— Не стоило забывать, — негромко произнес Саня, склонившись к уху учащенно дышащему Мстиславскому, все так же глядящему на кровь, — что любые проблемы с Тисаревским кругом решаются разговорами, а не убийствами. Тиса мертв, но дело его живет.

Костя поднялся со стула кратко посмотрев на Лизу, тут же оперативно вставшую с места и сделавшую это так, чтобы поглубже натянувшая капюшон я не была видна Мстиславскому, если он вдруг отвлечется от своего катарсиса.

Быстро за ними на выход за порогом которого, Константин Юрьевич настоятельно порекомендовал охране Мстиславского, взятой едва ли не в кольцо людьми Зели, с тоской роящегося в телефоне, подпирая плечом стену напротив, удалиться, если у них нет лицензии, потому что сейчас приедет полиция. К чести двоих из трех, прежде чем уйти, они заглянули в зал, убедились, что клиент физически цел и быстро ретировались. Судя но выражению глаз молодца, оставшегося в кольце молчаливых бородатых джентльменов, он тоже вскоре ретируется несмотря на лицензию.

Мы с Ли спускались по лестнице на первый этаж вслед за Костей. У подножья он остановился, только было повернулся ко мне, но зацепившегося взглядом за непроницаемое лицо Лизы и сжал ее за локоть.

— Ли? — мягко позвал, вглядываясь в ее глаза.

— Я… — она кашлянула, выровняла голос и спокойно произнесла, — просто не была предупреждена.

— Это была импровизация. — Покачал головой Костя. — Мы не ждали, что он слетит с катушек и сам явится так быстро, ты же знаешь.

— Д… да, конечно. — Сглотнув, покивала она, отводя взгляд.

— Неделя выходных. — Несколько секунд спустя произнес Костя, отстраняя от ее руки пальцы и поворачиваясь и взяв за руку уже меня, не меньше обескураженную, чем Лиза.

— Константин Юрьевич, мне и суток хватит, — почти мольба в мелодичном голосе позади. — У нас вопрос с «Инвестагростроем»!

— Подождут. — Отозвался Костя, кивая одному из охраны, встающему с дивана у входа, — Дима, отвези Елизавету Сергеевну домой.

— Константин Юрьевич, давайте хотя бы три дня! — возмущенно-отчаянное сзади.

— Не-де-ля. — Невозмутимо произнес он, открывая мне дверь ведущую на крыльцо ресторана. — В Ницце. Вылет завтра в ночь нашим джетом. С Кира все перераспределю, с тебя тоже. С Тимой поговорю, Татьяна приедет либо завтра, либо послезавтра.

— Но Константин Юрьеви-и-ич! — страдание и отчаяние батрака-первого-секретаря не желающего внезапного отпуска, когда тут такие движняки и еще с каким-то «агростроем» надо решить. Костя тоже неплохо умеет переключать людей…

Сходила я, блять, на свидание с его бывшей…

* * *

Еще через четыре недели, когда, можно сказать, жизнь шла своим чередом, точнее неслась бурлящим горным потоком и все произошедшее на фоне творящегося, казалось дурным сном, меня с утра едва поспевающую за своим востроногим шефом по телефону оповестили, что у Зели сегодня день варенья и мы приглашены к сему суровому кавказскому мальчику на празднование его сорока лет. Дресс-код: строгое закрытое платье в сдержанной палитре, волосы убраны, макияж не яркий, ибо все же именинник человек традиций в большинстве своем и на его празднике будут люди, которые еще более человеки традиций.

Дернув Данку на шопинг, пошедшую вроде как за компанию, но по итогу набравшую еще больше шмотья чем я, мы с трудом загрузили покупки в багажник ее нового бордового кошака, а потом два раза потерялись в столичном движе от моих машин сопровождения, за что я немедленно опиздюлилась по телефону от Константина Юрьевича и умоляла чокнутую примоститься где-нибудь, чтобы нас нагнали мои стражники, но нас быстрее нагоняли психопаты из «стопхам» со своим имбицилизмом, не осознающим, что когда мало мест для парковки, им свои ебучие наклейки надо шлепать на двери администрации и мэрии, что должны озаботиться дефицитом парковочных мест; а не людям, которым срочно надо воткнуться куда-нибудь, чтобы выжить.

Мы выгрузили пакеты сначала у нее, потом поехали ко мне, потом опять к ней, потому что по случайности оставили платье для кавказского др в ее могучей кучке, о которую споткнулся вернувшийся домой Вадим, едва не снесший дверной косяк головой и хотевший было поругаться, пока мы истерично рылись в океане пакетов в поисках моего платья, потому что меня дома уже стилисты, но Вадим быстро сменил гнев на милость, когда чокнутая начала кидаться в него вещами купленными ею для него. Все-таки метросексуал в доме это чудесно. Вот у Анохина со строгими предпочтениями в цветовой гамме, не дающими разогнаться моему вкусу, прямо проблема с этим, ибо я не хочу ходить с синяком под глазом в той расцветке, которая мне нравится в одежде и которая совершенно точно подошла бы ему, но ох уж этот консервативный дяденька…

Дома, засунувшись в платье, сидящее на фигуре идеально и элегантно, несмотря на свою строгость, я терпеливо сносила пыточную экзекуцию лютых стилюг, поглядывая на текущую безрадостную ситуацию на криптобиржах и размышляя, как бы разыграть партию поэффектнее.

Костя прискакал вскоре и успел немного перекусить, смотаться в душ, обрядился в умопомрачительный костюм тройку, и, развалившись на кровати, терпеливо дожидался меня, которой в третий раз укладывали волосы, потому что мне не нравилось. Не нравилась в основном ситуация в трейдинге, но когда я отрывала взгляд от экрана планшета, мне автоматом не нравилось то, что было в зеркале. Надо бы забрать из провинциального захолустья Сержа с Алексом, вот кто сечет в гриме на любой ебальник. Чокнутая, вроде бы, половину своих кардиналов сюда перетаскала, надо бы еще и мейк-маэстров, завтра у нее потребую…

Когда мне придраться было не к чему, как я не старалась, я с богом отпустила облегченно вздохнувших стилюг, которым щедро отвалил баблишка командор и, выпроводив их, вернулся в спальню, где я подбирала себе сносную ювелирку.

Остановился позади, мягко притягивая за талию к себе, заставляя выпрямиться и прижаться спиной к его груди. Я бросила взгляд в зеркало, на наше отражение, и застыла. Залипательно. Нереально просто.

Все-таки в строгой и при этом стильной классике, без фанатизма, есть особый, утонченный вид эстетики.

Его рука плавно с моей талии поднялась выше. Взгляд глаза в глаза и улыбка в золотистом оттенке, когда сжал грудь. Сорвав дыхание на выдохе.

Повернула голову, и провела кончиком носа по его шее, покрывающейся мурашками. Втягивая его запах, его и парфюма, тихо произнесла:

— Меня только собрали на военный фронт и… снова, в общем, красноармейцы атаковали.

Повернул и склонил голову, мягко касаясь губ, почти не крадя помаду отпечатками на своих. Улыбнулся, показывая вынутый из кармана серебристый квадрат. Вакуумник, не раз протестированный. Доводящий меня до срыва в среднем меньше чем за минуту, что всегда пьянило Константина Юрьевича, с упоением сцеловывающего мой оргазм с подрагивающих губ.

Сорванный вдох, когда прижал к себе теснее, сильнее склоняя голову, целуя мою шею и пальцами собирая подол по бедру. Накрыл ладонью ткань нижнего белья, сжимая ее и кожу, одновременно слегка кусая за шею, придвигаясь плотнее ко мне, втискивающейся спиной в его грудь, обхватив его рукой за шею, загипнотизировано глядя в отражение в зеркале. Смотрела, как он мягко, почти поверхностно касался крепкими, длинными пальцами сквозь ткань белья, массировал. Неторопливо фалангами заходил за границу ткани, касался разгоряченной кожи, игнорируя нить тампона. И словно бы заводясь от этого сильнее, когда меня накрывала волна жара, пускающая слабость в ноги и огонь под кожу. Пальцами второй его руки рукой скинул крышка с прибора на столешницу, затем безошибочно по кнопкам, чтобы выбрать самый верный режим. Тихое жужжание и разнос мыслей от того, как горячий язык по шее, а второй рукой сдвигает ткань и пробно касается и тотчас играючи отстраняет нагретый пластик от эпицентра все ускоряющейся в теле горячей пульсации. Он поднимает взгляд, смотрит в зеркало. Ему нравится смотреть. Он всегда смотрит, даже если самого разбивает возбуждением почти до потери самоконтроля в этот момент. И сейчас смотрит, касаясь губами моего виска.

Смотрит полуприкрытыми глазами в наше отражение, прикусывая губу не столь от ощущения моей дрожи, когда меня изнутри напитывает тяжестью огня, сколько от его визуального свидетельства. Сдвинув ткань нижнего белья почти до середины моих бедер, вклинил между них колено, вынуждая развести ноги шире и, смочив слюной тихо жужжащий вакуум, сразу и безошибочно прижал к пульсирующей огнем самой чувствительной точке. Отрицательное давление воздуха на чувствительной зоне, посменно то низкое, то усиливающееся и меня повело.

Рукой судорожно вцепилась в его шею от ощущений перемежающейся слабости, иголочками онемения и удовольствия целующей мышцы. Его пальцы по кнопке, увеличивая режим и губы к виску теснее, как и обхват свободной рукой наискось — локтем и предплечьем от реберной дуги по верху живота, сквозь ткань стискивая грудь и множа ощущение перемежающей слабости, колкого онемения, пламени, все сильнее целующего вены. Пения наслаждения в крови, стремительно нарастающего, подхлестываемого жаром из низа живота, разбиваемого все увеличивающейся горячей пульсацией, заставляющей забыть напрочь как дышать от первых перекатов тока, пока слегка коротящих сознание. Но все быстрее. Сильнее. Ритм сердца навылет. Дышать сложнее. Почти накрывает. Мольба в опьяненных глазах, глядящих в отражение так же опьяненных и долгожданное — сдавливает шею и одновременно сильнее вдавливая слабую вибрацию и сильный вакуум в разнос внизу живота.

Снова до искр в потемневших глазах, снова до той грани, когда захлестывает настолько, что теряется связь разума и тела, которое разбивает мощнейшими импульсами наслаждения, пускающего почти судорогу в ноги, когда почти невозможно стоять, когда снова висну в его руках, не справляясь с бесконтрольным постоянным повторением имени в его улыбающиеся губы, пока скручивает в его руках, захлестывает, заставляет сжаться от волн жара под кожей, в разуме, в сосудах, тканях, мыслях, душе…