— Извините, вы у меня телефон просили в туалете. — Я оглянулась, внимательно разглядывая молодого, всего такого на пафосе мужика, теряющего этот самый пафос, когда Анохин повел головой в профиль и выжидательно приподнял бровь, глядя в пол. По случайности явив собой капо ди капи, когда его прервали в важный момент… — Тут перезвонили, вас спрашивают.

— Да неужели… — тихо произнес он, довольно улыбнувшись и вставая из-за стола. Взял с сомнением протягиваемый ему телефон, пока я, мило улыбнувшись, извлекала лопатник из ветровки Анохина и отсчитывала купюры, чтобы поощрить мужественность мужика и сгладить неловкость ситуации.

Через несколько минут Константин Юрьевич с непроницаемым лицом отдал телефон мужественному дропу и жестом подозвав официантку, расплатился картой. Я молча смотрела на него, интуитивно чувствуя, что нужно подождать с вопросами. Глядя в его прищуренные глаза, потемневшие, глядящие вроде на сцену, но в одну точку, молчала, цедя вино. Посидели так недолго. Бросил взгляд на часы и потянув меня за собой на выход, кратко обозначив, что бега неожиданно закончены и нас ожидают.

Ключ от Эскалейда отдал суровым мужикам уже ожидающим у входа. Потом последовали краткие быстрые инструкции, и он пошел по направлению в сторону кортежа из трех машин в отдалении. Ему открыли дверь, как только он подошел к автомобилю, но подал руку мне, чтобы я, несколько охреневающая от творящегося, первая села в темный салон.

Почти сразу водителем подан загружающийся телефон и сообщено, что готовится джет и едем в аэропорт.

Костя кивнул, принимая звонок, когда телефон все-таки загрузился и я, пытающаяся принять резкую смену положения вещей, окаменела, только доставая сигареты. Окаменела не от его спокойного голоса, а от того, что было за этим спокойствием:

— Он в сознании? Дай ему трубку. — Смотрела на Костю, с легким, но крайне нехорошим прищуром глядящего в подлокотник между передними сидениями, и голос его так титанически спокоен, вопреки взревевшей адом ярости в золоте глаз. Почерневшем золоте, сокрытым за темными ресницами, когда, — как ты себя чувствуешь? — улыбка по губам. Хищная. А голос так ровен, так спокоен, — рука не голова, заживет. Охрана выставлена? Нет, никуда не подрывайся, я приеду скоро. Кир с Зелей закончили раньше, уже готовится джет, я скоро буду, подожди, Аркаш.

Завершил звонок, не моргая глядя в экран, открывая пришедшую во время разговора ммс.

— Машина Аркаши, — леденяще усмехнулся, глядя в просто фарш металла на фото. — Ему подрезали тормоза, слетел с трассы и восемь раз перевернулся. Отделался сломанной рукой и сотрясением. Еще и кривился, когда я ему эту тачку дарил…

— Кто? — глядя на сломленный, смятый металл, на обрывы ткани, подушек безопасности, на вроде бы кровь на срезанных автогеном междверных стойках.

— Гниль. — Вынес приговор Константин Юрьевич, затемняя экран, откидываясь на сиденье и приказав водителю готовить джет быстрее, как и ехать в аэропорт. Кортеж втопил выше ста пятидесяти, под красно-синий свет заигравших под лобовым стеклом проблесковых маячков, и невербальную абсолютно нечеловеческую ярость, пожирающего внешне абсолютно спокойного Анохина. На секунду совершенно озверело оскалившегося, когда выдыхал дым в окно.

Глава 10

Чуть более часа перелета.

Я сидела на диване подобрав под себя ноги, оперевшись спиной о бок Кости. Смотрела на его расслабленную руку, свисающую с моего плеча, когда он почти не прекращал переговоров по телефону. По телефонам. Смысл уловить было сложно, диалоги отрывчатые, много экономических терминов, много фамилий, много, на первый взгляд, вообще не связанных друг с другом предложений. Но легко понималось, когда вопрос касался семьи — кончики его пальцев начинали едва заметно подрагивать, тональность голоса менялась, говорил мало, односложно, в основном слушал. И чувствовалось, как внутри Анохина ревет, просто ревет ярость, хотя голос был очень спокоен.

Что было — непонятно, что происходит тоже, что будет — неизвестно. Я не задавала вопросов, просто чуть прижималась к нему, когда звонки шли из разряда, что его начинало потряхивать. Внутри.

До того в джетах никогда не летала и тупо осматривала салон, отказавшись от предложения ужина и напитков, с которым подошла вежливая стюардесса. Когда самолет пошел на снижение и уже подкатывался к линии парковки, возле которой ожидали машины, я, спускаясь вслед за Анохиным по трапу, осознала, что в памяти джет вообще не отрисовался. Зато очень отчетливо отпечаталось иное.

Встречающих у автомобилей было достаточно много, около десятка. Знакомы только трое. Мазур, стянувший с себя блейзер, чтобы накинуть его на мои голые плечи, отдавая мне мой телефон и одновременно быстро отрапортовавший что-то Анохину, так же как и он сам не прекращая при этом телефонных переговоров. Зеля, подошедший и понятливо кивнувший на поданный Костей планшет, в который тот изредка тыкался во время перелета. И Саня. Полусидящий на капоте черного седана в некотором отдалении от всех, засунув руки в карманы ветровки и глядящий в сторону.

Костя не отпускал взглядом его, перекидывался репликами с обращающимся к нему мужчинами, и, чуть сжав мои пальцы, направился к нему, пока остальные оперативно расходились по машинам. Ночь, аэропорт, суматоха десятка людей, быстро рассаживающихся по автомобилям и я, идущая за Костей, на середине разговора отрубившего звонок, едва договорив, что перезвонит.

Остановился в шаге от Сани, смотрящего в асфальт у его ног и я, стоящая за плечом Анохина, разглядывая Саню, сделала для себя неожиданное открытие.

Темные волосы, с переходом едва ли не от нуля с висков и до каскада удлиненных прядей, которыми сейчас мягко играл ночной промозглый ветер.

Бледная мраморность совершенства кожи.

Его черты лица тонкие и при этом очень мужские, созревающее мужские, но брутальность скашивала утонченность. Еще несколько лет и красота будет исключительно брутально мужская.

Изумрудное пламя глаз чистое, насыщенно зеленое и ровно горящее. Пламя, опущенное тяжелыми черными ресницами под разлетом темных стрел бровей с резким изломом в конце, придающем взгляду пробирательности, живости. Саша с братом действительно невероятно красивы. Той переходящей, но неистребимой красотой, что подчеркивает черты в детстве, юности, сейчас в молодости, готовя их к не менее блистательной яркости в зрелости.

То, что двойняшки Костомаровы, Александр и Аркадий, разнящиеся друг от друга в росчерках черт лица, удивительно красивы, я поняла только сейчас.

Когда эту красоту изнасиловали следы побоев.

Когда эта красота пала под печатями жестокости обращения.

Я поняла, почему Саня находился вдали, почему повернул голову так, чтобы в тени была левая часть лица. Чтобы Костя не видел. Костя, координирующий людей. Костя, находящийся нарасхват, возможно, и забивший бы на него, если он не привлечет внимания. Но Анохин почти сразу направился к нему, впервые прервав переговоры, отключив телефон к черту и сейчас взяв его за подбородок, повернул его голову так, чтобы свет прожектора в отдалении высветил синеву кровоподтека оккупировавшего височную часть и неровными рваными мазками отека обозначившего свои владения на скуле, щеке и нижней челюсти.

— Не особо сильно он понервничал, — Костя прохладно усмехнулся, вглядываясь в отметины.

— У него спина болит, а я почти успел отклониться. — Саня мягко отстранил его пальцы, все так же не глядя в его глаза.

— Чем аргументировал очередное избиение? — Костя закурил, отворачивая голову и на мгновение прикрыв глаза. Тронула его за локоть, заметив даже в полумраке, что титанически спокойный… Рика слегка бледен.

Очередное… Чувствовала, как холодная усмешка искривила мне губы, а внутри почти судорога.

— Неликвид в современной Спарте, раз за младшим уследить не могу. — Усмехнулся Саня, едва поморщившись от болезненности при таком простом мимическом движении и тут же посмотрев на Костю. Удостоверяясь, что тот не заметил. Заметил. Покачал головой, протяжно выдыхая дым, беря в тиски то, что вспыхнуло в глазах, заставив меня сжать сильнее пальцы на его локте. — Кость… — и неслышно, только по едва шевельнувшимся губам кронпринца, — не надо…

— Ликвид. — На секунду сжал челюсть и щелчком пальцев отбросил только что прикуренную сигарету. — Машина заряжена?

Саня кивнул и Костя направился к водительской двери, слегка поведя локтем, чтобы отпустила. Саня открыл мне заднюю дверь. Бросила взгляд на Анохина, сухо кивнувшего, подтверждающего что действие Сани обосновано. Через несколько секунд после Саниного «пристегнись», поняла, почему. И что значит «машина заряжена».

Спецсигналы проблескового в решетке радиатора и под лобовым. Почти непрерывное моргание дальним, чтобы с полосы быстрее уходили попутные автомобили, а когда не успевали, то по возможности встречка. По ночному шумная, тонущая в огнях Москва за окном, сливалась от скорости под щелчки подрулевых лепестков — ревущий двигателем автомобиль переведен в полное ручное управление и из него выжимают максимум.

Сердце билось где-то у горла, когда настал очередной поворот и снова скорость снижена, но зад вновь все равно заносит. На этот раз сильнее, едва не ударяя стоящую на светофоре машину на встречке. Саня с силой дернул меня за плечо на себя, чтобы не приложилась другим плечом о дверь, и ремень безопасности, фиксирующий на месте, врезался в тело почти до боли. Мне хотелось сказать, просто завопить, чтобы не так быстро, а в голове долбило фото фарша из металла и эхо звериной ярости в спокойном голосе: «тормоза подрезали… восемь раз перевернулся… охрана выставлена?.. подожди, Аркаш», под наложением других слов, сказанных Костей двойняшкам, казалось, уже века назад, но по факту так недавно «ваш отец сейчас я» и венчает все это почти мольба в голосе старшего кронпринца с незаслуженными побоями: «Кость… не надо». Я молчала. Не осознавала, что стиснула челюсть до боли, стиснула ручку двери и пальцы Сани под взрывы рева мотора глядя себе в колени. Молчала, потому что мне очень сложно было представить то, что сейчас происходило внутри человека, загоняющего машину до срыва в реве. Гонящего ее к тому, кого пытались убить.