Улыбнулась, слабо, чувствуя, как тяжело тело, но подаваясь вперед, обвивая плечи и зарываясь лицом в шею. Втягивая его запах.

Хотел взять на руки, но отказалась. Вышла за ним и увидела, как сонно зевающая Таня убирает телефоны и ноутбук с колен прикорнувшей на диване Лизы, чтобы Кир осторожно взял ее на руки, и направился к лестнице.

Лифт, подземная парковка, ожидающие автомобили, привычно распахнутая дверь передо мной, подходящей к машине.

Недолгая дорога по пустынным улицам, они жили недалеко друг от друга; и в течение нее я смотрела на сбитые в кровь костяшки его правой руки, не задавая вопросов, ибо в салоне не одни. Молчала, пока снова не заехали в паркинг, не забрали ключ у сонного консьержа и не зашли в лифт. Да и в этот момент не задавала. Переплела пальцы и просто прижалась лбом к его плечу.

— Слесарей, что завоздушили систему, было двое. — Тихий шелест его голоса. — Один зеленый совсем, триста тысяч рублей глаза голодные затмили. У второго старший сын ровесник Аркаши и тоже триста… У меня никак не сходилось, хотя, казалось бы, Виталя уже опыт подарил, но не за триста же…

— Они… — живы?

— Разумеется. — Слабо усмехнувшись, порицательно несильно щелкнул по носу напряженную меня и потянул за собой в распахнувшиеся двери лифта, пока я ставила блок на запутавшимся в обонянии почти стертом запахе бензина от его пальцев, и пыталась избавиться от ассоциаций с «фаер-шоу» и «факирами». Не сегодня. Не сейчас. — Исполнители же.

Его квартира находилась в самом конце длинного и широкого коридора. Не знаю, почему тоже ожидала пентхаус, но, переступив за ним порог, усмехнулась и покачала головой.

Умеренный футуризм, светлые тона в оформлении. Много белого, теплого золотистого и монотонного бежа, с редкими, но вкуснейшими вкраплениями черного в виде ровного строгого узора на полах, ламинате в его и гостевой спальне, в глянце плитки пола на кухне, в обеденной, ванной и коридоре. Лаконичность, строгость и одновременно плавность форм мебели. Пространство за счет высоких уровневых потолков, частых мозаичных вставок зеркал и играющей мягкой тональностью подсветки в стенах и потолках. Это был уютный футуризм за счет теплых тонов и очень стильный интерьер за счет редких, но безусловно точных контрастных вкраплений. Это был Костя. Здесь все дышало им. Стиль, вкус, современность, строгость форм в сочетании со свободой геометрии и при этом всем — ощущение тепла в цветовой гамме и игре освещения.

Пока он принимал душ, поставила на зарядку свой намертво сдохший телефон и, дождавшись появления пары процентов, включила. Несколько пропущенных от приятелей и один звонок от брата вчерашним днем.

Костя вошел в спальню и, порывшись в гардеробе, выдал мне свою сорочку вместо пижамы.

— Кость, — позвала я, набирая смс брату с вопросом, спит ли он, и не оглядываясь на Анохина, улегшегося позади, негромко спросила, — а Данка…

— Послезавтра вернутся, съездим, заберем ее. Тут, двумя этажами ниже квартира сдается, я арендовал. Будете чай пить друг у друга.

Я прикусила губы, с трудом подавляя то, что едва не слезами прорывалось изнутри. Хотела обернуться, но мне перезвонил брат.

Вдохнув и выдохнув, приняла звонок, слушая родной заспанный голос, начала уверенно врать о том, что у меня была сложнейшая стажировка при приеме на работу в столичную компанию, но все прошло хорошо и я сейчас в столице. Выслушала от Мишки отповедь за то, что так перепугала его, перекинулись парой шуточек и завершили разговор.

— Он явно не поверил, — насмешка в голосе Кости.

— Отнюдь, — невесело усмехнулась в ответ, откладывая телефон и устало падая на спину, закладывая руки за голову и глядя в потолок.

— Почему?

Повернула голову и разглядывала его лицо, глядящее на меня сквозь ресницы. Устал. Неимоверно устал. Сколько он не спал?.. Костя, вздохнув, потянул меня за плечо на себя. Перебралась к нему на грудь. Осторожно обняла и положила голову на плечо.

— Андрюша, я могу очень много времени не спать, — прикоснувшись губами ко лбу, негромко оповестил он. — И я к этому привычен. Мне в среднем четыре-пять часов за сутки, это за глаза.

— Тебе Костолом столько задани… — передернувшись от упоминания всуе отца кронпринцев начала я и опешила от спокойного:

— Это стандартная нагрузка. — Перебил и, теснее прижав к себе, иронично пояснил, — раньше у меня мозг уставал от постоянной работы, но меня повысили и теперь у меня устает язык от постоянного трепа. Это все… ни о чем. Не важно. Почему брат поверит в то, что ты ему сказала?

— Потому что он хочет в это верить. — Прикрыв глаза и успокаивая натянувшиеся нервы, тихо пояснила я. — Когда в прошлый раз в психушке лежала на экспертизе, внезапно нагрянула проверка из Минздрава. Начали с нашего отделения. Эксперт, который проверял мою историю, заключил, что лечение ошибочно и исправил. Все на взводе были и процедурошная медсестра по ошибке ввела мне препарат пролонг. Состояние было почти такое же как тогда, когда я Аркашу затерроризировала и он врача вызвал, чтобы тот спас его психическое здоровье. Почти такое же состояние, только хуже. Артур распсиховался и забрал меня домой, опасаясь, что эти бестолочи без него меня затравят. Потом вернулась в психушку, а на моей койке санитарка, тетя Зина, лежит в домашнем халате, кроссворды разгадывает, — прыснула, понимая, что это ненормально, скучать по психушке, но там действительно своя неповторимая атмосфера. — Тогда в любой момент могли количество человек в отделении по головам пересчитать, а меня, якобы, мама забрала. По идее так делать нельзя, экспертные домой не ездят до вынесения результатов, но дружба с психиатрами свои плюхи имеет. Однако в отделении одного пациента не хватало и они санитарку в пациентку переодели. — Усилием переключилась в то русло, о котором говорить не хотелось, — когда Артур дома из овоща превращал меня обратно в человека, я случайно подслушала разговор мамы и Мишки, привыкших к тому, что я сплю по двадцать часов в сутки.

«— …ради меня рискнула не просто свободой, но и пожертвовала своим будущим, а ведь мы даже не родные. Не говорила она тебе, что в Штаты хотела пробиться? Не говорила о том, сколько оферт у нее за плечами, для чего они были ей нужны и как теперь бесполезны, потому что со статьей за киберпреступления ее ни в одну нормальную компанию не возьмут, мам. — Срыв тихого голоса брата. Переводит дыхание, эхо злого отчаяния и… стыда в урезанном голосе, — не говорила она тебе о том, что и в Европе в нормальные компании не устроиться? Так, сисадмин в средненькой конторке или фриланс. В нормальные компании, где в таких спецах нужда, где у них перспективы карьерного роста и… не попадет она туда, мам. Потому что я допрыгался в прямом смысле слова. Не говорила она тебе? Мне тоже. И никогда не скажет, а я вот думаю об этом постоянно. И когда болевой синдром не спадал, и когда микропереломы, инфаркт мозжечка, и атрофии эти сранные… честно, мам, мне хотелось… чтобы просто все это кончилось и страшно было от этого, потому что ты и моя сестра очень дорого заплатили, а я не вытягиваю…»

Об этом сухо и вкратце. О том, что заставило меня развернуться, сжать ладонью рот, чтобы не издать ни единого звука и тихо уйти в свою комнату. Где можно было разрыдаться в подушку от того, что было в голосе брата, в его голове, от его совершенного непонимания, что все это, все эти планы, договоры оферт на поиск уязвимостей и прочее, это такая херня по сравнению с теми самыми микропереломами, инфарктом мозжечка и не спадающим болевым синдромом. Об этом тоже сухо и отрешенно очень. Это же пережито, все в прошлом, сейчас все хорошо.

А он осторожно накрыл теплой ладонью мою холодную, предусмотрительно отодвинутую от его плеча. Переплел пальцы, сжал. Подняла голову и расплакалась. Там, в темени глаз понимание. Он потерял отца. Названного.

Лицом к лицу, вполголоса откровения. То, о чем никто не знал. Как плакала среди кафеля больничных стен, когда деньги не играли роли. Не играли роли медикаменты, ничто не играло роли, ни одно усилие извне, потому что брата сдавало его тело — внезапно ухудшились показатели. Рассказывала о самом страшном, самым ужасном ощущении в жизни — чувстве собственного бессилия. О страхе потерять близкого. О понимании, что, несмотря на все, что ты делаешь и можешь сделать — от тебя ровным счетом ничего не зависит. Говорила о том, как молилась. Плакала и молилась, потому что это было всё. Просто всё. На пороге отчаяния ищешь любую возможность, готов уверовать во что угодно, лишь бы не случилось самого страшного — потери.

Дыхание сбилось. Опустила голову, чувствуя запахи. Те самые страшные запахи и сердце бьется где-то у горла, а мысли путаются. Стирается знание, что это уже пережито, что все хорошо и приходит то самое, что я поняла тогда: настоящий ад — это собственное бессилие.

Горько усмехнулась, рассказывая, как тяжело было переносить непонимание и слепую уверенность брата, что мои мечты перечеркнуты. Он не понимал и считал себя виноватым; а я никак, ни ссорами, ни объяснениями, ни даже клятвами не могла донести до него элементарного… и осознание, что он и не услышит, камнем на душе.

— Я пыталась с ним поговорить, но он не понимает. Я вижу в его глазах, что ему только хуже становится от этого, а я никак не могу объяснить так, чтобы он меня понял.

— Самый простой способ попробовать понять человека — поставить себя на его место. И не он должен себя ставить на твое, Жень. Вы похожи очень, знаешь же, как наш банк, не сдается и дальше по списку, — слабо улыбнулась в ответ на мягкую улыбку человека, читавшего истории болезни и наблюдений моего брата. Человека, неплохо так умеющего анализировать. И он продолжил, — похожи, но все же разные. Я его по мужски понимаю, поэтому скажу, да, действительно, он никогда не сможет ни понять ни принять этого и от разговоров будет только хуже. Поставь себя на его место. — Шепотом, когда сжав челюсть, умоляла себя не расплакаться, отводя от него взгляд. — Вот даже зная, вполне четко осознавая все положение вещей, причины, почему он это делал бы, ты бы себя не винила?