Когда более-менее обрела власть над еще подрагивающим болидом, мыслями и осознала, что сидим на полу:

— О-о… — хрипло и слабо гоготнула, глядя на его стояк и касаясь его пальцами. Пощупала эрекцию и довольно улыбнулась. — И чего делать будем, командор? Тебя надо как-то спасать, а я не могу¸ я накрашена и платье у меня красивое, не хочу его снимать или мять.

— Как всегда я буду страдать, — горестно вздохнул Константин Юрьевич, облизывая зубы, стирая с них след моей помады и помогая кряхтящей старой больной женщине встать на ватные ноги.

— В смысле — как всегда? — праведно возмутилась, довольно кивая себе в зеркало ибо помаду почти не сожрали.

— Я давлю на твою отсутствующую жалость, не мешай, — пожурил меня Костя, закрывая крышкой нашего почти неизменного третьего помощника в плотских утехах и откладывая его на столешницу. О которую оперлась ягодицами, полуприсев и притянув его за ремень к себе.

Одной рукой расправлялась с бляшкой и его одеждой, второй, перехватив за предплечье его правую руку, приближала пальцы к своей шее, накрывая их своими, подсказывая сжать так же, как сжимала его эрекцию.

В плавленом золоте глаз снова то, непередаваемое, что подсвечивается огнем полухищности, когда он дает себе свободу, сжимая пальцами шею и его лицо неуловимо меняется. Становится иным из-за выражения глаз, быстро полнящихся неукротимостью, опаляющим жаром. И оно крепнет и становится выраженнее, согласно увеличивающемуся ритму моих рук по его эрекции, и этот жар плавил оковы его самоконтроля. Он не отводил взгляда от моих глаз. Загорался быстро, дыхание учащалось и его улыбка такая… это всегда отзывается в горячеющей крови, отзывается в нутре и уходит в него токсином, травит, и делает это мощнее, когда происходит чуть удушение, уводящее дыхание в безмолвный срыв. Золото глаз густело, в нем вихри и зачинающийся горячий хаос. Дикий, бесконтрольный, отзывающийся на движения моих пальцев и требующий еще. Осыпался янтарными осколками его самоконтроль, слабел железобетонный контроль над личностью, и он смотрел только в глаза, стремительно пьянея от того что видел. От моего безотчетного прикуса нижней губы, от рефлекторной попытки поддаться к его губам и снова чуть удушение, тормозящее и отравляющее кровь. Обоим.

Он не отпускал взглядом мои глаза, не скрывал, как сильны ощущения и как они нарастают, как испепеляют его рациональность — удушение отчетливое, одновременно с первыми каплями на пальцах. Склонилась вперед, подбородок ниже и разомкнув губы, не отрывая от него взгляда, выпустила слюну себе на ладонь и снова пальцами по стволу, горячему и пульсирующему, как и все, что было в нем.

Он уже находился почти на срыве — ошибался с дыханием чаще, не моргал почти, пропитываясь тем, что во мне, загораясь от этого, с ума сходя и сорвался полностью — кровь отлила от лица, сильно сжал челюсть, откидывая голову назад и стиснув мое горло до боли. Ногтями трезвяще впилась в его кисть, заставляя ослабить хват, чтобы успеть врезаться коленями в паркет и обхватить губами, взять глубоко, чувствуя, как едва не обжигает горло горячими вязкими струями, пока он впился пальцами в столешницу за мной с такой силой, что отчетливо донесся скрип дерева, пока его разбивало сумасшедшим цунами дрожи и он не мог толком вдохнуть — постоянно в срыв новой волной. Скрежет его зубов, когда повела головой назад, сглатывая, создавая вакуум, касаясь кончиком языка особо чувствительной зоны и снова волна дрожи по его сильному, крепкому телу. Устала рука, да обе, откровенно саднит горло — все-таки придушивает он ощутимо, когда начинает терять контроль, но его вкус на языке, слабо расходящийся и этот первый неверный вздох над головой… это стоит всего и большего.

Поднялась, вновь прислонясь ягодицами к столешнице. Почувствовала как прикасается горячим лбом к моему, уперевшись ладонями в столешницу по обе стороны от моего тела и оба взглядами на ствол со следами моей помады. Нет, не пошло. Не порно. Это эстетика, но только для двоих. Когда одни слабые губы целуют другие, зудящие и опухшие и помада уже по обоим, но это так неважно…

* * *

Костя, не дозвонившись до двойняшек, чтобы сообщить, что банкет Зели начнется чуть раньше, заключил, что они в каком-то там зале, нам все равно по дороге и надо заехать.

В спортивном зале, как оказалось.

Вообще, это прикольно, на каблуках и в вечернем платье пересекать коридоры элитного спортивного комплекса, вслед за всем таким важным, невъебенно сексуальным Анохиным в костюме, перекинувшим мое пальто через локоть и втыкающим в телефон, но направляясь безошибочно точно через все эти путанные коридоры и лестницы. Очевидно, раз не сомневается и при этом не отрывает взгляда от экрана, бывал здесь не раз.

В связи с серединой рабочей недели и относительно поздним часом, людей в комплексе было не так уж и много. Когда мы этот лабиринт Фавна преодолели наверняка наполовину, Анохин галантно распахнул передо мной дверь, ведущую в достаточной большой, хорошо оборудованный и освещенный зал. Короткий коридор с дверьми в раздевалки и выход на площадку огороженную парапетом, с которой в обе стороны вели широкие лестницы вниз, в сам непосредственно зал, устланный матами и, разумеется, только с двумя посетителями.

Сквозь ритмичную негромкую музыку эхо их ударов слышались почти как выстрелы.

Мы пришли ровно к тому моменту, когда четко шагающий спиной назад Аркаша, держащий у ноги какую-то продолговатую хрень, в которую методично с разворота ударял Саня, уперся спиной в стену. И вот мне кажется, если бы не эта хрень которую отложил Аркаша, косточки были бы сломлены от силы ударов, судя по звуку и как эта штукуевина заминалась после удара передней частью голеностопа старшего кронпринца.

— Кикбоксинг, — ответил Костя еще до того как я спросила. Остановился рядом со мной у парапета и перекрестьем предплечий оперся о хромированный поручень, чуть прищурено вглядываясь в кронпринцев внизу, встающих друг против друга.

В одежде двойняшки выглядят просто худыми, а когда оба без футболок, в одних спортивных шортах и каких-то странных дребеденях, обхватывающих их лодыжки, то заметен отчетливый рельеф мышц крепких, весьма подтянутых тел, без намека на грамм жира или перекаченность. Сухие, очень поджарые и крепкие. Черные, влажные, разметавшиеся пряди. Спокойные, непроницаемые лица. Изумрудные, горящие глаза. Рельеф мышц и покрытая испариной кожа. Так, не туда мысли. Это чисто эстетика.

Но настоящая эстетика началась, когда между ними стартовал спаринг. Быстрые, очень резкие движения. Удары в основном ногами, хитроумные блоки, отступления. Я в этом вообще ничего не смыслила, но для обывателя выглядело весьма впечатляюще.

— Что думаешь? — негромко спросил Костя, не отводя пристального, оценивающего взгляда от них.

— Я мало понимаю в этом… Аркаша в нападении хорошо работает, Саня в защите. — Неуверенно заключила я.

Анохин, склоняя голову и наблюдая за кронпринцами, тихо рассмеялся. На секунду прикусил нижнюю губу, плавно поведя головой и негромко пояснил какой-то совершенно иной интонацией, что прежде у него я не слышала и не могла точно охарактеризовать, но определенно она цепляла что-то за взбудораженным солнечным сплетением:

— Они оба очень умны и чрезвычайно выносливы. Каждый это использует по-своему. Аркаша мощью давит. Если он в нападение уходит, то натиском берет. Молодой, энергичный, упертый, стержень внутри титановый, этот комплекс мало у кого обыграть получается, а он пока не додавит — не успокоится. — Безотчетная полуулыбка и одобрительный едва заметный кивок, глядя на Аркашу. Полусклон головы и с легким прищуром глядя на Саню, продолжил, — а Саня превосходен тем, что мало кто может предположить, когда именно он нападет. Он не в глухую оборону уходит, он держит удар, чтобы момент вычислить и делает это безошибочно. О, ну вот, что я и говорил… — Тихо рассмеялся, когда Саня внезапно припав к полу с разворота ударил голенью под колено опорную ногу Аркаши, заставив того рухнуть на спину. — Удав и кобра, в тандеме работают на убой. Я пару раз их тестировал и ту гниль к концу даже жалко стало… но имена прогремели. Уже не просто как сыновья Костолома, а как братья Костомаровы.

Его интонации такие ровные, такие… стандартные. А по коже мурашки. От того, что в золоте прищуренных глаз, что в неосознанном поднятие уголка губ, когда совсем слегка приподнял подбородок.

— Почему ты Аркашу хотел отдать Коту? — спросила сейчас кажущееся странным, ибо в Косте чувствовалось. Они оба для него очень разные, но оба очень важны, обоих он воспринимает по разному, потому каждый для него дорог. Ибо индивидуален. Неимоверно. Отвела взгляд и наблюдала как Саня, скинув перчатки, присаживается на корточки у поморщившегося брата.

— Потому что Аркаша вот-вот конфликтнет с отцом, а делать этого нельзя. И потому что ему душно со мной. — Я перевела взгляд на Костю, слабо усмехнувшегося, все так же неотрывно наблюдающего за двойняшками. — Походить пытается. Я разговаривал с ним, объяснял, что его потенциал другой и ему не нужно себя менять. Не то что не нужно… категорически не рекомендовано. Ничего хорошего не выйдет из того, если он себя ломать продолжит. До него вроде и доходит, но… с собой бороться сложно. Вероятно, в подкорку вбил, как образец для подражания. С Котом ему проще и понятнее будет. Легче ментально. — Сглотнул и почти неслышно, но так веско, — ему будет свободнее.

Видеть Костю такого, наблюдающего за кронпринцами с таким выражением, это снова где-то около мандража внутри. Я перевела взгляд вниз, где обеспокоенный брат сидел на корточках у севшего на матах брата, откидывающего со лба влажные пряди и как-то неестественно ведя левой рукой. У Аркаши был перелом полтора месяца назад, твою мать…

Я прикусила губу, а Костя тихо рассмеялся и отрицательно качнул головой. Нет. Аркаша блефует. И верно — младший кронпринц попытался перехватить сердобольно кудачущего возле него Саню, но тот успел увернуться и хотел толкнуть брата, но Аркаша перехватил его за руку.