытой, а со двора я введу вас в контору.

— Договорились, госпожа Ниге, договорились.

И папаша Каде, ведя Пьерро на поводке, свернул в проулок и вошел во двор, калитка которого действительно была открыта; оттуда его привели в контору, где он увидел г-на Ниге, облаченного в домашний халат из бумазеи, в хлопчатобумажном колпаке с ленточкой в стиле Помпадур и в домашних туфлях, расшитых г-жой Ниге лет двадцать — двадцать пять тому назад.

Поскольку нижнее белье было сокрыто от взора, не будем и пытаться живописать его.

Господин Ниге, в отличие от людей, просыпающихся в раздраженном состоянии, всегда оставался в добром расположении духа, когда жена его будила, ведь он отлично знал свою супругу и понимал, что по пустякам она будить не станет.

Нотариус встретил утреннего визитера весьма приветливо.

— А, так это вы, папаша Каде! — радостно воскликнул он. — Присаживайтесь и побеседуем.

— Господин Ниге и компания, имею честь вас приветствовать, — произнес папаша Каде.

Господин Ниге даже не поглядел вокруг себя, чтобы узнать, к какой это компании обращается папаша Каде: такова была его манера приветствовать, будь перед ним хоть один-единственный человек или действительно целая компания.

Старик считал это более любезным, чем просто сказать «сударь».

— Присаживайтесь, присаживайтесь.

— О, благодарю вас, господин Ниге, я не устал.

И папаша Каде сел, выполнив свой обряд вежливости.

— Ну что же, папаша Каде, — сказал г-н Ниге, когда его клиент уселся, — итак, вы здесь, в Виллер-Котре.

— Боже мой, да, метр Ниге.

— По делу?

— Да, по делу.

И папаша Каде громко вздохнул.

— А, вот что! — воскликнул, смеясь, метр Ниге. — Уж не желаем ли мы купить всю территорию Ларньи?

Папаша Каде печально склонил голову набок:

— О нет, метр Ниге, напротив.

— Вы вознамерились что-то продать?

— Быть может, я буду вынужден это сделать; однако мне не хотелось бы продавать… о нет, не хотелось бы мне продавать!

— В таком случае что же вам нужно? — спросил нотариус, не понимая, зачем пришел к нему старик.

— Я же сказал, метр Ниге, что… вы ведь знаете, не правда ли, что вчера прошла жеребьевка?

— Да, и даже знаю, что ваш бедный Консьянс вытянул несчастливый номер.

— Это так, метр Ниге.

— И это весьма меня огорчает, уверяю вас.

— Вы очень добры, метр Ниге и компания, — сказал папаша Каде, — да, ему не повезло, бедному мальчику.

— По слухам, номер девятнадцать?

— Да, номер девятнадцать… В тот день, когда объявили жеребьевку, я говорил: «Ей-Богу, дал бы сотню экю, лишь бы только Консьянс вытянул счастливый номер!»

— Ах, так вы это говорили, папаша Каде?

— Да, честное слово, я сказал это, поэтому, когда вчера ему не повезло, надо вам признаться, мне это причинило такую боль, что я сказал: «Тысяча чертей! Я дал бы пять сотен франков ради того, чтобы мальчику повезло!»

— Черт! Вы так сильно любите своего внука?

— Я очень его люблю, это так, метр Ниге, — ах, я все же очень его люблю!

— Несмотря на то, что…

Метр Ниге, осознав, что он начал фразу, вероятно, неприятную для папаши Каде, остановился, но старик спокойно закончил фразу, оборванную нотариусом:

— Несмотря на то что он идиот?.. Да, метр Ниге.

— Это очень хорошо с вашей стороны, папаша Каде.

— Не знаю, хорошо ли это, но это так. Тогда вот в чем суть, метр Ниге: порядочный человек держит клятву, даже если он дал ее самому себе. Сегодня я поднялся спозаранку и сказал себе: «Сяду-ка я на Пьерро и поеду к метру Ниге». И вот я здесь!

— И что дальше? — осведомился нотариус, который все больше раздражался, не понимая, чего от него хочет старик.

— Что дальше?.. А вот что, метр Ниге: я сказал, что дал бы пятьсот франков, лишь бы Консьянс не уезжал.

— Хорошо! И что дальше? — с нарастающим нетерпением повторил метр Ниге.

— Ну что ж, — по-прежнему флегматично ответил папаша Каде, — я готов отдать их, вот что.

Метр Ниге начал понимать:

— A-а! Значит, вы хотели бы, чтобы Консьянс не уезжал.

— Я дал бы за это пятьсот франков.

— Ах, черт, я понимаю, бедный мой папаша Каде, но, видите ли, пятисот франков совсем недостаточно.

— Совсем недостаточно? Вы так думаете?

— Конечно.

— Я много думал об этом, — сказал папаша Каде со вздохом, — и пришел к такому решению не сразу. Проклятье! Вы понимаете, метр Ниге, я предпочел бы обойтись пятью сотнями франков, но если это абсолютно необходимо, видите ли…

— И что же? — спросил нотариус, наблюдая разыгравшуюся в сердце старика битву между скупостью и родственным чувством.

— Что ж! Если уж это абсолютно необходимо, — произнес папаша Каде сдавленным голосом, — я дойду до тысячи.

Метр Ниге покачал головой.

Заметив это движение, старик удивленно воскликнул:

— Как?!

— Папаша Каде, — попытался успокоить его нотариус, — не думайте об этом, положитесь на волю Божью; даже люди богаче вас вынуждены были отказаться от такой мысли. Вы сделали все, что должны были сделать, и даже больше того. Ведь, как вы знаете, намерение ценится так же, как поступок. Так что пребывайте в мире с вашей совестью.

— Ну да! — откликнулся старик. — Так вы говорите, что это слишком дорого, не так ли?

— Да.

— Не нужно об этом и думать?

— Не нужно.

Папаша Каде встал.

— Спасибо, господин Ниге, — поблагодарил он. — Видите ли, я пришел к вам словно к исповеднику, но если это слишком дорого для моего тощего кошелька…

— Это слишком дорого, папаша Каде.

— В таком случае не будем больше об этом говорить… Прощайте, господин Ниге!

И папаша Каде медленным шагом, почесывая затылок, дошел до двери, взялся за ручку, а потом вдруг вернулся и спросил:

— Верно, дело дойдет до полуторы тысячи франков, не правда ли, господин Ниге?

Нотариус взял ладонь старика в свои руки:

— Куда больше, дорогой мой папаша Каде!

— Ах, видите ли, дело вот в чем: я отлично знаю, полторы тысячи франков — это сумма, — отозвался старик. — Но в конце концов у нас с Мадлен это один-единственный ребенок, и если бы за полторы тысячи франков я смог выкупить жизнь бедного моего Консьянса и в то же время не дать его матери, несчастной Мадлен, помереть с голоду… Хорошо, я сказал бы так: «Чего вы хотите? Это выброшенные полторы тысячи франков…» Но, в конечном счете, вы прекрасно понимаете, метр Ниге, что ему-то и перейдет земля после моей смерти и что ему придется поработать, чтобы вернуть потерянные полторы тысячи франков. Но если это больше полуторы тысячи франков… Так значит, это составит больше полуторы тысячи, метр Ниге?

— Это будет стоить больше, чем вы сможете выручить за всю вашу землю, бедный мой папаша Каде.

Старик словно остолбенел.

— Как! — воскликнул он. — Это что такое вы мне говорите?! За всю мою землю… за всю мою землю, которую я обрабатываю сам, сам пашу, сам засеваю, удобряю и сам собираю урожай… всей моей земли целиком недостаточно?

— Нет, мой друг. Так что не думайте больше об этом!

— Ах, метр Ниге, значит, придется ему уезжать, бедному Консьянсу?

— Придется уезжать, если воинское присутствие сочтет его пригодным к службе.

— Да, и оно сочтет его пригодным к службе.

— Вероятно, так. Чего вы хотите? Ведь не ум же они ищут в человеке, эти ребята! Им подавай здоровье и силу. Чтобы научиться делать полуобороты направо-налево и заряжать ружье на двенадцать счетов, не нужно быть гениальным, как господин Расин, или умным, как господин Демустье. Так что ждите часа, когда Консьянс уедет, бедный мой папаша Каде!

— Будь оно проклято! — вырвалось у старика. Глаза его остановились и дыхание замерло. — Придется мне дождаться этого часа, потому что, даже продав всю мою землю, я не смогу избавить его от призыва.

И он стоял в неподвижности, словно готовый вот-вот упасть в обморок.

— Что это с вами, папаша Каде? — встревожился нотариус.